Каждый день на ферму заезжал грузовичок за единственным бидоном молока; мистер Дрисколл привозил крупы и муку и забирал яйца, накопленные Брайди за неделю. С тех пор как каноник О’Коннел сделал свое предложение — это было в 1953 году, — отец Брайди ни разу не оставлял ферму.
Столь же привычными, как посещения мессы по воскресеньям и сельского танцзала по субботам, были для Брайди ежемесячные поездки в городок за покупками. Она ездила туда на велосипеде в пятницу, в первой половине дня. Покупала всякую всячину для себя: отрез на платье, шерсть для вязания, чулки, а для отца — газеты и романы о Диком Западе в бумажных обложках. В лавках она болтала с бывшими своими школьными подругами, которые повыходили замуж за продавцов или лавочников или сами работали продавщицами. Но большинство обзавелось уже собственными семьями.
— Счастливица ты, — говорили они Брайди, — живешь себе спокойно там, наверху, а не торчишь в этой дыре! — Вид у них, почти у всех, был усталый из-за вечных беременностей и хлопот с большими беспокойными семьями.
Они и впрямь завидуют ее жизни, думала Брайди на обратном пути, взбираясь в гору на своем велосипеде, и это казалось ей удивительным. Если бы не отец, она пошла бы работать в город, скажем на фабрику мясных консервов или в магазин. В городе есть кинотеатр «Электрический», есть лавка, где торгуют жареной рыбой с картофелем, возле нее по вечерам собирается народ, и все едят из газетных кульков хрустящую картошку. Коротая вечера с отцом в их деревенском доме, Брайди часто думала о городе, представляла себе освещенные витрины с разными товарами, кондитерские, открытые допоздна, чтобы люди могли перед кино покупать шоколад и фрукты. Но до города было одиннадцать миль — слишком далеко, не прокатишься взад-вперед ради развлечения на один вечер.
— Скверное это дело, девочка, — искренне сокрушался отец, — что ты прикована к одноногому инвалиду! — И он тяжко вздыхал, ковыляя домой с поля, где ухитрялся кое-как справляться со своей работой. — Если бы только мать была жива… — повторял он и не оканчивал фразы.
Была бы мать жива, она бы ухаживала за ним, и помогала обрабатывать их скудный надел, и сумела бы подтащить к грузовику бидон с молоком и присмотреть за несколькими их курами и коровами.
— Без этой девочки я бы давно помер, — не раз говаривал отец канонику О’Коннелу, на что каноник О’Коннел неизменно отвечал, что с дочерью ему действительно повезло.
— Да чем же мне тут плохо? — спрашивала Брайди, но отец-то понимал: говорится это нарочно, и все печалился, что обстоятельства так жестоко вмешались в ее судьбу.
Отец называл ее девочкой, но Брайди исполнилось уже тридцать шесть. Была она высокой и сильной, кожа на ладонях и пальцах — жесткая, в несмываемых пятнышках. В них навсегда оставил след многолетний труд, словно соки поднялись из растений, а чернота — из самой почвы: с детства Брайди выпалывала колючие сорные травы, которыми по весне зарастали отцовские посевы свеклы, с детства копала картофель в августе, глубоко погружая руки в землю, разгребая и разрыхляя комья. Лицо у нее было обветренное, высмугленное солнцем, худая шея, тонкий нос, вокруг рта легли ранние морщинки.
Но когда наступал субботний вечер, Брайди забывала про возню с сорняками и землей. Надев новое платье, садилась она на велосипед и катила на танцы — отец эти поездки очень одобрял.
— Ну разве это тебе не на пользу? — спрашивал он, будто и вправду верил, что Брайди неохотно позволяет себе такое удовольствие. — Надо же и тебе развлечься!
Она приготовит ему чай, а потом отец усядется в кухне со своим приемником и ковбойским романом. Позднее — Брайди к тому времени еще не вернется из танцзала — отец пошурует в печке, расшевелит огонь и потащится к себе наверх спать.
Танцзал, собственность мистера Дуайра, располагался в одиноко стоящем придорожном здании; путь туда был неближний; перед входом — усыпанная гравием площадка, а вокруг — болотистая равнина без единого деревца. Название было выведено лазурными буквами по более темному фону на фасаде, выложенном розовой галькой; буквы выделялись отчетливо, со скромным достоинством провозглашая: ТАНЦЗАЛ «РОМАНТИКА». Над этой вывеской в урочный час вспыхивали четыре цветные лампочки: красная, зеленая, оранжевая и розовато-лиловая, в знак того, что место вечерних рандеву открыто для публики. Розовым был только фасад здания, остальные стены — обычного серого цвета. А внутри все, кроме розовых, в обе стороны распахивающихся дверей, окрашено в голубой.
Субботним вечером мистер Джастин Дуайр, маленький тщедушный человечек, отпирал металлическую решетку, охранявшую его собственность, и оттягивал ее назад — открывался вход в зал, откуда позднее польются звуки музыки. Подсобив жене вынести из машины корзинки с лимонадом и пачками печенья, мистер Дуайр занимал свой пост в крохотном тамбуре между решеткой и розовыми дверями. Там он сидел за складным столиком, разложив перед собой билеты и деньги. Толковали, что он уже сколотил себе целое состояние: он был владельцем еще нескольких сельских танцзалов.
Люди съезжались на велосипедах, в старых машинах; все это были, как и Брайди, жители с холмов — из деревушек, с отдаленных ферм. Люди, что подолгу никого не видели, — мужчины и женщины, парни и девушки. Уплатив за вход мистеру Дуайру, они вступали в его танцзал, где на бледно-голубых стенах двигались тени, а хрустальный плафон излучал мягкий матовый свет. Оркестр, он именовался «Романтический джаз-банд», состоял из кларнета, фортепиано и нескольких барабанов. Ударник, кроме того, пел.
Брайди посещала этот танцзал с тех пор, как вышла из монастырской школы сестер ордена Введения во храм, еще при жизни матери. Расстояние — семь миль туда и семь обратно — ее совсем не смущало, такой же путь она проделывала каждый день, когда ездила в школу к монашкам на том же самом, еще материнском, велосипеде, старом «радже», купленном в 1936 году. По воскресеньям она отправлялась за шесть миль к мессе, что тоже было не в тягость, настолько она к этим поездкам привыкла.
— Как поживаешь, Брайди? — осведомился мистер Джастин Дуайр, когда одним осенним вечером 1972-го в новом, алом платье она приехала в танцзал. Брайди отвечала, что все у нее в порядке, а на следующий привычный вопрос — что у отца тоже все в порядке.
— Я на днях у вас побываю, — пообещал мистер Дуайр; обещание это она слышала от него уже лет двадцать.
Брайди купила билет и вошла в распахнутые розовые двери. «Романтический джаз-банд» играл хорошо знакомый старый «Вальс судьбы». Вопреки своему наименованию оркестрик этот никогда не исполнял джазовой музыки, мистер Дуайр ее не жаловал, так же как всяческих новомодных танцев, что возникали и исчезали в последние годы. Джайв, рок-н-ролл, твист и прочие изобретения встречали твердый отпор со стороны мистера Дуайра, убежденного, что в танцзале все должно быть в высшей степени прилично и благородно. В «Романтическом джаз-банде» играли три музыканта: мистер Мэлони, мистер Суэнтон, а ударником — Дэно Райан. Это были немолодые люди, музыканты-любители, приезжавшие из города в машине мистера Мэлони; один из них работал на фабрике мясных консервов, другой — в Управлении энергоснабжения, а третий состоял на службе в Совете графства.
— Как живешь, Брайди? — осведомился и Дэно Райан, когда она шла мимо него в раздевалку. Барабаны его сейчас бездействовали, «Вальс судьбы» обходился без них.
— Все в порядке, — отозвалась она. — Ты сам-то здоров? Глаза получше? — В прошлую субботу Дэно пожаловался, что у него вдруг стали слезиться глаза, видать, от какой-то простуды. Начали слезиться с самого утра, и весь день не проходило, никогда с ним такого не было, сказал он, добавив, что вообще за всю свою жизнь и дня ничем не проболел. «Наверное, мне очки нужны», — заключил Дэно, и, входя в раздевалку, Брайди представила себе, как он в очках чинит дорогу — в Совете графства он служил рабочим-ремонтником. Где же это видано, чтобы дорожный рабочий носил очки, размышляла Брайди, может, и глаза у него стали болеть из-за пыли, от нее на такой работе не укроешься.
— Как дела, Брайди? — окликнула ее девушка по имени Эйни Макки, она была совсем юная, лишь в прошлом году окончила монастырскую школу.
— Какое у тебя платье чудесное! — сказала Брайди. — Это что, нейлон?
— Это трайсел. Гладить не надо.
Брайди сняла пальто и повесила его на крючок. В раздевалке была маленькая раковина с краном, над ней висело потускневшее овальное зеркало. На бетонном полу валялись клочки ваты, смятые бумажные салфетки, окурки. В углу зелеными деревянными панелями была огорожена туалетная кабинка.
— Потрясно выглядишь, Брайди! — заметила Мэдж Даудинг, дожидавшаяся очереди к зеркалу. Подойдя к нему вплотную, она сняла очки и принялась старательно красить ресницы. Пока, близоруко щурясь и напевая, она вглядывалась в свое отражение, другие девушки нетерпеливо топтались рядом.
