Иван Александрович Кусков после выхода в отставку вернулся в Тотьму. Он был тогда в звании коммерции советника. Таких советников тогда в империи было всего пять, но… он вернулся в Тотьму и через три месяца заболел и умер. Похоронили его на кладбище Спасо-Суморина монастыря. Теперь там кладбища нет, а есть футбольное поле. Негде было играть тотьмичам в футбол при советской власти – вот они и… Надгробия, правда, не выбросили, а поступили с ними по-хозяйски – заложили в фундамент строящейся бани. Но памятник Кускову все же есть. Новенький, с крестом, чугунными цепями, якорем, выкрашенным черной краской, и четверостишием про «оскаленные берега Аляски». С портретом Ивана Александровича и парусным кораблем на гранитной плите. Поставили его в укромном углу, за полуразрушенным монастырским корпусом. Есть в Тотьме и музей Кускова, в том самом доме, в котором он провел три последних месяца своей жизни. Бревна, из которых сложен дом, считай, что все новые, но одно, а может, и два из тех самых, которые были при Кускове. Так сказали сотрудникам музея реставраторы из Вологды. А которые те бревна – не показали…
Кусков как-то писал своему другу и учителю Баранову, управляющему Российско-американской компании: «Служить на пользу Отечества – есть ли в нашей жизни большая награда, Александр Андреевич. Что для тебя, что для меня. Тем и живем, тому и рады бываем. Иной жизни для себя не мыслю…» Положа руку на сердце – много ли сейчас найдется людей, способных такое написать в частном письме? Не в газете, не с трибуны прокричать, не на предвыборном митинге, а в частном письме, о котором не узнает ни «Живой журнал», ни «Фейсбук». Еще и существительное «отечество» написать с прописной, а не со строчной буквы.
На память об Америке остались Тотьме несколько бегущих по синим волнам северного неба белых, как облака, храмов, выстроенных в стиле тотемское барокко, да изображение черной американской лисицы на гербе города.
От нескольких столетий солеварения осталось куда как меньше – название гостиницы «Варницы», фрагменты деревянной рассолоподъемной трубы в краеведческом музее, маленький бальнеологический санаторий-профилакторий неподалеку от Тотьмы и еще один побольше в селе имени Бабушкина. Лечат там соляными ваннами, сбором грибов, ягод, а зимой еще и лыжами. Чтобы отдыхающие не скучали, возят их на экскурсии в тотемские музеи. В Тотьме на десять тысяч жителей пять музеев. Едва ли где в России, да и не только в ней, найдется город, в котором на каждые две тысячи жителей приходится один музей. Тут тебе и музей мореходов, расположенный во Входоиерусалимской церкви[63], и дом-музей Кускова, и музей церковной старины, и поэта Рубцова, уроженца здешних мест, и, наконец, краеведческий, в котором одном многие тысячи интереснейших экспонатов[64].
Краеведческий музей в Тотьме не только музей, но и организатор фестиваля «Город детства на Царёве»[65]. Фестиваль этот устраивают каждые два года для детдомовских детей и детей из малообеспеченных семей Вологодской области. Заканчивается праздник выпуском в небо воздушных шариков.
Сколько участников – столько и шариков. Шарики не простые, а волшебные. Если загадать желание и отпустить в небо шарик, то оно непременно исполнится. Но сначала организаторам надо купить шарик наполненный гелием. Для того, чтобы купить шарик, наполненный гелием, нужны деньги, и тут сколько желаний не загадывай, а они в карманах волшебным образом не появятся. Делать нечего – идут сотрудники музея с протянутой рукой к местному купечеству.
– Ну и как купечество? – спросил я у музейного экскурсовода Светы. – Не оскудевает его рука?
– Жаднючие! – в сердцах выпалила она и тут же спохватилась: – По-разному бывает. Ходили мы к одному богатому, у которого и дом большой, и машина дорогая, и дочь в Москве платно учится – двести тысяч за один семестр. Он нам сразу так и сказал: «Не дам, и не приходите ко мне больше». Другой направил к жене. Мол, благотворительностью она у меня занимается. Пришла я к его жене, а та мне: «Попрошайки! Как вам не надоест-то просить?» Пришлось снова вернуться к ее мужу. Дал он денег. Немного, но дал. На десять детских подарков хватило. Ну а с шариками такая история. Пришли мы к продавцу шариков. Каждый шарик стоит шестьдесят рублей. У нас сто детей в прошлом году было участников. Вот и считайте. Даром он нам не отдал, но уговорили мы его продать по сорок. Тоже экономия. Есть, правда, у нас и другой спонсор. Он живет в Вологде, но сам наш, тотемский. У него в Тотьме магазины. Он и детскому дому помогает нашему, и церкви, и нам денег сразу дал – мы и попросить толком не успели. Сколько попросили – столько и дал. Он меня еще удивил тем, что пришел в музей и заказал экскурсию. Хочу, говорит, познакомиться с музеем. Просто так. Для себя. Вот только просил своей фамилии никому не раскрывать.
В одном из залов музея увидел я необычайной красоты рисованные программки театральных спектаклей местного народного театра. Оказалось, что рисовал их тотьмич Феодосий Вахрушов. Ученик Ильи Репина, обладатель нескольких серебряных медалей Академии художеств, он после известных событий семнадцатого года прошлого века вернулся в Тотьму и уж более из нее не уезжал. Вахрушов был страстным театралом и не только рисовал афиши, но и с удовольствием играл в любительских спектаклях. Тут бы надо вздохнуть и сказать, что нет уж того театра… Да, того нет. Зато есть новый. Даже два. Как оказалось, Тотьма живет бурной театральной жизнью. Все предыдущие полтора века театральной своей истории Тотьма обходилась одной труппой, а несколько лет назад произошло мучительное деление… или умножение… Короче говоря, молодежь создала свою труппу, в которой блистает журналистка «Тотемских вестей» Евгения Румянцева. Тотьмичи, однако, с удовольствием ходят на спектакли и старого, и нового театра. А вот с оркестрами получилось наоборот. В начале прошлого века в Тотьме их было три, а теперь остался всего один, но зато играет он…
Кстати, о театральных афишах. В городском сквере я увидел афишу спектакля «Утиная охота», а рядом с ней листовку, решительно призывающую прийти на митинг против произвола ЖКХ, который состоится на центральной площади. Рядом висела еще одна, предлагающая не отвлекаться ни на спектакли, ни на митинги, а поехать всего за полторы тысячи рублей в шоп-тур в столицу текстиля город Иваново и приобрести там практически даром трикотаж, подушки и одеяла. Чуть правее и ниже ветер трепал наполовину отклеившийся и полинявший от дождей листок, на котором была напечатана на цветном принтере фотография красивой девушки с длинными волосами и приписано: «Внимание! Пятнадцатого июня, восемнадцать лет назад родилась эта чудесная девушка по имени Света. Приметы: высокая стройная блондинка с голубыми глазами, ослепительной улыбкой и открытой душой. Если вы встретите эту девушку, обязательно, слышите, обязательно поздравьте ее с днем рождения!» Неподалеку от сквера розовые облака сирени сгущались над домом номер восемь. Дом, как было написано на прикрепленной к нему табличке, окружен «лучшей придомовой территорией» с тремя большими цветочными клумбами, фигурно огороженными вкопанными наполовину в землю пустыми пластиковыми бутылками из-под разноцветных фант, спрайтов и пива. Мимо клумб ехали на велосипедах двое мальчишек лет шести-семи и рычали изо всех сил, подражая мотоциклам. В квартале от дома номер восемь, в церкви Рождества Христова, стоял пронизанный золотыми иголками солнечных лучей зеленый дух свежескошенной травы, принесенной туда к Троице. Над храмом, над Сухоной, над Тотьмой высоко-высоко в небе летел самолет. Тотьма такая маленькая, что самолеты пролетают над ней, не притормаживая даже на минутку. Оттуда, с самого верху, Тотьма похожа на детский секретик. Эти секретики с блестящими фантиками и цветами во времена нашего далекого детства девчонки устраивали в земляных ямках под осколками стекла, а мальчишки находили и разоряли. Теперь везде асфальт, и мест для таких секретиков почти не осталось, но в глубине вологодских, или костромских, или архангельских лесов их еще можно найти. Найдете – любуйтесь. Только не разоряйте[66].
* * *
Старый пруд. Задумчивое молчание большой и нерешительной серой цапли, третий час решающей, куда ей поставить вторую ногу, и тяжелое молчание черной воды под неподвижной ряской, сотканное из множества легких молчаний невесомых водомерок, суетливых жуков-плавунцов, непоседливых серебряных мальков, глупого молчания толстого карпа и настороженного недоброго молчания старой щуки, медленно шевелящей седыми плавниками в зарослях стрелолиста у самого дна. Захлебывающийся от ветра шепот ивы. Низкое бомбардировочное гудение пролетающего шмеля. Тонкий истребительный писк комара. Деликатный скрип вытертых деревянных ступенек, неторопливо спускающихся из беседки на берег, заросший острым, жестяным шорохом осоки, мягким шумом камыша и оглушительным кваканьем. Прохладное шелковое шуршание платья. Шепот, робкое… все более настойчивое… нечленораздельное… Треск ломающихся кустов и оглушительное молчание лягушек, разом сиганувших в воду от греха подальше.
