— Откуда ты, ублюдок, узнал мой адрес?
И затопал ногами. Хисхам молча прошел мимо него в комнату, Джим схватил тарелку и бросил ему вслед, запустил в него стулом с такой силой, что Хисхам едва удержался на ногах, а стул разлетелся на части. Есть у Джима такое право — оставить Дэмиану пустыню. В голове сверкнул яркий, ослепительный свет. Хисхам принялся собирать осколки, лицо спокойное, чуточку огорченное, какое бывает у медсестры, когда пациент вдруг попытается вырвать капельницу из вены. А Джим хохочет, хохочет. Хисхам помог бы убраться, если б Джим разрешил, но Джиму неймется. Пихнул телевизор — Хисхам подхватил его в последнюю секунду, понесся в кухню, разгромил шкафчики, ставшие за год такими привычными. Какой чудный кухонный гарнитур подобрала Дэмианова мамаша, а теперь сидит где-нибудь на островах или в Швейцарии, задница тонет в подушках, а на носу темные очки, потому что стыдно за сына, платить — это пожалуйста, только оставьте в покое, вот Дэмиан ей и звякнет, наплетет про воров-грабителей, полицию вызовет, и мамаша заплатит за ремонт, а то и за новую жизнь. Не так, что ли?
Новую жизнь всегда можно начать, только надо разгрести дерьмо, бесстрашно вернуться в прошлое, стать порядочным человеком и жить порядочно, вот как Хисхам с его огорченным лицом, того и гляди разревется с горя и уж точно помолится о спасении Джима своему Аллаху. «Наш-то, который у христиан, другим обеспокоен, — вертелось в голове у Джима, — волнуется о жертвах своего конкурента, на культях передвигающихся по Багдаду, по Нью-Йорку. Значит, так и должно быть. Есть где-то место для сирых и убогих, для преследуемых, ибо длань Господня простерта над ними». Разве не так?
Махнул рукой, сбросил на пол все стаканы, растоптал их босыми ногами, потому что в голове ослепительный свет, а на лице Хисхама написано что-то непонятное, страшное, чужое, но способное им овладеть. И страшен ангел, готовый крылами коснуться его плеч и закрыть ему глаза, чтобы не видел настоящего. Не видел сада, сада с вишневым деревом в самой середине, за оградой, где ждет его Мэй, потому что она хочет жить, потому что на ее жизнь они оба имеют право. Улыбается ему — веселая, здоровая, раскрывает объятия, но кто-то вмешивается, не пускает их к жизни, к счастью. Никогда она не бросила бы его по своей воле, потому он и должен ждать, не поддаваться безумию Элберта, безумию Изабель, которая смотрит на него своим детским чудным взглядом и умоляет поцеловать, да, именно так, предлагает ему себя, скажи он слово — и бросится на шею. А Мэй его любила. Было в его жизни что-то светлое, и оно не ушло, оно тут — рукой подать, только ищи, Джим, пока Дэмиан не вышвырнул тебя из квартиры.
Левой рукой он, ликуя, схватил сковородку, ловко повернулся, — Хисхам стоял сзади, поблекший, как тот, другой ангел, который не хранил его, а предал, — ангел смерти. Не позволяю вмешиваться! Джим чувствовал, что Мэй где-то рядом, один крошечный шаг — и вот она. Попытался сосредоточиться, ведь до нее один шажок, и в голове что — то разлетелось вдребезги, как это бывало и при Мэй, — ослепительно светлое, но бьется вдребезги, а Хисхама — убить. Они посмотрели друг другу в лицо. И тут Хисхам опустил глаза, отвернулся, будто не хочет быть виноватым, отказывается от роли свидетеля. Подставил Джиму затылок, упорно не желая сопротивляться. Что-то проговорил, но тихо и непонятно.
— Вот дерьмо, — ответил Джим.
Ни света, ни тьмы. Только кухня, осколки, окровавленные ноги.
— Дерьмо, и всё тут.
На миг воцарилась полная тишина. «Будто к воздуху что-то подмешано, — думал Джим, — не вдохнешь и не выдохнешь».
— Так оно лучше, — вдруг заговорил Хисхам. — Погляди-ка вокруг.
И принялся шарить по ящикам, открыл один, открыл другой, но никак не мог найти, что искал.
— Вот что, ты принеси хотя бы туалетную бумагу.
Джим тупо послушался, хотя и не понял, чего хочет от него Хисхам. А тот наклонился, осторожно промокнул кровь.
— Не пойдет. Ты садись, желательно — на софу. — Голос Хисхама звучал вполне равнодушно.
Вместе они добрались до гостиной. «Ну и что? Тут все в порядке», — отметил про себя Джим, разглядывая свои ноги в крови. Хисхам осторожно их приподнял, положил на подушку, принялся снова промокать кровь бумагой.
— Что за дела у тебя с Элбертом? — строго спросил Джим.
— Никаких дел. Деньги. Элберт знал, что у меня есть нужные адреса, вот он меня и прижал. Сам знаешь, если деньги нужны для семьи… — И Хисхам пожал плечами.
— Нет у меня никакой семьи. — Ответ прозвучал резко. — Скажи лучше, откуда у тебя мой адрес.
Хисхам бросил туалетную бумагу на стол.
А ты что думаешь? Думаешь, так трудно тебя найти? Или твою подружку?
— О помощи я тебя не просил, вот что. Мне нянька не нужна, — злился Джим.
Заткнись! — И Хисхам встал. — Знал бы я, что из этого выйдет, точно бы не пришел, Джим откинулся на софу, руки под голову. Пытался изобразить равнодушие, но ведь боялся. Нет для него хороших новостей, и уж точно их не принесет Хисхам.
— Двое братьев моей жены пропали без вести, понимаешь? — попытался тот объяснить. — Я знаю, что такое поиски. Когда неизвестно, жив человек или нет.
— А мне-то что? Зачем суешь нос в мои дела? — Джим обвел взглядом комнату: вон валяется стул, вон осколок тарелки. — А что тут вообще произошло?
Последние полчаса, начиная от прихода Хисхама, стерлись в его памяти, растаяли как дым в том самом воздухе, к которому что-то подмешано. «Что это? Какая боль. Зачем Хисхам делает мне больно, зачем?»
— Да ладно, — примирительно сказал он Хисхаму. — Только лапшу мне на уши не вешай, договорились?
— Договорились. Но я ее нашел, спокойно сообщил Хисхам. — Я нашел Мэй. Мэй.
— Да ладно, — повторил Джим, но это уже было лишним. Послушно, как школьник, он выпрямился, положил руки на колени. Почувствовал ранки на ногах, увидел пятна на ковре. «Ничего страшного», — уверял он себя. Но голова пустая, пустая. Вдруг вспомнилась Изабель, как она стоит перед ним и ждет чего-то. А если Хисхам найдет ему жилье? Наверняка у него есть машина, заберет его отсюда, поможет переехать, найти комнату, хоть бы и не в Лондоне, а в каком-нибудь предместье.
Хисхам, будто он у себя дома, а не у Джима, сходил на кухню, принес две бутылки пива. По-братски, по-дружески протянул одну Джиму, и тот сделал большой глоток.
Когда Джим проснулся, уже рассвело. Он лежит на софе под одеялом, ботинки аккуратно стоят на полу, комната убрана. На столе стакан воды, но зачем? Рядом конверт. Джим взял стакан, понюхал, но никакого запаха не почувствовал. Похоже, это просто вода. Израненные ноги болели. Джим снова принюхался к прозрачной жидкости.
Наверное, он заснул еще при Хисхаме. Свет в комнате показался приятным, и Джим встал, осторожно сунул ноги в ботинки и пошел, стараясь ступать как можно легче, к двери в сад. Не сад, а жухлый газон, да еще мусорные пакеты, которые он забыл вынести. Трава была мокрой от дождя или росы. Джим не знал, шел ли ночью дождь.
Встречаться с Хисхамом больше не придется. На ветке дерева за оградой копошилась белка. Голова чистая, ясная. Не считая двух-трех тонких линий, похожих на те, что оставляет в небе самолет. В них нет смысла, как нет его и в появлении Хисхама, во всех его поступках и решениях. По крайней мере, для Джима. Ни жажды мести, ни ненависти. Лишь некое братство и понимание, что для Джима нет пути назад. Ни жены, ни племянников, ни ресторана. Только зря он сказал это Хисхаму. В конце тот стал хуже Элберта с Беном. Непредсказуемый. Жестокий.
Джим пошел в кухню, открыл шкафчик в поисках какой-нибудь еды. Поставил чайник, выудил чайный пакетик из упаковки, подождал. Достал из — под раковины щетку и совок, собрал осколки. Чайник засвистел. «Так и бывает, когда у тебя жар, — рассуждал Джим. — Вроде и думаешь, а мысли все наоборот». На столе в гостиной лежал конверт. Надо же, пиво принес, а потом уж вручил конверт. Надо же. «А я думал, за всем этим Элберт. Думал, он и вывел Мэй из игры».
Джим сделал резкое движение, чай перелился через край чашки. До конверта он вчера не дотронулся. Однако Хисхам не сдавался. «Жалкое вранье. Смотри, я сделал фотографии, можешь повесить их над кроватью». Джим знал, что к физической боли можно подготовиться. Знал, что делать, если надо справиться с болью. Но тут другое. Может, обман зрения? Хисхам вытащил из конверта одну фотографию: «Узнаешь? Я не говорил, что могу тебя найти».
Все помнит Джим, но где-то пробел. Заснул он, что ли? Хисхам ушел, потому что Джим заснул, но конверт оставил на столе. «Сначала я думал тебя прикончить». Хисхам говорил и говорил, и голос его не отзывался эхом, а в полную силу звучал в голове Джима. «Точно, я заснул», — вспоминал он. Тем временем взошло солнце, белка куда-то пропала. Нерешительно взял он со стола конверт. Пора. Солнце било в комнату, и Джиму было страшно.
