Филип Рот - Профессор желания

Что, если его сердце не выдержит такой нагрузки? До того, как я женюсь на этой замечательной девушке, куплю уютный домик, выращу красивых детей…

Тогда чего же я жду? Почему потом, а не сейчас, чтобы он порадовался и считал, что его жизнь удалась?

Чего я жду?

Мы идем за отцом, который, единственный из нас четверых, кажется, не обращает никакого внимании на страшную жару, через главную аптеку и все открытые магазины.

— Я еще помню, как здесь было четыре мясных лавки, три парикмахерских, кегельбан, два продуктовых рынка, две пекарни, магазин «Эй-энд-Пи», два врача и три стоматолога. А теперь посмотрите, — говорит он безо всякой досады, а скорее с гордостью человека, который вовремя вышел из игры, — ни мясников, ни парикмахеров, ни кегельбана, только одна булочная, никакого «Эй-энд-Пи» и, если ничего не изменилось с тех пор, как я уехал, то ни одного стоматолога и только один доктор. Да! — возвещает он, посмотрев вокруг добродушно, напоминая немного своего друга Уолтера Кронкайта, — эра богатых отелей отошла в прошлое. Но это было что-то! Вы бы видели это место в летний период! Знаете, кто любил здесь отдыхать? Кого только тут не было? Селедочный король! Яблочный король!..

И он начинает торопливо рассказывать анекдотичную историю главного периода его жизни мистеру Барбатнику. и Клэр, которая не показала и виду, что проделала все это сентиментальное путешествие несколько недель назад в сопровождении его сына, который ей тогда и объяснил, что такое Селедочный король.

Отец рассказывает свою историю шаг за шагом, год за годом, от момента инаугурации Рузвельта до времен Линдона Джонсона. Обняв его и почувствовав, что его рубашка с короткими рукавами совершенно мокрая, я говорю ему:

— Я думаю, что, если ты не остановишься, то дойдешь до времени всемирного потопа.

Он доволен. Он доволен сегодня всем.

— Могу! Это такое наслаждение! Настоящая дорога воспоминаний!

— Папа, страшно жарко, — предупреждаю я его. — Больше тридцати градусов. Может быть, нам стоит пойти помедленнее…

— Помедленнее? — восклицает он и, потянув Клэр за собой, устремляется по улице рысью.

Мистер Барбатник улыбается и, промокнув лоб платком, говорит мне:

— Он уже давно так прыгает.

— Уик-энд Дня Труда! — весело возвещает мой отец, когда я сворачиваю на парковку рядом со служебным входом в «главное здание». Помимо того, что обновили покрытие на парковке и все здания покрасили в розовый цвет, кажется, здесь мало что изменилось, не считая, конечно, названия отеля. Новые хозяева отеля — озабоченный мужчина, чуть старше меня, и его моложавая, лишенная какого бы то ни было шарма, вторая жена. Я уже встречался с ними мимоходом, когда мы с Клэр одним июньским днем приезжали сюда, чтобы я мог совершить свой ностальгический тур. А в этих двоих столько же ностальгии по старым добрым временам, сколько у людей, смытых потоком и барахтающихся в обломках каноэ из березовой коры. Когда мой отец, оценив ситуацию, спросил, как могло случиться, что отель не заполнен в праздничные дни — ситуация совершенно неслыханная для него, как он дает понять — жена стала еще менее симпатичной, а муж (приятный человек с благими намерениями, хотя его кредиторы, по-видимому, не очень воодушевлены его планами, уходящими в двадцать первое столетие) объясняет, что им пока что не удалось добиться признания публики.

— Понимаете, — нерешительно говорит он, — мы сейчас заняты переоборудованием кухни…

Жена перебивает его и говорит без обиняков, что молодежь не едет сюда, потому что считает, что это отель для старшего поколения (в чем, судя по ее тону, виноват мой отец); семьями сюда не едут, потому что напуганы прежним владельцем — кому мой отец продал отель и кто, так и не выплатив долги, был хозяином в течение одного единственного лета, — клиентуру которого составляли исключительно подонки общества.

— Прежде всего, — говорит мой отец, которого я не успел оттащить за руку, — самой большой ошибкой было отменить название, стереть с карты тридцать лет упорного труда. Можете красить снаружи в любой цвет, какой вам заблагорассудится, хотя, что было плохого в чистом белом цвете, я не понимаю — но, если это ваш вкус — это ваш вкус. Но дело-то в чем? Разве Ниагарский водопад меняет свое название? Нет, если они хотят привлекать туристов, то нет.

Жена смеется ему в лицо или во всяком случае так говорит:

— Я смеюсь вам в лицо.

— Вы что? — спрашивает мой остолбеневший отец.

— Потому что вы не можете назвать в наше время отель «Королевский венгерский».

— Нет, нет, — говорит муж, пытаясь смягчить ее слова, — проблема заключается в том, Жаннет, что мы оказались между двумя стилями жизни, и нам необходимо выбраться из этого. Я уверен, что когда мы закончим кухню…

— Друг мой, забудьте об этой кухне, — говорит мой отец, совершенно очевидно игнорируя жену и переключив свое внимание на того, с кем можно хотя бы по-человечески поговорить. — Сделайте сами себе доброе дело и измените название отеля. Вы половину стоимости заплатили за это имя. Почему вам нравится в названии такое слово, как «лыжный», например? Ради Бога, работайте всю зиму, если вам кажется, что в этом что-то есть, но зачем же использовать слово, которое только отпугивает людей.

— Могу сообщить вам новость. В наше время никто не хочет отдыхать в таком месте, название которого напоминает мавзолей, — говорит жена.

Пауза.

— О, — говорит мой отец с явным сарказмом, — в наше время прошлое умирает, не так ли?

Он произносит торжественный, несвязный философский монолог о неразрывности прошлого, настоящего и будущего, как будто человек, достигший шестидесяти шести лет, обязан быть дальновиднее тех, кто пришел ему на смену, особенно, когда они смотрят на него как на виновника своих бед.

Я жду, что мне придется или примирять стороны, или вызывать скорую. Что будет с моим слишком возбужденным отцом, увидевшим, как из рук вон плохо управляется его детище, дело всей его жизни, этим измотанным мужем и его суровой женой? Разразится он слезами или вдруг упадет, как подкошенный? И то, и другое просто невозможно вынести.

Почему меня не оставляет мысль о том, что в течение этого уик-энда он умрет и к понедельнику я стану сыном, лишенным родителей?

Он все еще очень возбужден, когда мы садимся в машину, чтобы ехать домой.

— Откуда я знал, что он превратится в хиппи?

— Кто?

— Да тот парень, который все у нас купил, когда мы потеряли маму. Неужели ты думаешь, что я по своей доброй воле мог продать отель какому-то хиппи? Это же был пятидесятипятилетний мужчина. У него были длинные волосы, но что из этого? Что я мог иметь против него? И что она имела в виду, говоря о «подонках»? Я думаю, что она имела в виду не то, что сказала. Да или нет?

— Она имела в виду, что это были прожигатели жизни. Послушай, может быть, она и тошнотворная личность, но неудача есть неудача, — говорю я.

— Да, но за что обвинять меня? Я дал им курицу, несущую золотые яйца, я передал им отличные крепкие традиции и надежных клиентов. Все, что им было нужно — это поддерживать эти традиции. Это все, Дэйви. «Лыжный»! Вот что слышат теперь мои клиенты и разбегаются к черту. Есть люди, которые могут открыть отель где-нибудь в Сахаре и процветать, а есть такие, кому дан отличный старт, а они все теряют.

— Это правда, — говорю я.

— Я сейчас удивляюсь сам тому, что смог так многого достичь. Я был никто! Я начинал с того, Клэр, что готовил примитивные блюда. Я тогда был таким же черноволосым, как он, и с такими же густыми волосами, если поверишь…

У мистера Барбатника, сидящего рядом с ним и задремавшего, голова упала набок, как будто его удушили с помощью гарроты. Клэр, приветливая, терпеливая, великодушная Клэр, продолжает улыбаться и кивать «да-да-да», слушая историю нашего отеля, и как он расцвел под руководством этого трудолюбивого, доброго, проницательного, энергичного «никто». Есть ли еще хоть один человек на свете, думаю я, жизнь которого могла бы служить таким примером? Пренебрег ли он хоть раз, хоть на йоту своими обязанностями? За что же он тогда себя корил? За мою заброшенность? За мои грехи? О, если бы он предстал перед судом, решение суда было бы моментальным: «Невинен, как младенец». Они бы даже не удалились из зала на совещание.

Он не понимает этого. Вечером поток его излияний не ослабевает. Сначала он ходит по пятам за Клэр, которая готовит на кухне салат и десерт. Когда она отправляется под душ — и переодеться к ужину — и восстановить силы, — он выходит ко мне. Я собираюсь жарить мясо на гриле за домом.

— Эй, я сказал тебе, от кого получил приглашение на свадьбу дочери? Ты никогда и ни за что не угадаешь. Я поехал в Хемпстед, чтобы починить миксер твоей тете — ты помнишь, там еще такой кувшин сверху — и кто бы ты думал, теперь там хозяин магазина бытовых электроприборов? Ты никогда бы не угадал, даже если бы его вспомнил.