Сев за стол, Морковин поднял трубку белого телефона и отдал короткое распоряжение.
– Сейчас твой соавтор подойдет, – сказал он Татарскому. – Ты здесь еще не был? Вот эти терминалы идут на главный рендер. А этот юноша – наш главный дизайнер Семен Велин. Ощущаешь ответственность?
Татарский несмело подошел к парню за компьютером и поглядел на экран, где дрожала тонкая сетка синих линий. Линии соединялись в подобие проволочного каркаса двух ладоней, сложенных домиком, так, что соприкасались только их средние пальцы. Они медленно вращались вокруг невидимой вертикальной оси. Чем-то неуловимым картинка напоминала кадр из малобюджетного фантастического фильма восьмидесятых годов. Парень с пони-тэйлом двинул мышь по коврику, потыкал стрелкой курсора в колонки меню, возникшие в верхней части экрана, и наклон рук изменился.
– Я ведь говорил, сразу надо было золотое сечение забить, – сказал он, поворачиваясь к Морковину.
– Ты про что? – спросил Морковин.
– Про угол между ладонями. Надо было его сделать таким же, как в египетских пирамидах. У зрителя будет возникать безотчетное ощущение гармонии, мира и счастья.
– Чего ты с этим старьем возишься? – спросил Морковин.
– Идея хорошая была насчет крыши. Все равно вернемся.
– Ладно, – согласился Морковин, – забивай свое золотое. Пусть ботва расслабится. Только в сопроводительных документах про это не пиши.
– Почему?
– Потому, – сказал Морковин. – Мы-то с тобой знаем, что такое золотое сечение. А в бухгалтерии, – он кивнул головой вверх, – могут смету не утвердить. Решат, что, раз золотое, дорого. На Черномырдине сейчас экономят.
– Понял, – сказал парень. – Я тогда просто углы заложу. Позвони, чтоб корневую открыли.
Морковин подтянул к себе красный телефон.
– Алла? Это Морковин из анально-вытесняющего. Открой корневую директорию на пятый терминал. У нас там косметический ремонт. Хорошо…
Он положил ладонь на прозрачную панель странного прибора, и по стеклу прошла полоса яркого света.
– Есть, – сказал Морковин. – Подожди, Алла, у тебя Семен что-то спросить хочет.
Парень в белом халате перехватил трубку:
– Аллочка, привет! Посмотри уж заодно, какая у Черномырдина волосатость? Чего? Нет, в том-то и дело – мне для полиграфии. Хочу сразу цветопробы сделать. Так, пишу – тридцать два эйч-пи-ай, курчавость ноль три. Доступ дала? Тогда все.
– Слушай, – тихо спросил Татарский, когда Семен вернулся за свой терминал, – а что это значит – «из анально-вытесняющего»?
– Так наш отдел называется.
– А почему такое название странное?
– Ну, это общая теория выборов, – наморщился Морковин. – Короче, всегда должно быть три вау-кандидата – оральный, анальный и вытесняющий. Только ты меня не спрашивай, что это значит, у тебя допуска пока нет. Да я и сам плохо помню. Могу только сказать, что в нормальных странах обходятся оральным и анальным, потому что вытеснение завершено, а у нас все только начинается и вытесняющий нужен. Мы на него кладем пятнадцать процентов в первом туре. Если тебе интересно, могу допуск выписать. Зайдешь к Марлену в отдел народной души, он тебе объяснит.
– Ладно, – сказал Татарский, – Бог с ним.
– Правильно. На фиг тебе надо мозги размножать за такую зарплату. Чем меньше знаешь, тем легче дышишь.
– Точно, – сказал Татарский, отметив про себя, что, если «Давидофф» начнет выпускать брэнд «ultra lights», лучше слогана не найти.
Морковин раскрыл папку и вооружился карандашом. Из деликатности Татарский отошел к стене и стал изучать пришпиленные к ней кнопками бумаги и картинки – их было множество. Сначала его внимание привлек большой плакат с Антонио Бандерасом в голливудском шедевре «Степан Бандера». Бандерас, романтически небритый, с футляром от огромной бандуры в руке, стоял на окраине условной Жмеринки и грустно смотрел на разбитую «тридцатьчетверку» в крапивно-подсолнуховом чаппарале. С первого взгляда на толпу вислоусых селян в расшитых петушками пончо, которые жмурились на красно-желтое фотографическое солнце, делалось ясно, что фильм снимали в Мексике. Плакат был не настоящим – это был коллаж. Неизвестный шутник аккуратно подмонтировал жопастую пару девичьих ног в темных колготках к торсу Бандераса в тяжелом кожаном жупане. Под изображением был слоган:
SAN-PELEGRINO
ЭТУ СВЯЗЬ НЕ РАЗОРВЕТ НИЧТО
Прямо на плакат скотчем был приклеен факс на бланке компании «Янг энд Рубикам». Он был коротким:
Серега! Перетер. Окончательная коррекция брэнд-эссенций на два квартала:
Чубайс – отвага на пожаре / зеленые в банке
Лебедь – правда в камуфляже / порядок в бабочке
Явлинский – think different / think doomsday[31] (Apple не возражает)
Ельцин – стабильность в коме / демократия в гробу
Hi there[32],
Эдик.
– Для Чубайса слабовато они придумали, – сказал Татарский, поворачиваясь к Морковину, – а коммунисты где?
– Их в оральном отделе сочиняют, – ответил Морковин. – И слава Богу. Я бы за две зарплаты не стал.
– А там что, больше платят?
– Так же. А есть ребята, которые у них за бесплатно вкалывать готовы. Одного, кстати, сейчас увидишь.
Рядом с Бандерасом висела сделанная на цветном принтере открытка с золотым двуглавым орлом, сжимающим в одной когтистой лапе «калашников», а в другой – пачку «Мальборо». Под лапами орла была золотая надпись:
SANTA BARBARA FOREVER[33].
ОТДЕЛ РУССКОЙ ИДЕИ ПОЗДРАВЛЯЕТ КОЛЛЕГ С ДНЕМ CВЯТОЙ ВАРВАРЫ!
Справа от открытки висел еще один рекламный плакат – Ельцин, склонившийся над шахматной доской с еще не пришедшими в движение фигурами. Смотрел он на нее почему-то сбоку (видимо, мизансцена подчеркивала его роль верховного арбитра), а вместо белого и черного королей стояли маленькие бутылочки с надписями «Обычное виски» и «Black Label». Подпись гласила:
>BLACK LABEL
МОЩНЕЙШАЯ РОКИРОВКА!
В дверь постучали. Татарский повернулся и замер. Такое количество встреч со старыми знакомыми за один день казалось неправдоподобным – в кабинет вошел Малюта, копирайтер-антисемит, с которым они работали когда-то в агентстве Ханина. Он был одет в турецкую косоворотку, перехваченную солдатским ремнем, на котором висела целая батарея оргтехники: сотовый телефон, пейджер, зажигалка «Зиппо» в кожаном футляре и шило в узких черных ножнах.
– Малюта! Чего ты здесь делаешь?
Малюта, однако, не проявил удивления.
– Я здесь всему кагалу имидж-меню сочиняю, – ответил он. – Про квасок ядреный с хренком слышал? Или про блины с тешкой? Это все мои хиты. Еще в оральном отделе работаю на полставки. А ты по компромату?
Татарский промолчал.
– Знакомы? – с любопытством спросил Морковин. – Ну да, у Ханина вместе сидели. Значит, без проблем сработаетесь.
– Работать я один предпочитаю, – сухо сказал Малюта. – Чего делать-то надо?
– Азадовский просил, чтобы ты проект доработал. По Березовскому с Радуевым. Радуева не трогать, а вот по Березовскому надо чичирок добавить. Я тебе вечерком позвоню, дам кое-какие инструкции. Сделаешь?
– По Березовскому-то? – спросил Малюта. – Чичирок? Это да. Когда нужно?
– Вчера, как всегда.
– А где исходник?
Морковин посмотрел на Татарского. Тот пожал плечами и протянул Малюте папочку с распечаткой сценария.
– Ты с автором не хочешь поговорить? – спросил Морковин. – Чтоб он тебя в курс ввел?
– Сам по тексту разберусь. Завтра в десять будет готово.
– Ну, как знаешь.
Когда Малюта вышел, Морковин сказал:
– Не очень он тебя любит.
– Да ерунда, – сказал Татарский. – Поспорили как-то о геополитике. Слушай, а кто будет вышки менять? На бурильно-телевизионные?
– Вот черт, забыл. Хорошо, что напомнил, – я ему вечером объясню. Ты, кстати, с ним помирись. Сам знаешь, что у нас сейчас с тактовой частотой, а Леня ему все равно одного 3-D генерала выделил. Говорит, эфир оживляет. Так что кадр он перспективный, а какая завтра коррекция придет и откуда, никто не знает. Может, он вместо меня завотделом будет, тогда…
Морковин не договорил. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Азадовский. Следом за ним вошли двое охранников со «скорпионами» на ремнях. Лицо Азадовского было белым от ярости, а пальцы быстро сжимались и разжимались с такой силой, что Татарский вспомнил когти орла с поздравительной открытки. Таким Татарский никогда его не видел.
– Кто Лебедя последний раз сводил? – закричал Азадовский от дверей.
– Как обычно, – испуганно ответил Морковин, – Семен. А что случилось?
Азадовский повернулся к парню с пони-тэйлом.
– Ты? – спросил он. – Это ты сделал?
– Что? – спросил Семен.
– Ты Лебедю сигареты заменил? С «Кэмела» на «Житан»?
