— Привет, — задушевно сказала я. — Кто это у нас в гостях?
Толстый мальчик недоуменно посмотрел на меня, затем огляделся по сторонам, словно пытаясь отыскать следы присутствия незнакомца. К прискорбию, помимо своих явных недостатков, он обнаруживал еще и какую-то замедленность в поведении. Передо мной был образчик того, что в школе у Тома называется «тормоз». Отвратительное, жестокое прозвище, за которое я не раз отчитывала Тома. Однако сейчас передо мной сидел явный представитель этой униженной и оскорбленной касты. Дальше все было как в анекдоте. То есть, даже исследовав комнату долгим и не очень сосредоточенным взором, он упорно не проявлял желания отвечать на мой вопрос. Убедившись в полном отсутствии посторонних, он старательно избегал ответа. Или прикидывался глухим.
— Кристофер, — пробормотал за него Том.
— Ну, здравствуй, Кристофер.
— Здравствуйте.
— Останешься у нас на чай?
Он снова уставился на меня. Нет. Ни в коем случае. Он не клюнет на мою уловку.
— Тебя спрашивают, чай будешь пить? — перевел ему Том.
Я ощутила внезапный укол жалости. Мне дважды стало стыдно — за себя и за Тома.
— А что, Кристофер глухой? — осторожно поинтересовалась я.
— Нет, — высокомерно ответил Том. — Только толстый.
Кристофер повернулся к Тому, смерил его взором и как-то вяло толкнул в грудь. Том посмотрел на меня и покачал головой, что можно было перевести приблизительно как: «Невероятно. Он сделал это».
— Где папа?
— В комнате ГудНьюса.
— А Молли?
— Наверху. У нее тоже гости.
— Подружка?
— Типа того.
Молли в самом деле была у себя. У нее в гостях находилось то, что можно назвать женским эквивалентом Кристофера. Новая подружка Молли. Серый мышонок с блеклым личиком, очочками и недвусмысленным ароматом. В комнате Молли так еще никогда не пахло: в воздухе клубилось настоящее ведьмино варево. Команда «Газы!» плюс нечто подобное были здесь вполне уместны.
— Привет. Я Хоуп.
Боже мой. Хоуп. Здесь была сверхъестественная несобранность — предмета и имени Хоуп[47] — вопиющее предупреждение всем грядущим родителям.
— Я пришла поиграть с Молли. Мы играем в карты.
В отличие от Кристофера, Хоуп проявила себя необыкновенно словоохотливым существом.
— Сейчас моя очередь.
Она старательно положила карту на кучку.
— Тройка бубей. Теперь твой ход, Молли.
Молли перекрыла ее своей картой.
— Пятерка треф, — прокомментировала Хоуп.
Хоуп была настолько же разговорчива, насколько молчалив Кристофер. Она сопровождала словами каждое свое действие. Она комментировала все, что происходит у нее перед глазами. И при этом избегала сложных предложений. Представьте Дженет из «Дженет и Джон». Представили? Тогда вы меня поймете.
— Во что играете? — терпеливо поинтересовалась я.
— В снап.[48] Уже третий кон. Никто еще не выиграл.
— М-да. Но тут, видите ли… — Я подумала было объяснить им правила игры, но тут же оставила эту попытку, решив, что в ней нет необходимости.
— А можно мне прийти завтра? — спросила Хоуп.
Надежда, в соответствии с именем, не оставляла ее.
Я посмотрела на Молли, ожидая увидеть в ее лице неприязнь и протест, однако встретила лишь дипломатичное равнодушие.
— Посмотрим, — так же дипломатично сказала я.
— Мне все равно, — тут же заявила Молли. — В самом деле.
Довольно странная реакция со стороны малолетней девочки, которой предоставляется возможность поиграть с новой подружкой, однако я не заострила на этом внимания.
— Останешься на чай, Хоуп?
— Мне это тоже все равно, — опять поспешно заявила Молли. — Пусть остается, если хочет. Нет, честно. Я тоже была бы не против, если бы она осталась.
Последняя фраза, прозвучавшая любезно и искренне, сказала мне все, что мне нужно было знать о наших новых гостях.
На сей раз собирать на стол пришлось мне: Дэвид с ГудНьюсом строили планы в кабинете наверху. Кристофер и Хоуп остались ужинать с нами, трапеза проходила в глухом молчании, не считая время от времени вырывающихся из Хоуп комментариев: «Уй, какая пицца!», «А моя мама тоже пьет чай!», «Вот это тарелочка!». Кристофер, кажется, способен был только сопеть и чавкать — процесс еды компенсировал у него отсутствие остальных звуков. Он хрипел, кряхтел, хрустел — и больше мы от него ничего не слышали. Том смотрел на него с нескрываемой неприязнью. Говорят, есть лица, которые способна любить только мать, но в случае с Кристофером даже материнская привязанность должна быть растянута до невероятных пределов. Мне еще никогда не приходилось встречать столь малосимпатичного ребенка. Хотя, надо признаться, Хоуп, учитывая ее персональный аромат, который продолжал клубиться над столом, была ничем не лучше.
Кристофер отодвинул тарелку:
— Все.
— Может, добавки? Тут еще остался кусочек.
— Нет. Больше не хочу.
— А я хочу, — тут же вставил Том, который никогда не выражал особого воодушевления по поводу моей готовки. Дело было вовсе не в том, что ему понравилась размороженная в микроволновке пицца. Просто до сих пор ему еще не предоставлялось возможности выразить свое одобрение столь агрессивным способом. Кристофер повернул голову на источник звука, но, обнаружив его, не смог ничего придумать в ответ.
— А мне пицца нравится, — сказала Хоуп, уже вторично отмечая достоинства этого продукта.
Том никак не увязал ее замечание с происходящим. Он даже не догадывался, что для Хоуп это вполне естественный перескок. Судя по его взгляду, он готов был разорвать эту кукушку в клочья. Но, оказывается, мой сын был еще способен держать себя в руках: он просто закатил глаза.
— У вас такой маленький телевизор, — пропищал Кристофер. — И звук паршивый. Когда подкручиваешь, начинает хрипеть.
— Так и не смотрел бы, — парировал Том. — Ты же сам просил включить.
Кристофер снова повернул голову — как тот нелепый робот из «Звездных войн», — чтобы пристально изучить врага. Мне даже показалось, что я услышала скрип шарниров. За сорок пять минут общения Кристофер поставил меня в тупик. Я стала подозревать, что глупость заразительна, и решила, что этого мальчика нужно как можно скорее выставить за дверь.
— Где ты живешь, Кристофер? — задала я наводящий вопрос.
— Суффолк-Райз, — ответил гость.
Примерно таким же воинственным тоном другие дети отвечают в экстренных случаях: «Это не я!»
— И как тебе там, нравится? — поинтересовалась Молли.
Иной ребенок уловил бы в этом вопросе подвох, но Молли, боюсь, просто пыталась показать себя с лучшей стороны. Она просто играла в паиньку.
— Нормально. Лучше, чем здесь. Тут скучно.
Тут настало время Тома. Он сосчитал в уме до десяти, во время этой операции задумчиво рассматривая Кристофера, как будто перед ним была шахматная задача или медицинская карточка с клиническим случаем. Затем он встал и ударил Кристофера хладнокровным прямым ударом в прыщ, который тут же лопнул и растекся по лицу.
— Прости, мама, — с тоской в голосе сказал он, предчувствуя близость неминуемой расправы. — Но ты должна меня понять.
— Это наша вина, — сказал Дэвид после ухода Кристофера и Хоуп. (Мама Кристофера оказалась крупной, приятной и, вероятно, не без оснований разочарованной в жизни женщиной — она была не особенно удивлена, узнав, что случилось, и, возможно, именно поэтому отказалась от участия в разборках.)
— Что значит «наша вина»?
— Мы все виноваты, не так ли? — с энтузиазмом встрял ГудНьюс.
Кажется, он был готов положить общую вину на свои хрупкие плечи.
— Так я и думала. Спасибо, что подсказали.
— О нет, я говорю не о том, что мы, как представители нашего бесчувственного социума, виноваты. Хотя и в этом также наша вина.
— Конечно. Кто бы сомневался.
— Нет, я говорю об индивидуальной вине. Мы все совершаем поступки, о которых после сожалеем. Я имею в виду ложь, которую мы творим, раны, которые наносим ближним. Мы с Дэвидом беседовали об этом с детьми, пытаясь определить, где начинается их индивидуальная вина и ответственность. А также о том, как набраться решимости избавиться от нее. Как ее обратить.
— «Обратить»? Что-то не понимаю, о чем речь.
— Да, вот именно. «Обратить». Хорошее слово.
Хорошее слово, судя по всему, имело шанс закрепиться в лексиконе ГудНьюса надолго. Он продолжил:
— Вот как это происходит. Берете свой плохой поступок и обращаете в нечто прямо противоположное. Если украли что-то — верните. Если кого-то обидели — обрадуйте.
— Потому что мы рассматриваем каждую отдельную личность на политическом уровне!
— Благодарю, Дэвид. Я упустил из виду этот момент. Правильно. Персональная и политическая вина, а значит, персональная и политическая ответственность. Ведь то, чем мы занимаемся, — это и политика, не так ли? По отношению к бездомным детям и прочее.
