Иногда Гоша говорит, что местные хотят убить Мусу. Но у местных на всех – три ржавых винтовки, а Муса никогда не расстается с автоматом.
Местные бородаты, кривоноги и подозрительны. Говорить с ними трудно. Впрочем, почти все волонтеры кое-как владеют местным наречием. Иногда Савелию кажется, что и сами местные с трудом владеют собственным наречием.
С солнцем тут порядок. Солнце – бесплатно, сколько хочешь, всем желающим. Особенно сейчас, в середине мая. На рассвете колония уже не спит, травоеды, все как один, выходят из своих домиков и стоят лицом к востоку. Встречают. Это самые волшебные минуты каждого дня. На траве роса, птицы поют. Прохладный ветер. Потом появляются волонтеры и врачи – тормошат пятнистых пациентов, приводят в сознание. Если кто-нибудь особенно сильно завис – могут и укол сделать. Ведут всю толпу принимать лекарства. Травоеды сонные, вялые, у многих глаза едва смотрят. Но идут послушно. Тут никто не конфликтует, потому что не хочется. Хочется только пить, пребывать под прямыми лучами и расти. Все остальное несущественно.
Лекарства все время разные. Врачи и фармацевты пробуют, экспериментируют. Чаще всего дают маленькие бурые таблетки с отвратительным вкусом: экстракт говяжьей крови. Далее – самый драматический момент дня: всем болезным измеряют рост. Если травоед начинает прибавлять в росте – диагностируют вторую стадию. Но на самом деле это ничего не значит. Никто не знает, как лечить первую стадию, как лечить вторую, никто не знает ничего. Никто не знает, почему сырая мякоть не приносит здоровью никакого ущерба, и мякоть третьей возгонки не вредит, и мякоть пятой не вредит – а седьмая степень концентрации превращает людей в зеленых полуидиотов.
После обмеров – рост, длина пальцев рук и ног – объявляют утренний полив. Каждому выдают сразу два стакана воды с минеральными солями. Травоеды счастливы в такой момент. Они не пьют, не хлебают, не глотают – втягивают, как любые другие растения, с той же нечеловеческой силой: около пятнадцати атмосфер (давление в струе пожарного гидранта в четыре раза меньше). Резкий хлюпающий звук, одновременно горловой и утробный, очень громкий и, прямо сказать, малоприличный – и воды нет. Потом травоед стоит, закрыв глаза, подняв брови, медленно вращая головой и делая руками плавные движения. Пока влага не разойдется по телу. Пока каждая клетка не получит свою долю.
Вода, солнце, почва – больше ничего не надо.
Биохимики каждый день говорят, что вот-вот синтезируют совершенно новое лекарство, оно будет полностью блокировать процесс расчеловечивания. Но Савелий и еще несколько критически настроенных травоедов убеждены, что врачи специально рассказывают сказки, чтоб укрепить в пациентах дух.
После полудня в домик Савелия приходит Гоша Деготь. Иногда сидит допоздна. Такова работа волонтера: находиться рядом с подопечным и не давать ему забыть, что он человек. Иногда Гоша заставляет Савелия слушать музыку или смотреть кино. У Гоши есть маленький, размером с горошину, накопитель – флэш-карта. Там записано все, что когда-либо создано человечеством, – вся музыка, все фильмы, репродукции всех картин. Книги, стихи, философские труды. Гоша носит в кармане всю мировую культуру, она ничего не весит. Гоша включает фильм, а Савелий делает вид, что слушает и смотрит. Кино ему неинтересно. Человеческие страсти – слезы, крики, заламывание рук, беготня – кажутся Савелию бессмысленной суетой. Вчера смотрели «Лолиту» – Савелий ничего не понял. Герой уже вырос, а героиня еще только растет, но герой почему-то этого не понимает (хотя что может быть понятнее?) и обходится с героиней так, словно она уже выросла. Потом герой кого-то убил, и фильм закончился. Савелий едва дождался.
Позавчера было интереснее. Гоша принес новый, только неделю как доставленный из Москвы документальный фильм. Трехчасовая лента, снятая в модной манере сверхновой искренности, называлась «Назад, через Амур» и живописала подробности ликвидации Восточно-Сибирской Свободной Экономической Зоны. Утверждалось, что в последние годы за Уралом проживало не менее полумиллиарда китайцев. И почти миллион – в Москве. За четыре десятилетия этот миллион незаметно просочился в гиперполис – и в нужный момент бесшумно исчез, не потревожив миграционную службу. Савелия не так удивили полмиллиарда китайцев в Сибири, как миллион китайцев в Москве. Бывший редактор журнала «Самый-Самый» всегда полагал, что в столице проживает от силы десять – пятнадцать тысяч уроженцев Поднебесной. Но миллион?
Чтобы выйти замуж за сибирского китайца, утверждали создатели фильма, вовсе не обязательно было покупать книгу «Как выйти замуж за сибирского китайца». Умные женщины без лишних мудрствований прилетали в Сибирь и там находили подходящего жениха. Правда, далеко не все сибирские китайцы имели личные вертолеты и миллионы. Большинство жило очень скромно и от потенциальных жен требовало того же.
Авторы фильма собрали огромный фактический материал, взяли сотни интервью. По их мнению, исход из Сибири был вызван, скорее, естественными причинами. Китайцы теплолюбивы, они на протяжении столетий охотно осуществляли экспансию на юг – в Индию, Австралию, на Филиппины – и никогда не рвались в тайгу и тундру. Осевшие в Сибири семейства много работали, богатели, плодились, но своих детей отправляли жить в места с более благоприятным климатом. В самой Поднебесной сибирский проект никогда не был особенно популярен; даже самые отчаянные и бедные, даже отпетые мао сянь цзя – авантюристы – не хотели переезжать в русскую тайгу навсегда. Только на время, на пять – семь лет, чтобы сколотить капитал. Но главная – и сенсационная – мысль фильма заключалась в том, что проект освоения Сибири – «Чжэнь Син Бэй Фан» («Поход на север») – считался проверкой сил перед осуществлением колоссального, рассчитанного на сто пятьдесят лет проекта «Дэн Юэ Синь Дон» («Поход на Луну»). Именно ради глобального космического переселения в Якутии возводились города, накрытые прозрачными куполами, десятки тысяч квадратных километров теплиц, миллионы километров дорог, фабрики и заводы, где изготавливалось все, начиная от музыкальных инструментов и заканчивая ракетным топливом. Сибирская эпопея была генеральной репетицией броска на естественный спутник Земли. Обкатывались технологии выживания, готовились специалисты, просчитывались бюджеты. В конце концов, на Луне в тени минус двести градусов, а в Оймяконе зимой – минус семьдесят. В общем, сопоставимо.
Фильм хорошо держал политкорректное равновесие. Китайцы не выглядели расчетливыми муравьями, а русские – жестокими бездельниками. По мысли документалистов, и те и другие стали полноправными участниками беспрецедентного исторического эксперимента. Каждая сторона преследовала свои цели, в итоге все получили то, к чему стремились: одни накопили опыт, приобрели уникальные знания, закалились и выиграли время, другим достались деньги, чтобы тратить, и еда, чтобы жрать.
«Где мы живем, такие мы и есть», – утверждал один из героев ленты, бывший сибирский партизан, перековавшийся в совладельца китайской мастерской по производству сувенирных русских лаптей и матрешек.
Голос за кадром интеллигентно комментировал: «Беда русского человека в том, что он все время мучительно пытается быть достойным своей страны. Как бы ни был велик каждый из нас в отдельности – он абсолютно ничтожен в сравнении с территорией. Несопоставимость масштаба части и целого – наша национальная драма. Сибирский эксперимент был возможен только в России, ибо каждый русский в душе неисправимый мегаломан и любит только то, что необъятно… »
В этом месте Гоша Деготь выключил телевизор и долго выкрикивал разнообразные бранные слова.
– Демагоги! – ругался он. – Философствующие деграданты! Просрали отечество, пустили по рукам великую державу, сдали родину внаем, скоро у нас ничего не останется, кроме собственного эякулята…
Савелий не ответил. Ему хотелось не сидеть в полутемном домике, а выйти на улицу, под прямые лучи.
Вечера он проводит в одиночестве. После захода солнца рас-человеченные травоеды пребывают в глубокой меланхолии. По вечерам Гоша тоже приходит, но редко. А если приходит, то пьяный. Он достает у дикарей медовуху и напивается. В колонии практически все волонтеры напиваются по вечерам – им тяжело смотреть, как люди становятся растениями. А Гоше Дегтю вдвойне тяжело, ведь Савелий – его друг.
Савелию жаль Гошу. Доктор говорит, что это очень хорошо – если кого-то жаль.
Гошу особенно жаль, если он приходит с дежурства в изоляторе. Тогда он обязательно напивается. Сам Савелий, конечно, ни разу не был в изоляторе, а Гоша ничего не рассказывает. В изолятор пускают только врачей, но Гоша Деготь – старожил, один из основателей поселка, старшина волонтеров, он работает не за деньги, а из идейных соображений, – ему доверяют, и он ходит в изолятор помогать врачам. В изоляторе сидят травоеды с третьей стадией расчеловечивания. Говорят, один из них – Иван Европов. Но наверняка никто не знает. Да это и не важно. В колонии все равны. В прошлой жизни, в Москве, каждый пациент был влиятелен, знаменит, как минимум – богат. Мякоть высокой степени очистки употребляли только очень обеспеченные люди. Теперь все они – наполовину стебли зеленые.
