Разговор тянулся вялый. Слова доктора были в основном посвящены чудесным свойствам лекарства с дурацким названием «мумиё». Это лекарство доктор сам прошлый год с компанией искал в Присаянской тайге. И нашел. А сейчас об этом рассказывал. Полковник в ответ крякал и пыхтел. А Рябов вообще молчал, вытянувшись в шезлонге и не сняв золоченых очечков. Сам был робкий, застенчивый, унылый. Трудно сходился с людьми.
Постепенно, как это водится только у русских, разговор перекинулся с частностей на всеобщее. Царьков вдруг заговорил обо всем чудесном, что, несмотря на науку, еще присутствует в жизни.
– Ибо наука – враг всего чудесного, – твердил он, оглаживая свою черную и крепкую бороду. – Где есть наука – там нету места чудесному. И наоборот!
– Совершенно верно, – согласился Шеин. А Рябов и опять смолчал.
– Собаки, например! – вяло кричал доктор. – Им не нужно лекарств! Сами себе ищут травку. И получается, что все наши научно-исследовательские институты – ничто по сравнению с обонянием обычного Бобика.
– Ну, уж вы… – запыхтел полковник. – Это ж даже ж, хе-хе-хе, определенное отрицание вашей же науки Гиппократа.
Как видите, спор принимал интересное направление.
– Не, – вдруг сказал Рябов. Друзья посмотрели на него.
– Что означает ваше «не», юноша? – напружинился полковник.
– Вы со мной несогласны? – заинтересовался доктор.
Тут Рябов страшно смутился. Он схватился за очечки, протер их, снова надел и заявил дрожащим голоском:
– Что вы! Я – за вас. Но я и не против вас, – поспешил он объясниться с полковником. – Я, то есть мы с вами, доктор, не отрицаем всякую науку. Мы просто подчеркиваем многовариантность бытия, правда? Ведь возможности человека использованы всего лишь на 0,000001 %. Человек, например, может все. Он даже может, усилием воли, разумеется, зависать в воздухе!
– Чего? – удивился офицер.
– А – летать, – тонко улыбаясь, пояснил Царьков. – Наш друг хочет сказать, что человек сам и безо всего может летать, если того захочет его разум. А только это… – он выдержал паузу, – это – старая идеалистическая сказка.
– Во-во, – поддержал полковник.
– Не летать, – осмелился уточнить Рябов. – А лишь зависать в воздухе.
Доктор улыбался. Полковнику же при этих словах страшно захотелось пива. Полковник сглотнул, а доктор почти вежливо обратился к Рябову:
– И это всем простым людям дано или только избранным личностям?
– Не знаю, – потупился Рябов.
– А вы сами не можете продемонстрировать нам такой дивный случай?
– Могу, – тихо сказал Рябов.
– Но, разумеется, не желаете? – рассмеялся доктор.
– Не хочу, но могу. Впрочем, могу и несмотря на нежелание, – совсем запутался Рябов.
Доктор вежливо захлопал в ладоши.
И тогда Рябов частично сложил шезлонг, превратив его в стул. Сел на стул. Напружинился. И немедленно медленно поднялся в небеса.
Представляете, какое тут наступило молчание?
Полковник дышал открытым ртом. А доктор спросил заикаясь:
– Ну и что? Что там видно?
Сверху донесся унылый голос Рябова:
– Космос! Открылась бездна, звезд полна! Окоем! Тучки небесные, вечные странницы! Философия! И, кроме того, тут, оказывается, рядом женский пляж, весь усеянный голыми женскими телами.
– Неужто… совсем… голыми? – задохнулся полковник.
– Натурально голыми, – так же уныло прокричал Рябов.
– И все… э… прелести видно? – оживился доктор.
– Ну…
– Так ты это, Рябов! Ты возьми нас с собой, – засуетился полковник. И обратился к доктору: – Валерий Михалыч, скажи хоть ты ему, чтоб он нас взял!
– Рябов! – крикнул доктор. – Ты слышишь?
– Низзя, – уныло, нерешительно отвечал Рябов.
– Ну, Рябов, не знали мы, что ты такая свинья, – горько сказал полковник.
– Да уж, – сухо подтвердил доктор.
– Правда же – низзя, – жалобно сказал Рябов. Но все-таки сильно снизился.
Доктор с полковником подпрыгнули и уцепились. Но стул не выдержал такой перегрузки и сразу упал вниз на то место, где он и раньше стоял. Упал, вызвав окончательное оцепенение у собравшегося пляжного народа, который стал невольным изумленным свидетелем вышеописанного.
Все друзья, кроме Рябова, раскатились по галечному пляжу, причинив себе некоторый телесный вред. Доктор горько пошутил, вытирая сочащуюся кровь:
– Вот оно! Факт, как говорится, на лицо!
У полковника под глазом наливалась синяя гуля.
А Рябов молчал. Он тихо сидел на стуле, и при первом же взгляде на него становилось ясно, что человек этот не совсем прост. Такие люди опасны для общества, и как только они где появляются в общественном месте – у них необходимо с ходу требовать документы! Такие люди опасны для общества! Таких людей неплохо бы и вообще изолировать от общества куда-нибудь подальше!
БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОК НА ОБЩЕСТВЕННОМ ТРАНСПОРТЕ
Чувствую, что никуда мне не деться от общественного транспорта: от троллейбусов, автобусов, трамваев. Он, они окружают меня повсюду и наполняют мою жизнь.
Поэтому чтобы отдать транспорту транспортово и снять перед ним шляпу, я и привожу нижеописанную благородную историю, которая недавно приключилась со мной на транспорте и которую я запомню из благодарности по гроб жизни.
…Ехал я как-то с работы. Вернее, не ехал, а стоял на остановке. Время идет. Автобусы шыньг-шыньг мимо. И мой № 7 тоже. Не останавливается.
А я тут знаю, что делать. Я сразу взял и закурил дорогую «Столичную» сигарету из пачки ценой сорок копеек.
Ну и точно. Я и затянуться не успел, как появился из-за угла и встал передо мной мой № 7 с раскрытой задней дверцей.
Я выкинул дорогую сигарету и полез в теплую автобусную массу, состоящую из человеческих тел, держа над головой портфель.
Меня за портфель в автобусе всегда очень ругают. Мой портфель не приспособлен для автобуса. Если его держать над головой, то из него начинает сыпаться всякая дрянь гражданам в глаза: табачные крошечки, монетки, спички, бумажечки, вода какая-нибудь из него льется, жидкость.
Ругаются ужасно.
А если его опустить вниз, то тоже нельзя, потому что он не дает людям стоять на его месте. Они думают, что вот пустота и устремляются, чтобы стоять, а там видят портфель, и их это очень озлобляет.
А если влево или вправо, то есть к окну, то вообще скандал. На вытянутой руке мне его все время не удержать ввиду слабого телесного развития, и приходится склоняться, пристраиваться за портфелем. А тут сидящие пассажиры начинают кричать так:
– Не наваливайтесь! Держитесь как следует! Я вам вовсе не подушка!
Ужасное положение! Я раз даже попытался подсунуть портфель к кондукторше, так она и рассуждать не стала. Взяла да и плюнула на мой портфель сухой слюной. Я его и забрал, оплеванный.
Итак, я залез в автобус и стою, притиснутый костями к закрывшейся резиново-стеклянной двери.
И тут, замученный, обливающийся потом, я слышу нечто. И это нечто произносится стальным мужским голосом с богатой модуляцией:
– Давайте-ка ваш портфель сюда!
Мысли мои расщепились, как атомные ядра, в моей бедной голове произошел взрыв, и я, повернутый лицом к автобусной двери, не видящий, лишь пролепетал:
– Это куда «сюда»?
– Да вот сюда, мне. Я сижу и подержу ваш портфель, – сказал стальноголосый.
И я, не видя куда, где, передал куда-то портфель и сам остался стоять – прижатый, оцепеневший, замученный, потный.
Едем дальше, и тут, конечно, вышло как всегда выходит: в автобусе как-то все на ходу уплотнилось, сжалось, утряслось, так что я смог и вдохнуть полной грудью и развернуться от двери на 180 градусов.
Вот тут-то я и увидел картину, настолько поразившую мое бедное сердце, что я ее, эту картину, не забуду никогда.
На заднем сиденье, окруженный и сдавленный пассажирами, среди толчеи и жары мирно дремал молодой человек лет тридцати пяти, держа на своих коленях мой портфель.
И ничего-то в нем особенного не было. Лысоватый молодой человек. Бритый. В нейлоновой сорочке. Вернее, небритый, если приглядеться. И рубашка грязная. Ничего особенного.
Но он держал на своих коленях мой портфель и был мне тем самым милее всех других трудящихся.
Я ему говорю, трогая пальцем за плечо:
– Товарищ! Я уже все. Я распрямился. Давайте мне портфель.
Неожиданно зоркие глаза поднял на меня дремавший благодетель:
– А вы что, сейчас выходите?
– Нет. Не выхожу.
– Так вы стойте, а я подержу. Это не составит для меня ровно никакого труда.
И опять закрыл свои зоркие глаза.
И тут я не выдержал. Скупые слезы заструились из обоих моих глаз. Вниз по щекам. Слава Богу еще, что в автобусе все ехали мокрые и потные, так что я даже в слезах ни от кого не отличался, а то что бы сказали люди, увидев меня плачущим?
