На основании вышеприведенных определений и понятий в этом вводном разделе мы с той или иной степенью убедительности гипотетически устанавливаем, что модель мифа, возникновение в которой пространственных отношений неявно опосредовано логико-семантическими отношениями объектов мифологического сознания (сознания, порождающего принципиально монолингвистичные мифологические описания), обладает определенной топологией,[31] а именно, что она изоморфна хаусдорфовому (отделимому),[32] компактному,[33] ориентированному[34] топологическому пространству (многообразию[35]), которое может быть реализовано как гладкая неособая поверхность в обыкновенном евклидовом пространстве какого-то (возможно, большого) числа измерений. (Для удобства чтения все определения и краткие обоснования правомерности их применения были вынесены в примечания.) Следует подчеркнуть, что мы не можем знать, каким именно является представление пространства мифа, какой именно поверхностью оно может быть представлено (например, сфера ли это или тор,[36] и какова размерность пространства представления). Мы только можем с большей или меньшей степенью гипотетичности рассуждать об определенных ее топологических свойствах, которые были перечислены выше.
Мы говорим о поверхности в пространстве представления, на которой «происходит жизнь» мифа, точно в таком же наглядном смысле, в каком мы говорим о проблеме картографирования нашей «земной жизни» (учитывая, что «пространство» теперь стало «поверхностью»: мы перешли к «поверхностному существованию», к «плоскому миру»).
Отметим также важность требования свойства непрерывности (гладкости[37]), которое определяется внутренней замкнутостью мифологического пространства и невозможностью естественного (непрерывного) проникновения в безграничное внешнее пространство, а также требования ориентируемости и вытекающего из него свойства двусторонности, которое гарантирует абсолютную отграниченность пространства мифа.
Мы предполагаем, что интересующий нас в дальнейшем в связи с категорией Истока образ адамического сознания (и образ космогонической изначальности, тесно связанный с «тектоническими свойствами смыслопорождающего сознания», которые выражаются в таких культурологических понятиях, как «архетипичность», «заочная память», «поэт — пророк, предсказывающий назад» и т. д.) обладает свойством принципиальной мифологичности. По крайней мере, было бы разумно так предположить за неимением других интерпретационных моделей.
Зададимся вопросом, как именно происходит трансгрессивное разрушение пространства адамического сознания и какие топологические характеристики его сопровождают. Интуитивно ясно, что процесс этот сходен с разрывом, нарушением непрерывности мифологического пространства и «выходом наружу» в «темное пространство», перетеканием наблюдателя через «дыру Различия» с изнанки во вне.
Ясно также, что здесь с необходимостью происходит нарушение свойства ориентируемости, мифологическая поверхность становится односторонней: если до того «жизнь» мифа проистекала на двусторонней, непрерывной, компактной поверхности, то через трагическую паузу в богооставленности, открывшуюся в виде впервые явленного Ничто, происходит изгнание в потустороннее враждебное пространство. То есть в какой-то момент случается мистическая метаморфоза топологий, в результате которой в адамическом (мифологическом) сознании внезапно происходит смена пространственных отношений, которая влечет за собой… в конечном счете все что угодно, в частности, возникновение возможности метаописаний, первичного признака гносеологического существования (например, состояния, в котором наблюдателем получается извне тайное знание).
Для нас важно, что такой переход с необходимостью совершается именно по односторонней неориентируемой поверхности, наподобие Листа Мёбиуса (возможно, ему гомеоморфной[38]), что позволяет нам ввести в эту ситуацию присущий этой поверхности аспект переворачивания.
В дальнейшем для удобства эти метаморфические поверхности мы будем схематично называть Сфера и Лист Мёбиуса.
Понятием паузы, цезуры в контексте трагедии как таковой (и ее математической коннотации — катастрофы) мы пользуемся, основываясь на важном комментарии М. Б. Ямпольского, данном им рассуждениям Гельдерлина о трагедии: «В тот момент, когда трагедия достигает наивысшего напряжения, Закон нарушается и вместо трагической смены представлений является то, что кроется за ней, — непреодолимый разрыв между героем и Богом, является ничто в виде чистых форм пустого пространства и времени <…>. Остановка, цезура смещает человека из его собственной жизненной сферы, переносит центр его внутренней жизни в иной мир, в эксцентрическую сферу мертвых».[39]
Итак, мы предполагаем, что «зарождение» Листа Мёбиуса таинственным образом происходит в мистической паузе, цезуре, одновременно открывающей пропасть богооставленности и означающей виток смены представлений. Лист Мёбиуса в нашем понимании топологически характеризует явление Ничто: разрыва, паузы, следствием которой является возникновение Различия.[40] О том, как топологически Различие содержится в устройстве Листа, см. ниже.
Алеф-Ламед: Лист Мёбиуса, «вклеенный» в паузу
С Листом Мёбиуса мы ассоциируем сефиротический символ Алеф-Ламеда. Алеф и Ламед представляют собой два буквенных изображения 1-й и 12-й карт (1-го и 12-го аркана) Таро, чья схема возникла в результате адаптации оккультизмом символизма сефиротического древа, принадлежности Каббалы.
Сразу заметим, что вид аркана — петли — имеет внятную изобразительную отсылку к Листу, или Петле, Мёбиуса (далее в анализируемых текстах А. Парщикова в этой связи нам встретятся многочисленные «загогулины», «арки», «скрепки», «скрутни» и т. д.).
Алеф первого аркана (называемый «Пагад», или «Маг») обычно диаграмматически изображается в виде человека-буквы, показывающего на небо и землю, их как бы разделяющего. Алеф — это интересующая нас топологическая характеристика разрыва (паузы, «0», утробно рождающего различие).[41]
Ламед («Повешенный») 12-го, завершающего 12-членный магический цикл, аркана — буквенно изображается в виде фигуры человека, повешенного вверх ногами. Топологически Ламед вносит в наше рассмотрение характеристику переворачивания, он как бы завершает собой прохождение нормалью полного оборота по Листу Мёбиуса (выход по теперь односторонней поверхности в потустороннее, метаописательное пространство).
Интересен символизм этих двух арканов в интерпретации Г. Майринка, данной им в романе «Голем» (некоторые аспекты этой интерпретации, связанные с темой Двойника, находят отражение во втором тексте А. Парщикова — «Долине транзита»). Майринк, пользуясь символизмом Таро, воспроизводит такую схему повествования, в которой первый аркан, Алеф, символизирует отношение между вечным Я и преходящей телесной оболочкой — Големом. Первый аркан — первая стадия духовного осуществления личности, начало пути; осознание себя Големом, или мистическая встреча с двойником. Ламед, 12-й аркан, для Майринка — это опрокинутый символ алхимической серы, которая репрезентирует дух и глубинное человеческое «зерном», трансцендентное Я, встреча с которым является кульминационным завершением духовной практики героя и сюжета романа (здесь отметим геологический аспект серы, связанный с «Нефтью»).
Поскольку нас интересует элемент трансгрессивности, содержащийся в Алеф-Ламеде и связанный с мотивом адамического падения, приведем цитату из М. Б. Ямпольского, который пишет, что гадательное значение «Повешенного» — это «приостановка жизни, изменение, переход, жертвоприношение, возрождение. Но это и падение в самые глубины перед возрождением души, символизируемым десятым арканом — „Колесо фортуны“. „Повешенный“ также имеет значение погружения высшего духовного начала в материальные, нижние слои. Символ такого погружения — треугольник, чья вершина обращена вниз (в этом смысле „Повешенный“ дублирует перевернутое дерево, растущее из высших идеальных сфер в область материального)».[42]
Интересны также следующие общеизвестные факты: пара «алеф-ламед» на иврите может быть прочитана как «эль», отсылающее к имени божественного Начала, а также то, что если «алеф (символизирующий Единого) будет отщеплен от слова Адам, то останется „дам“ (кровь); если отщепить эту же букву от слова „эмет“ (истина), то получится „мет“ (мертвенность)».[43]
