— Слушай, Шепетуха! — нахмурился начальник отдела сыска. — Оставь свои прибаутки, докладывай по форме!
— Я что, Иван Петрович, я ничего! — агент поерзал в великоватом ему пальто, продолжал, не вынимая рук из карманов! — В восемь двадцать приехала на извозчике какая-то мамзель, раньше ее не видел. С той поры в квартире горит свет, но движения людей не приметил. — Шепетуха вскинул голову, посмотрел вдоль стены на окна третьего этажа. — Минут десять назад, аккурат перед вашим приездом, в парадную вошел мужчина. Но не в эту, а в соседнюю. Длинный, худой, пальто поношенное, поля шляпы мятые, сутулится, в руках потертый докторский саквояж. Лица в темноте не разглядел. Я, конечно, выждал маленько и за ним, мол, на какой этаж, туда-сюда, а мне навстречу двое пьяных. Дом доходный, вот всякая шваль тута и околачивается. Пока я их обходил, пока дверь открывал, мужик и сгинул. Свет после этого в других окнах не зажигали.
Шепетуха надвинул шляпу поглубже на глаза.
— Молодец, — похвалил его Мырлов, повернулся к полицейским. — Ждать больше не будем, пойдете с ним, — он ткнул пальцем в тощую грудь филера, — и останетесь на лестничной площадке. А минут через пять, — сыщик посмотрел на свои часы-луковицу, — да, через пять, позвоните в квартиру. Но тихо, дверь не выламывать и вообще. А ты, — обернулся он к филеру, — вернешься на улицу и продолжишь наблюдение.
Выждав, пока все трое скроются в подъезде, Иван Петрович взял Дорохова под руку и повел в глубину арки.
— Видели, каков фрукт? — Он аккуратно ступал в кромешной темноте, нащупывая подошвой дорогу. — А что делать, с кем-то работать надо, вот и приходится смотреть сквозь пальцы на амикошонство. Шепетуха, конечно, мразь редкостная, но по-своему талантливая, способная на большие подлости. Он один из лучших наших филеров, работает… — Мырлов усмехнулся, пояснил: — Хотел сказать: «с душой», но как раз души-то у него и нет! С выдумкой он работает, где-то даже с вдохновением, а все потому, что любая сделанная пакость приносит ему истинное удовольствие…
Они остановились на границе отбрасываемой аркой глубокой черной тени. Большой внутренний двор дома был едва освещен тусклым светом нескольких горевших окон.
— Вообще-то, — продолжал сыщик, — когда мы идем на задержание, то частенько оцепляем жандармами весь квартал. Так, конечно, проще и надежнее, но, привлекая большие силы, операцию не утаишь. Эта квартирка, — Мырлов поднял голову, осмотрел уходивший вверх колодец из кирпичных стен, — она весьма многообещающая, хочу оставить здесь засаду. Поэтому все будем делать максимально тихо. Ваша задача, — повернулся он к Дорохову, — наблюдать за черным ходом. Вон, видите три двери? — Мырлов ткнул пальцем в темноту. — Если кто-то оттуда появится, задержите. Будет убегать — стреляйте по ногам!
Не сказав больше ни слова, сыщик пересек пространство двора и скрылся в темноте. Теперь, когда глаза несколько пообвыкли, Дорохов начал различать контуры показанных ему дверей. Прислонившись плечом к стене, он переложил револьвер во внешний карман пальто и приготовился ждать, как вдруг что-то заставило его обернуться. В конце длинной арки, в желтом свете уличного фонаря Андрей Сергеевич увидел худого, довольно высокого мужчину в мешковатом пальто и какой-то обвислой шляпе. В руке незнакомец держал саквояж. Что-то болезненное было во всей его фигуре, в манере идти, сильно наклонившись вперед, будто падая и в последний момент подставляя ноги. Мужчина сделал шаг, другой — и исчез, оставив Дорохова в недоумении. Он хотел бежать за незнакомцем, остановить, но боялся оставить свой пост. Да и что он скажет обычному припозднившемуся прохожему? Во дворе же все оставалось по-прежнему. Прошло, наверное, минут пятнадцать, прежде чем со стороны набережной послышались шаги и один из давешних полицейских окликнул Дорохова по имени-отчеству. Следуя за ним, Андрей Сергеевич вышел на освещенный фонарем тротуар, поднялся на этаж по обшарпанной, с выщербленными ступенями лестнице. На выкрашенную зеленой облупившейся краской площадку выходило шесть дверей, одна из которых была приоткрыта. Такой же запущенной и безликой оказалась и сама квартира, убогостью обстановки напомнившая Дорохову дешевые гостиничные номера. В единственной, довольно большой и мрачной комнате по стенам притулились три застланные серыми одеялами железные койки. На застеленном газетой столе стояла большая керосиновая лампа. Меблировку комнаты завершали три простых стула и разбитый шкаф. На торчащем из его стенки гвозде висели короткая женская шубка и каракулевая шапочка. Их владелица сидела тут же, отвернувшись к окну. Одетая в глухое серое платье, с накинутой на плечи шалью, эта молодая женщина совершенно не гармонировала с окружавшей ее обстановкой. В самом спертом, пахнущем пылью воздухе квартиры было что-то нервное, взвинченное, что-то вокзальное, будто люди и не собирались здесь жить, а лишь заглядывали на короткие часы забыться чутким сном и опять уйти.
— Вы зря отпираетесь, — резко, напористо говорил Мырлов, когда Андрей Сергеевич переступил порог. — Вина ваша уже в том, что вы здесь находитесь, а следовательно, знаете заговорщиков. Облегчите душу, Мария Александровна, расскажите все, как есть, а я уж похлопочу за вас, возьму на душу грех — смягчу вашу участь…
Сыщик стоял согнув ногу и оперевшись коленом о сиденье стула, курил, часто и нервно затягиваясь. Тут же от стены к стене расхаживал подпрыгивающей походкой Шепетуха. Он даже не расстегнул пальто и руки все так же держал в карманах.
— Они все такие, — приговаривал скороговоркой филер, — все!.. Сначала отпираются, а потом ползают на брюхе в соплях и слезах, прощенья просят. Говори, стерва?..
Женщина обернулась. На красивом, бледном лице в обрамлении темных, вьющихся волос застыла маска страха, смешанного с отвращением. Маленькая рука теребила край теплой вязкой шали. Мария Александровна подняла глаза и посмотрела на прислонившегося к притолоке Дорохова. Что она здесь делает? — пронеслось в голове у Андрея Сергеевича. Как вообще она может находиться в этой убогости? Почему? Неужели не ясно, что она просто не может иметь отношения к заговорщикам?
— И не пытайся врать, что пришла покувыркаться со своим полюбовником! — Шепетуха как-то боком, с наскоком приближался к женщине.
Все остальное произошло автоматически. Дорохов выпрямился, сделал два шага вперед и приподнял филера за шиворот. Потом повернул физиономией к себе и, глядя прямо в поросячьи глазки и раздельно произнося слова, сказал:
— Еще. Мразь. Один. Звук… И я за себя не ручаюсь! Пшел вон, гнида!
— Все, все понял, ухожу! — Шепетуха барахтался в собственном пальто, пока наконец не взмолился: — Иван Петрович!..
— Оставьте его, Андрей Сергеевич! — Мырлов с интересом наблюдал за происходящим. — А ты, — напутствовал он филера, — займись делом.
Какое-то время сыщик молчал, так что отчетливо слышалась доносившаяся из коридора скороговорка Шепетухи, жаловавшегося полицейским, потом сказал:
— Нервы, все нервы… Ну, хорошо, начнем сначала. — Он поискал взглядом пепельницу, не нашел и, затушив папиросу о каблук, швырнул окурок на пол. — Расскажите нам, Мария Александровна, как вы тут оказались и что все это время поделывали.
Женщина заговорила не сразу, долго и пристально смотрела на Дорохова и, по сути, обращалась со своим коротеньким рассказом к нему, а не к начальнику отдела сыска.
— Третьего дня, — начала она неуверенно, как бы сама сомневаясь в собственных словах, — да, пожалуй, именно третьего, под вечер, к нам домой зашла Соня. Я живу вместе с мамой, она шьет, а я подрабатываю в газете: письма читаю и все такое, по мелочи. Мы ведь небогаты, а Соня, когда мы вместе учились на женских курсах, она очень нам помогала…
— Вы говорите о Перовской Софье Львовне? — уточнил Мырлов.
— Да, именно, — подтвердила Мария Александровна. — Не знаю, как сейчас, а тогда ее батюшка был губернатором Петербургской губернии. Семья у них очень хорошая, интеллигентная, правда, это было уже лет десять назад. Я вот все говорю, — спохватилась вдруг она, — а вам, наверное, это совершенно неинтересно…
— Ну, отчего же! — не согласился с ней сыщик. — Очень даже познавательно. Вы рассказывайте, Мария Александровна, рассказывайте…
Женщина недоверчиво посмотрела на Мырлова, в глубине души подозревая, что начальник отдела сыска над ней издевается, но все же продолжала:
— Я, честно говоря, очень Сониному приходу удивилась. Не знаю уж почему, но она как-то от меня отдалилась и в последнее время стала какой-то другой. Мне даже рассказывали, что Соню судили, но, слава Богу, оправдали. Я, конечно, не знаю, в чем там было дело, но только человек она очень мягкий и добрый и всех вокруг жалеет, а такие люди со временем не меняются.
— Вы так думаете? — скептически поднял бровь Мырлов. — Но, великодушно извините, у меня и в мыслях не было вас прерывать.
