Шорох открываемой двери. Именно шорох, а не скрип. В проеме — сотрудник. Благосклонен и учтив.
— Господин посол приглашает вас отужинать.
…
— Послушайте, Михаэль. — Посол находился под сильным впечатлением от рассказа. — То, что с вами произошло, — это сюжет для приключенческого романа. Жалко, что я лишен способности к сочинительству. Славный бестселлер мог бы получиться. Но, может быть, вам самому удастся описать ваши злоключения с максимальной достоверностью?
Посол сделал глоток, и Михаэль последовал его примеру.
— Соскучились по немецкому пиву?
— Если честно, то не думал про это. — Увидел подобие разочарования на лице посла, осудил себя за отсутствие деликатности и поспешил исправить ошибку: — Раньше не задумывался, а вот теперь могу оценить превосходное качество нашего пива. Русское пиво тяжелое. Плохая вода, некачественный солод, несоблюдение технологии, а недавно я прочитал на этикетке «Клинского» еще несколько странных ингредиентов: чайный экстракт и даже ароматизатор, близкий к естественному.
— Ужас.
— Ужас.
— Но я надеюсь, что вам не придется больше пить эту хлорсодержащую отраву. Переночуете у нас, а завтра мы снабдим вас разовым туристическим паспортом в один конец.
— Спасибо. Я вам очень признателен. А с деньгами не будет проблем? Таможня свирепствует, как всегда?
— Это самая маленькая проблема по сравнению с тем, с чем вам пришлось столкнуться во время ваших злоключений. Если таможня поставит препоны — мы переведем деньги на ваш счет в банке. А вообще должен вам сказать, по этой таможне давно уже плачет тюрьма. Вы себе не представляете, сколько жалоб мы получаем от соотечественников.
…
Тюрьма будет плакать долго, но не безутешно. Через много лет сам начальник оперативной таможни генерал-майор Леонид Грачков вдохновенно нарушит корпоративную солидарность и, упиваясь собственным бескорыстием, публично выразит неподдельное возмущение творящимися безобразиями в подведомственном ему отделении: «В Калининградской области в состав большинства организованных преступных групп, действующих на государственной границе, входят сотрудники таможни»[45].
Через месяц после сенсационного интервью вся смена таможенного поста «Калининградский» дружно сядет на нары, а чуть позднее клацнут замки «браслетов» на нечистых запястьях и самого начальника поста.
* * *
Странно, но впервые после отъезда из Омска он за целые сутки ни разу не вспомнил о ней. Не вспомнил ни ночью, ни утром, когда особенно остро ощутим подъем желания, и днем не защемило в груди при мысли о ней, когда похожий на серебряного кита немецкий авиалайнер перестал трястись на неровностях взлетной полосы, оторвался от земли и, опасно задрав нос, вошел в молоко облаков.
— Неужели меня никто не искал? — спросил он вчера за ужином у посла.
— Не хочу вас огорчать, но нет. По крайней мере, в Центральном полицейском управлении ваше имя не значится в числе пропавших без вести. Меня самого это обстоятельство безмерно удивляет. Ну, с дедушкой все понятно, он не совсем здоров после перенесенного удара и находится на попечении услужливых сиделок престижного заведения для престарелых, но его молодая жена… Она же, слава богу, находится в добром здравии и даже родила вам дядю. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но если сын уважаемого Оскара фон Деринга приходится младшим братом вашему отцу, то вы приходитесь ему племянником. Или я не прав?
— Вы правы, и я полностью с вами согласен.
Хотелось, ох как хотелось, просто чесался язык, как хотелось выдать, презрев приличия: «Ну какая она ему жена?» — и определить сущность Матильды и ее место под солнцем всего одним емким словечком, но одернул себя и промолчал. Любое уничижительное определение избранницы деда ударило бы по репутации. И не только по репутации деда, но и по его собственной.
Промолчал. И проницательный консул все понял и оценил.
— Я вижу, вы еще не знаете, что ваш дед в ваше отсутствие сочетался браком с Матильдой Вашковой-Браун.
— Не знал и не мог даже предположить подобное развитие событий. Могу ли я узнать адрес дома престарелых?
— Разумеется. Завтра утром мой секретарь даст вам исчерпывающую информацию.
Солидный пансионат в курортной зоне Германии. Вышколенный персонал. Вежливость, не переходящая в угодливость. Персональная барышня для сопровождения.
Обнял деда и сам удивился искренности чувства.
В горле встал комок, и вскипела слеза от непереносимой жалости.
Сжимал легонько его резко похудевшие плечи, говорил что-то и плакал точно по умершему.
— Руди пришел. Я так ждал тебя. А где Михаэль? — вместо приветствия сказал Оскар фон Деринг, и Михаэль зарыдал с горькой сладостью обреченности.
Руди — это его погибший в аварии отец.
Слезой освободились зажатые прежде чувства: подспудное ощущение вины, ведь это он сам позволил себя обмануть и ограбить, потому что нарушил данный себе обет и выпил пива, и ведь он не звонил столько времени, а дед переживал. И слабеньким, но все же укором царапало совесть не найденное имение предков и так и не организованное акционерное общество по восстановлению тракененской породы. И жалость, всепоглощающая жалость к нему, последнему родному человеку на земле, готовому, судя по его виду и состоянию, уйти и оставить его одного.
— Опа, это же я, Михаэль, опа их бин дайне онкель, опа! — Дедушка, это же я, Михаэль, я твой внук, дедушка, — мешал Михаэль в смятении русские и немецкие слова, целуя снежный локон на виске.
— Никак не дает себя подстричь. — С упреждающим стуком вошла миловидная барышня для сопровождения и самим своим появлением внесла нежелательные коррективы в естественность отношений.
Присутствие третьего обязывает включить самоцензуру и оценивать свое поведение, как бы подглядывая со стороны.
— Извините, — незатейливо врала девушка, с тайным интересом разглядывая молодого человека, — я не знала, что у господина фон Деринга посетители. Вы его внук? Вы так похожи. Особенно глаза. Вчера мы с ним обедали в кафе на Тегельштрассе, а сегодня хотели прокатиться по Рейну. Он так любит Лорелею[46]. Вы знаете, у него бывают минуты абсолютного просветления, и тогда он рассказывает мне, как познакомился с вашей бабушкой. Именно в том месте, где установлена скульптура. Он даже стихи, посвященные ей, помнит. А я никак не могу выучить.
«Девушка в светлом наряде сидит над обрывом крутым, и блещут, как золото, пряди над гребнем ее золотым». — Михаэль позволил себе отвлечься от грустных мыслей декламацией знакомых с детства стихов, думая при этом, что милая девушка, сама того не желая, испортила «светлый наряд» очищающей душу печали. А еще он думал, что дед остался верен себе и выбрал в сопровождающие ту, которая посимпатичнее. И еще о том, как несовершенен человек и гадок по своей сути — ведь он, Михаэль, если совсем уж честно, где-то в самой глубине души, пожалуй, даже рад слабоумию деда, ведь оно избавляет его от такой неприятной процедуры, как оправдание.
— А что еще говорит дед в минуты просветления?
— Вспоминает молодость и жалуется на нехороших людей.
— А на меня он не жаловался? Мне это очень важно.
— Ну что вы! Он вас очень любит. Но кто-то обозвал фон Деринга шиммелем, и это его очень расстраивает.
— Не знаете, кто?
— Нет. Сам господин фон Деринг тоже не помнит.
— Его посещает жена?
— Очень редко.
— Как он к ней?
— К ней одной — нейтрально, а если она появляется не одна, господин фон Деринг ужасно расстраивается. Мы сообщили об этом шефу, и он категорически запретил Матильде фон Деринг появляться в апартаментах вашего дедушки с посторонними лицами.
— Спасибо вам. И последний вопрос, если я вас еще не утомил. Как выглядел этот, который его раздражает?
— Рыжий такой. Это ее шофер.
— Спасибо. — Подошел к деду. — Ну почему ты не даешь себя постричь, дед? Жалко локоны? Ну хоть усы дай подровнять, — говорил он, досадуя на себя за неестественность тона и на помешавшую свиданию девушку. — В следующий раз захвачу ножницы.
Обнял деда и вышел.
Не терпелось посмотреть на тех, кто осмелился унизить деда, обозвав его шиммелем.
* * *
Все колыбельные песни печальны. Они смиренны, как молитва, и трогательны, как мольба. Ритмичны, как удары в шаманский бубен, и строго размеренны, как белый стих. Они — заклинание и оберег. В них материнское тепло и нежность. Мелодия колыбельной важнее текста, а интонация важнее мелодии. Колыбельные трогательно просты и монотонны — и в этом их тайная магия и главный снотворный эффект.
Матильда баюкала младенца, а тот не хотел засыпать. Вертел головкой, сучил ножками и вздрогнул всем тельцем, когда слишком громко хлопнула входная дверь.
