— Жениться хочет. Анька, слышь, после первого свидания не соглашайся, после уважать не будет.
Миня покраснел и, схватив Анечку за руку, потащил в лабораторию.
— Дверь, дверь, чтоб была открыта!..
Однако дверь он сразу закрыл и перекодировал.
— Аня, сосредоточься, пожалуйста.
Анечка сжала рот в точку и вскинула брови.
— Я всё настрою, залезу в хроноотсек, а ты нажмёшь «энтер». Сумеешь?
— Вы? В обезьянник?! Ни за что.
— Хорошо, давай так: ты лезешь в хроноотсек, а я жму на клавишу.
— Всё, я поняла, я согласна.
— Тогда пошли в метро.
В недостроенной когда-то ветке метро, под самым центром города, находились упакованные в многослойные саркофаги «заповедные» зоны, в которых никто не имел права ничего менять ни через год, ни через сто, ни через тысячу лет. Здесь проводились эксперименты по перемещению во времени.
Они прошли через десяток шлюзовых камер и оказались на известной нам станции, оформленной мрамором, бронзой с позолотой и росписью.
— Садись за пульт. Вот это не трогай. Это тоже. В смысле, вообще ничего не трогай, это главное. Всё запрограммировано.
— А что так неожиданно?
— В науке всё неожиданно.
— А в жизни.
— Жизнь и наука неотделимы.
— А вы надолго? У меня в половине седьмого встреча.
— Ты что, дура? Как это может быть долго?
— Ах, да. А вы в какое время, если не секрет?
— В две тысячи четвёртый.
— Класс… Позвоните, спросите, как у меня дела.
— Это нельзя. По международной конвенции.
— Ну вы только намекните, я всё пойму.
Зюскевич уже приготовился. Он залез в прозрачный контейнер и опутал свою голову датчиками.
— Готово. Ну, три-четыре. Давай, не тяни, жми.
— Ой, Михаил, вы знаете, я волнуюсь.
— А я что по твоему — каменный? Жми!!!
Анечка поднесла пальчик к клавише «энтер» и надавила.
* * *
Крикнув «жми!!!» Миня тут же осёкся: всё позади, не успел даже крикнуть. Вместо «обезьяньего ящика» — удобное кресло. На голове кибершлем. Внизу всё тот же мраморный пол.
Миня поднял шлем, похожий на фен. Никого. На часах полночь с двадцать пятого на двадцать шестое февраля 2004 года. Самочувствие — отличное.
Приблизился к пульту, набрал программу. Навёл справки о себе и Кире: был женат, развёлся, она свободна. Просмотрел заголовки новостей за истекшие десять лет. Полный застой.
Теперь найти у медиков вакцину, и — в «Сталин». Действовать быстро и решительно.
В фармакологии никого, все в кафе. Взял чашечку, подсел, поболтал. Подвёл к теме.
— Конечно бери. В левом шкафу.
Кто-то интересуется: «А что такое?»
— У Зюса больная бабушка.
— Через пять лет будет лежать в каждой аптеке; пусть слетает. А «Зенит» выйдет в первую лигу?.. А кто будет президентом в 2012-м? Сколько лет мне нагадала кукушка? Сын или дочь?.. Ладно, ладно, бери так, даром. Не разбей ничего. Вколешь — бабушку врачам не показывай месяц. Знаешь? Ну давай.
Нашёл, поморщившись от детских страхов, пшикнул вакцину в вену. Теперь — в «Сталин». Начальнику охраны: «Приду не один, запишите». Начальник болезненно трёт лоб: человек раздвоился.
Возле ресторана придётся помёрзнуть. Клиент — «Зюскевич-старший» — пить не умеет и долго не высиживает. Так и есть: ведут, усаживают в якобы такси. Изо всех арок, из-за углов, выползают машины охраны.
Ещё минут десять… Теперь можно.
* * *
В «Сталине» полный разгул. Играет оркестр, танцуют пары, звенит посуда, снуют официанты. Свечи греют, фонтан освежает. Кира танцует с каким-то папиком. Телегин один за столом, пьяно подхлопывает в ладоши кордебалету. Гусев в оркестре.
Подсел как ни в чём не бывало.
— Вернулся? — спросил Телегин, не повернувшись.
— Ага…
— Наливай.
Зюскевич налил. В этом мире ничего не изменилось, ничего. Чокнулись, выпили.
— Ты что… в другом костюме? Пролил что-нибудь?
— Блеванул.
— Это нормально. Если на себя. Бывает, какая-нибудь сволочь в метро… или в автобусе… в час пик. Понимаешь?
— Не, я на себя.
— Это нормально. Если ты вернёшь меня в детство, я женюсь на Ниночке, честное слово. И буду любить её всю жизнь. Я же её предал, понимаешь?
Зюскевич не умел притворяться пьяным и попытался подражать манерам Телегина:
— Это нормально. А меня просто бросили. Берёзкина. За что?!
— Ей нужен папик. А ты — хлюпик.
— Я не хлюпик. Я гений.
— Для женщин — одно и то же. Но если гений вдруг богатеет, он переходит в разряд папика и становится желанным.
— Я могу разбогатеть в любую минуту. У меня есть машина времени.
— Это стрёмно, тебе яйца за такое отрежут.
— Кира свободна?
— Свободна. Она всегда свободна.
— Я хочу снова на ней жениться.
— Сначала стань папиком.
— Я возьму её не за деньги.
— Какой-нибудь любовный эликсир? Многократные оргазмы её не возбуждают. То есть, на это она тоже не купится. Знаешь, сколько загорелых мачо трётся у её ног?.. Теоретически они могут удовлетворять её круглые сутки, всем коллективом.
— Не секс. За что женщина готова отдать всё?
— А… Да, за молодость женщина отдаст всё. Они думают, что больше не будут валять дурака. Они думают, что теперь уже точно знают, как надо было ловить за хвост птицу счастья.
— А я потом, после развода, больше ни с кем?..
— Что?..
— Может, я влюбился в другую?
— Это вряд ли. Кира бы нам рассказала.
— Почему Кира? Я сам должен знать.
— Но ты же не знаешь?
— Я… не уверен.
— Я и говорю, что не знаешь.
— С кем она танцует?
— Не знаю. Чего-то меня немного… Не то, что глючит… Как будто срывает с резьбы. Правильно, скорей всего, глючит. Не выспался, натощак выпил…
— Ну и что?
— Кое-что случилось. Ну, на уровне пространственно-временной структуры. Как раз тут, рядом, под нами.
— Это не вредно?
— Нет, не думаю. Я исправлю… Уговори всех, чтобы Кира согласилась.
Барабанщик ударил по тарелке, всё стихло, раздались аплодисменты. Зюскевич, снова откуда-то появившийся в другом костюме и беспрестанно задававший идиотские вопросы, замолк. Оркестр разошёлся на перерыв, на сцене начался шоу-балет под фонограмму. Гусев и Берёзкина приблизились с разных сторон к столику одновременно. События вдруг начали развиваться столь стремительно, что я, если бы имел на голове шапку, крепко бы за неё ухватился. Я уже ничему не удивлялся и ни о чём не задумывался.
— Фу, совсем запарилась, — Берёзкина осушила бокал минералки. — Где мои семнадцать лет… Миня! Ты же уехал!..
— Я почувствовал себя хорошо и вернулся.
— Слишком хорошо. Какой-то ты подозрительно гладкий и трезвый. Неужели домой съездил и переоделся? Как будто вдруг помолодел.
— Кира, — произнёс Зюскевич, — я могу вернуть тебе молодость.
* * *
Вечером четвёртого апреля 1994 года полковник Коготь внезапно потерял сознание. До этого момента, весь день после ухода Веры Алексеевны, он сидел за рабочим столом и думал. Ему звонили, к нему приходили, он справлялся с текучкой на автопилоте, думая только об одном и беспрестанно глядя на стрелки вычурных часов — заставки хранителя экрана монитора.
В половине восьмого Вера условными фразами сообщила, что Зюскевич спустился в лабораторию. Она сделала всё, оставалось ждать. Но теперь это ожидание превратилось в страдания Прометея. Коготь больше не мог работать в фоновом режиме и приказал не беспокоить себя ни при каких обстоятельствах. Стрелка теперь как будто стояла на месте.
Но вот, в четверть десятого, голова вдруг закружилась, весь организм как будто пронизал ток, и Коготь вскрикнул и завалился набок.
Мгновение спустя он очнулся и быстро поднялся с пола. Обхватил голову руками, застонал от напряжения — и всё вспомнил. Он здоров. Он не выкурил отравленную сигарету китайского консула, потому что Вера его предупредила. А Веру предупредили те… которых для этого отправили в февраль 94-го.
Но почему он так счастлив? Почему так празднично на душе? Дело совсем не в чудесном избавлении от смертельной болезни. Он никогда не боялся смерти, а в последнее время успел смириться с её скорой неизбежностью. На столе, в деревянной рамке, портрет Веры. Он так привык видеть её каждый день, что сразу не заметил. Они женаты. Женаты и счастливы вот уже второй месяц. Поэтому так празднично на душе.
Через минуту Коготь вспомнил всё и насторожился. Если кто-то один из этих двух баловней судьбы передумает… Мало ли что может случиться? Попадёт в аварию и станет калекой, сядет на иглу, впадёт в депрессию… Тогда всё пропало. Конечно, он не умрёт, потому что формула вакцины уже есть — её принёс в своей крови гений-изобретатель. Но зачем искушать судьбу и рисковать тем, что сложилось так хорошо. Надо забрать у этих двоих капсулы. Деликатно, так, чтобы они ничего не почувствовали. От этого зависит его счастье. Второй раз он не решиться сделать предложение женщине, которую любит уже более двадцати лет.
