Есаул занял отведенное ему место между послом Киршбоу и Францем Малюткой, не оставляя намерений продолжить вербовку. Ибо к моменту реализации «плана», в день, когда теплоход достигнет заветной точки, союз Куприянова и Малютки надлежало расторгнуть, а позиция посла Киршбоу, касавшаяся третьего президентского срока должна была быть поколеблена.
— Все-таки, куда он ушел? — задумчиво произнес посол Киршбоу, не называя имени Иосифа Бродского, но всем своим опечаленным видом давая понять, что речь идет именно о нем. — Неужели, как говорил ваш великий поэт Есенин, «в ту страну, где тишь и благодать»?
— Убежден, господин посол, если бы вы рискнули сделать запрос поэту касательно вашей будущей судьбы, он бы дал вам понять, что вслед за Кондолизой Райе, после ее постыдных провалов в Ираке и Иране* место статс-секретаря займете вы. И мы в России сделаем все для этого. — Есаул скромно потупился.
— Разве вы можете на это влиять, Василий Федорович? — насмешливо произнес Киршбоу, но было видно, что намек Есаула задел его. — Ваши личные рекомендации утратили важность для Госдепартамента.
— Я не дерзну давать рекомендации Госдепартаменту. Но если, не без моей помощи, вы, господин посол, станете свидетелем уничтожения последней русской ракеты «Сатана», привезете в Пентагон кусочек урановой боеголовки, который сами же и отпилите от смертоносной ракеты, вам в заслугу запишут установление контроля за русскими ядерными силами, а это — прямой путь на вершину Госдепартамента.
— Попытаемся установить контроль над гастрономическими экзерсисами господина Кожухова, а уж потом, бог даст, займемся ракетами, — дипломатично пошутил Киршбоу, хотя было видно, что замечание Есаула его заинтриговало.
Служители на подносах разносили изысканный напиток, напоминавший аперитив для поднятия тонуса. Подносы были уставлены множеством крохотных рюмочек. В каждую головой вниз был вставлен жук, — скарабей, пойманный на помете нигерийского носорога, жужелица, питавшаяся мертвыми грызунами кенийской саванны, усач-трупоед, гнездящийся в теле мертвого кита. Заостренные спинки жуков торчали из рюмочек, и в каждую была вставлена тонкая трубочка. В жуках, в недрах хитина, содержалось несколько капель перебродившего сока, обладавшего специфическим запахом и несказанно высоким градусом алкоголя. Гости снимали с подносов рюмочки, хватали губами окончания трубок, всасывали пьянящие капли. Почти никого не тошнило. Лишь единицы начинали кашлять и выпучивали глаза. Мало кто плевался и кидал жука в голову прислуги. Большинство поглощало терпкую влагу, мгновенно возбуждаясь и начиная громко разглагольствовать. Прокурор Грустинов быстро опьянел и крикнул через стол предателю Круцефиксу: «Я тебе, как этому жуку, в жопу кочергу вставлю!» На что Круцефикс, осмелев от пьянящего тоника, тонко выкрикнул: «Сам ты — жопа прокурорская, да еще и с ушами!»
— Слушай, Франц. — Есаул наклонился к Малютке, отвлекая его от щебечущей Луизы Кипчак. — Разве не отвратительно это ничтожество — Круцефикс? Подумать только, в чьих руках находится экономика России. Бездарь, вор, макроэкономист, педераст, и при этом все говорят — ему нет замены! Да ты, если станешь министром экономики, дашь ему сто очков форы! Ты — реалист, практик, человек из народа, умеешь деньги считать, любишь Родину. Неужели слабо стать министром?
— А что! — оживился Малютка, которому так понравился перебродивший желудочный сок жука-плавунца, что, выпив напиток, он закусил хрустящим хитином. — Какого хера? Могу стать министром!
На эстраду тем временем вышли забавники-юмористы. Два, то ли армянина, то ли еврея, переодетые в старушечьи кофты и юбки, повязанные платками, стали изображать старческий секс. Старушки смешно приседали, выставляя тощие зады. Комично вращали колючими бедрами, изображая танец живота. Терлись друг о друга грудью, имитируя лесбийскую любовь. При этом окали по-вологодски, цокали по-псковски, шамкали по-смоленски, забавно копируя диалекты русских провинций. Публика за столами, разогретая тоником, смеялась и аплодировала.
Официанты понесли подносы, уставленные небольшими горшочками, напоминавшими тугоплавкие тигли. В них дышали испарениями порции питательного супа, приготовленного из зеленых травяных клопов, красной саранчи с саблевидными отростками, личинок стрекозы с колючими жвалами й ребристыми ногами. Каждый вид бульона или супа обладал особым едким запахом и острейшим вкусом, от которого разрушалась любая посуда, кроме той, что была изготовлена из огнеупорного фарфора. К супу полагалась приправа из перетертых стрекозиных крыльев, перемолотых божьих коровок, вороха сушеных комаров, которые, будучи брошенными в суп, размокали и становились совсем как живые. Гости расхватывали горшочки, выпивали залпом, обжигались, набивали щеки сушеными комарами и мухами. У некоторых разъедались стенки желудка. У других оживали кишечные язвы. Но большинство ело да нахваливало, просило добавку. Модельер Словозайцев, падкий до всего экзотического, поперхнулся, стал ужасно кашлять. Сидевший рядом губернатор Русак принялся жестоко дубасить его по спине, пока из кутюрье ни вылетел оживший майский жук.
— Послушай, Франц, доколе все наши русские не-ДРа будут принадлежать Абрамовичу, Фридману, Вак-сельбергу? Ты станешь министром и своей русской,^ патриотической волей отберешь народное богатство у захватчиков. Недра будут служить народу. Ты станешь развивать реальную промышленность, восстановишь загубленные отрасли — электронику, самолетостроение, космическую индустрию.
Есаул вдохновился своей мечтой, вовлекал в нее Малютку, который одним махом выпил суп из кампучийских шмелей и, воспользовавшись рассеянностью супруги, проглотил ее порцию бульона из тарантулов вместе с горсткой сушеных пауков-косиножек.
— Абрамович еще ничего, — Малютка выплюнул на ладонь сухие паучьи ножки, — Абрамович чукчей научил играть в ягельбанн. Но этот, блин, Ваксельберг всех достал своими фальшивыми яйцами. Стану министром, разберусь с молотком, где у него настоящие, а где Фаберже!
На эстраду вышел одесский юморист и стал комично изображать пьяного русского мужика. Рыгал, сморкался двумя пальцами, держался за стенку, матерился, звал Машку, расстегивал ширинку, орал песню «Ой, мороз, мороз…», ползал по-собачьи, мочился в зал, бился головой о стену, ругал евреев, а потом поскользнулся, шмякнулся в грязь да там и заснул, к великому удовольствию гостей, которые хлопали и смеялись.
Вторые блюда, разносимые официантами, поражали географическим разнообразием и вкусовой гаммой. Бифштекс из жуков-пилигримов, пойманных в Коста-Рике. Отбивные из мякоти больших гусениц, обитающих на кувшинках Ганга. Вырезка из мяса пауков-птицеедов, родом из Сьерра-Невады. Рагу из личинок ко-маров-толкунов, плодящихся у озера Танганьика. Сациви из акрид, пойманных в горах Тибета. Жюльен из лесных сверчков, с островов Зеленого Мыса. Пельмени с начинкой из водяных блох, изобилующих в Карибском бассейне. На отдельном подносе, на изящной тарелочке, стояло блюдо, едва не стоившее жизни гастроному Михаилу Кожухову, — огромный розовый клещ, снятый с австралийского кенгуру, фаршированный молью, пойманной на свет фонаря в джунглях Бразилии, с приправой из раздавленных ос-наездниц, гнездящихся в старых пнях Мадагаскара. Официанты предлагали это блюдо гостям. Те вежливо отказывались, пока мадам Стеклярусова не сняла с подноса разбухшего клеща, насадив его на зубочистку, — сунула в рот тувинца Токи, который с каменным лицом проглотил опасную пищу. Пять минут в зале стояла гробовая тишина, все ждали, что тувинец умрет. Но у того случился лишь краткосрочный обморок.
— Франц! — Есаул шептал на ухо Малютке страстным шепотом мечтателя. — Брось Куприянова, он пустой! Окончательно загубит Россию! Отдаст в концессию иностранцам леса, воды, нефть, уголь, рыбные угодья, медные прииски! Тебе нет места в экономике, которую он станет насаждать! Возьмет твои деньги на предвыборную компанию, а потом тебя кинет! Оставайся со мной!
— Вася, ты — хороший парень, но ты проиграл. Тебя самого кинул Президент Парфирий. А Куприяныч слово сдержит, даст мне мою долю. К тому же, Луизка от него без ума. Велит мне ему помогать. А ты ведь знаешь, что она меня держит за яйца. Настоящие, а не Фаберже! — загоготал Малютка и кинул в свою огнедышащую пасть горстку горных пчел Гиндукуша.
Пародистка на подиуме изображала девочку-проститутку, сдающую экзамен учителю. Задирала юбку, пбказывала учителю ягодицы, открывала живот с пупком, материлась, подсовывала педагогу презерватив, надувала его и при этом что-то лепетала про Пушкина, про Александра Невского, про Дмитрия Пожарского. Все потешались до слез.
Слуги разносили завершающий десерт — компот из вошек, что кормились на эфиопских мартышках. Сироп из тли, плодящейся на орхидеях Боливии. Бисквит из «песьих мух», тех самых, которыми Господь мучал египтян, заставляя отпустить на волю евреев. Этих последних, не евреев, разумеется, а мух, шаловливая шляпа Боярского сажала на лысинку Жванец-кого. Обладатель оной жалобно вскрикивал и начинал чесать свою тыковку совсем по-собачьи.
