— Джон, ты не мог бы прилечь рядом? Пожалуйста. Обними меня, Джон, обними!
Он посмотрел на меня с нежностью, разделся и лег в постель, в ту самую, которую я так долго защищала с помощью крысоловки.
— Я так беспокоился за тебя, — признался он, обнимая меня.
Я лежала в постели в одежде, пропитанной потом и сигаретным дымом. Джон помог мне раздеться и сложил одежду на полу у кровати. У него дрожали руки.
Мне хочется сжать кулаки так, чтобы костяшки побелели, и прогнать воспоминания о той ночи. Наши руки, губы, языки изучали тела друг друга, мы впитывали запах друг друга, ощущали друг друга на вкус, чувствовали гладкое и шершавое, горячее и холодное, росу и лепестки роз. Мое тело горело как в лихорадке. Разум блуждал где-то далеко. Джон принес мой букет роз к постели, и их темно-красные лепестки наблюдали за нами. Вот какого цвета любовь! Она красная до черноты. Я знаю, той ночью Джон дал мне то, что осталось со мной до сих пор.
Мы уснули, обнимая друг друга, и проснулись, только когда мама вошла в спальню и сообщила, что стол накрыт к завтраку. Помню, я удивилась, что она поднялась так рано субботним утром.
— Когда закончите обжиматься, спускайтесь в кухню, — бросила она и склонилась ко мне. — Как ты себя чувствуешь, Ева? У тебя жар. Принести градусник? Может, ты хочешь позавтракать в постели?
Она выглядела отдохнувшей и посвежевшей, видно, только что приняла душ и надела чистую одежду. Я услышала аромат ее духов, когда она положила холодную руку мне на лоб. От этого прикосновения меня затрясло. Я села в постели так резко, что простыня соскользнула, открывая Джона и мешочек с ушами Бустера. Я схватила мешочек и сунула под матрас. Мама ничего не заметила. Она смотрела на Джона и хитро улыбалась.
— Что ж, думаю, ты не так тяжело больна, чтобы не дойти до кухни, — сказала она многозначительно и повторила, что завтрак на столе и кофе пока еще горячий.
Джон, заметно нервничая, поспешно оделся. Достав из рюкзака несессер, он исчез в ванной. Я попыталась подняться, но вокруг все вращалось. За одну ночь я, разумеется, не могла выздороветь. Но когда Джон вернулся из ванной, я заставила себя встать. Я увидела себя в зеркало — красную, потную, и отправилась в душ. Когда я подошла к кухне, мама с Джоном уже завтракали. На столе были свежий хлеб, сыр, масло и большой кофейник. Мама никогда еще не накрывала стол к завтраку, да еще так роскошно.
— Так тебе нравится Ева? — услышала я еще в холле. Джон ответил что-то вроде: «Да, очень», и мама рассмеялась. — Главное, что вам хорошо вместе, — сказала она и снова расхохоталась.
Я вошла и села, чувствуя, как внутри у меня все холодеет. Стараясь не показать, как мне плохо, я попыталась вникнуть в суть разговора. Мама расспрашивала Джона, почему он выбрал флот, он объяснял, что хочет защищать мир с оружием в руках:
— Ева говорит, что моя профессия цинична, она не разделяет мои взгляды, и считает, что государства не имеют права вмешиваться в дела друг друга. Но я надеюсь, мы еще обсудим с ней это и придем к взаимопониманию.
Мама сделала глоток кофе, посмотрел на Джона, и в ее глазах появился такой же пугающий меня блеск, как вчера, в ресторане.
— Дети верят в чудеса. И несмотря ни на что, ты еще ребенок, Ева. Если бы ты видела войну своими глазами, рассуждала бы по-другому.
И она начала рассказывать, как тяжело им пришлось на севере во время Второй мировой войны, как она прятала под одеждой крынку сливок, которую папа заработал, столярничая. Джон сказал, что войну не помнит, но родители рассказывали ему о бомбежках в Лондоне. Голова у меня раскалывалась, и мне пришлось вернуться в спальню, где я рухнула в постель, достала уши Бустера и попыталась поговорить с ними.
Суббота прошла словно в тумане. Я просыпалась и снова засыпала. Джон сидел рядом и гладил меня по щеке, когда я разжимала воспаленные веки. Он приносил мне еду, которую я была не в силах есть, а вечером улегся рядом с моей кроватью на матрас, который притащила мама. Я боялась проснуться и увидеть, что на матрасе никого нет, но, думаю, Джон всю ночь провел рядом со мной. Утром он, уже полностью одетый, разбудил меня, поцеловал и прошептал, что ему пора ехать в аэропорт, что он любит меня и надеется на скорую встречу. Он обнял меня, и я заплакала, прося прощения за то, что все испортила. Он с трудом высвободился из моих объятий.
— Я напишу тебе, Ева, напишу. И ты, милая, пиши мне. Твои письма придают мне сил. Я прячу их под китель и жду вечера, чтобы прочитать. Теперь у моего сердца твои письма. И это не наказание. Это благословение.
С этими словами он поднес руку к голове, словно салютуя мне, а потом повернулся и исчез. Стоило двери за ним закрыться, как я ощутила страшную тоску. Я поднялась на подкашивающихся ногах, нашла брюки и кофту, вышла в прихожую, схватила первую попавшуюся куртку, надела ботинки и выскочила на улицу. Октябрьский холод ударил мне в лицо, я в растерянности оглядывалась по сторонам, и мне показалось, что я увидела Джона с рюкзаком у поворота. У калитки стоял мой велосипед, я вскочила на него. Дождь заливал мне лицо, ноги соскальзывали с педалей. Я крутила и крутила их в отчаянной попытке догнать Джона. Я доехала до поворота и выкрикнула его имя. Но поняла, что все напрасно, мне его не догнать.
Только тогда я почувствовала, что сейчас упаду, слезла с велосипеда и оперлась на руль, чтобы перевести дыхание. Прохожий подошел и спросил, все ли со мной в порядке. Я выдавила, что все нормально, развернула велосипед и покатила его домой. Подойдя к калитке, я бросила велосипед, с трудом доплелась до двери и вошла в прихожую.
Там стояла мама. Я закрыла дверь и сняла ботинки. Когда я выпрямилась, то увидела, что она смотрит на меня, скрестив руки на груди. Я сразу поняла, что она злится. Сил у меня больше не осталось.
— Ты взяла мою куртку! — крикнула она.
Я попыталась объяснить, что Джон ушел, что я хотела с ним попрощаться и схватила первую попавшуюся куртку…
— Я собиралась поехать на машине в город, к Аннике, — перебила меня она. — Но обнаружила, что моей куртки нет на месте, а там в кармане лежали ключи от машины. Кто тебе разрешил брать мою куртку?! Теперь по твоей милости я опоздаю. Ты нарушила все мои планы! Ты никчемное существо, вечно из-за тебя проблемы! Как ты посмела взять чужую вещь? А теперь я опоздаю. Опоздаю. А ты…
— Прости, мама. Прости! Я только пыталась… я одолжила ее ненадолго… — На большее меня не хватило. У меня не было сил. Не было сил сопротивляться. Не было сил слушать о своей никчемности, не было сил возражать. Ее красивое лицо исказилось от гнева, в глазах горела ненависть. Она продолжала истерически вопить что-то про куртку, пока я не сказала: — Хватит, мама.
Это привело ее в ярость.
— Да как ты смеешь затыкать мне рот! — взвизгнула она. — Ты должна уважать меня и слушаться, слышишь, ты, идиотка!
Ноги у меня покосились, я опустилась на пол и закричала:
— Мама, прекрати! Извини, я была неправа, но прекрати, пожалуйста, прекрати!
— Встань! Поднимайся, я тебе говорю! Как ты смеешь так себя вести?!
Я смотрела на ее лицо, почерневшее от злобы и ненависти, слышала ее визгливый, с нотками истерики голос, и мне было страшно. «Эта женщина не может быть моей мамой», — стучало у меня в голове, и слезы застилали мне глаза.
— Прости, прости, прости, милая мамочка, прости, — прошептала я, с трудом поднялась на ноги и поплелась в свою комнату.
Закрыв дверь, я поняла, что если и выйду отсюда, то только для того, чтобы убить ее. Я стянула брюки и кофту, заползла голая в постель и лежала, вся дрожа, пока не провалилась в горячечный сон. Облегчение пришло ко мне в виде Пикового Короля, который поцеловал меня, прямо как Джон, и пошутил, что я ему изменила.
Свен проходил мимо пару минут назад, наверное, захотел в туалет. Он очень удивился, обнаружив меня сидящей за дневником вместе с моими демонами из прошлого. Я допила сегодняшний бокал, на этот раз, да простит мне Господь, коньяка. Я смотрю на свои руки и понимаю, что Сюзанна права, когда говорит, что я ем слишком мало и слишком много пью. Я еще больше похудела за лето. Наверное, стоит вернуться в постель, прежде чем Свен начнет уговаривать меня лечь. Он никогда не целовал меня так, как Джон. Я никогда этого не хотела. Никто из нас этого не хотел.
27 июля
Сегодня солнечно. У нас со Свеном прекрасное настроение, потому что Сюзанна с детьми приедут к нам отмечать ее день рождения. Ей в этом году исполняется тридцать два, и поначалу она не хотела праздновать. Я едва уговорила ее приехать хотя бы на чай.
Пер, Мари и Анна-Клара выглядели загорелыми и довольными. Анна-Клара хорошеет с каждым днем. Я не устаю любоваться ею. Как обычно, она вскоре попросила книги и газеты и устроилась под розами. Но сперва спросила, много ли я записала в дневник.
