Ольга Карпович - Младший

— И все-таки как ты догадался, что он там?

Лазарев вымученно усмехнулся и ответил:

— Мы же как-никак братья…

— Братья, да… — кивнула она, погруженная в какие-то свои мысли.

В голове все еще кружились обрывки этой бесконечной ночи, не верилось, что кошмар наконец закончился. Впрочем, разве это конец? Разве, соглашаясь связать свою жизнь с Алешей, она не связывается с этим бесконечным кошмаром навсегда?

В конце концов, кто такой Алеша? Все тот же смешливый, безалаберный и, в сущности, глубоко эгоистичный мальчишка. Этакий невыросший Питер Пэн: ни заботы, ни поддержки ждать не приходится. Наоборот, соглашаясь быть с ним, она добровольно берет эти обязанности на себя. Он не привык ни с кем считаться, знает только свои желания, идет напролом, не обращая внимания на нужды других.

Сколько важных встреч она пропустила за эти несколько недель? Сколько раз он донимал звонками посреди рабочего дня, являлся в клинику, требовал немедленного внимания. Взять хотя бы тот раз, когда из-за него, из-за того, что она пожалела его и уехала среди бела дня на реку, провалилось совещание со спонсорами, сорвался контракт на поставку новейшего медицинского оборудования, над которым она билась полгода. Он же, как ребенок, ничего не хочет понимать и замечать.

Вчера она снова сорвалась с работы, поехала спасать бабушку, потом всю ночь длилась эта бесконечная гонка за пропавшим Леонидом… И двадцать лет назад, и сейчас, стоит ей поверить, потянуться к Алеше, как возникает, как призрак, его брат. Маячит за спиной, словно тень. И всегда будет маячить, никуда от него не деться. Что бы Алексей ни говорил, никогда он не сможет избавиться от этой тени, всегда будет оглядываться на брата. Может быть, это и есть то единственное, постоянное, что имеется в его легкой, не обремененной раздумьями и сомнениями жизни.

А значит, единственный выход для нее — бросить все, поступиться главным завоеванием своей жизни, единственным ее детищем, клиникой, и все силы, всю душу отдать жестокому и эгоистичному мальчишке?

Алексей притормозил у ворот клиники, заглушил мотор, потер ладонями уставшие глаза.

— Все-таки я не понял, зачем тебе сюда? — спросил он. — Сразу на работу? Неужели тебе домой не нужно?

— Это и есть мой дом, — потупившись, объяснила Вера. — Здесь же, на верхнем этаже.

— Как? — заморгал Алексей. — Не понял…

— Ну да, мне принадлежит все здание, — просто кивнула она. — Первые два этажа занимает клиника, а наверху апартаменты. Знаешь, это очень удобно. Я никогда не опаздываю на работу, — она сдержанно рассмеялась.

— Но разве… — помотал головой Лазарев. — Разве ты… Погоди… Так ты, что ли, хозяйка этого всего? Е-мое, вот это поворот. Что ж ты раньше не говорила?

— А ты никогда не спрашивал, — усмехнулась Вера. — Ты вообще ни разу ни о чем меня не спросил за все время. Слишком занят был собственными эмоциями.

— Черт, вот идиот… — ошарашенно пробормотал Алексей. — Да, странно это все. Мне теперь заново придется привыкать к тебе. Ты ведь, оказывается, большая шишка…

— Не придется, — покачала головой Вера. — Знаешь, Алеша, я подумала и решила. Давай закончим на этом.

— Как закончим? — дернулся он. — Почему?

— Мне тяжело, — она машинально теребила пуговицу на рукаве блузки. — Я, наверно, уже слишком стара, мне все это не по силам. Слишком много времени и сил все это отнимает. Мне больше не восемнадцать лет, прошлого не вернуть, хоть я простила тебя, но… У меня есть дело — моя клиника, и это единственная вещь в жизни, на которую я могу по-настоящему рассчитывать, дело, которое никогда не предавало и не предаст меня, и я… не могу позволить себе срываться куда-то посреди дня или всю ночь носиться по Москве. Мне по статусу не положено, извини.

Вера вышла из машины, осторожно прикрыв за собой дверь. Алексей перехватил ее у ограды особняка, преградил дорогу, выговорил отрывисто, со злостью:

— Выбросить меня решила, значит, да? Слишком нищий для тебя?

— Не говори ерунды, — устало возразила она. — Дело не в этом. Понимаешь, мы никогда с тобой серьезно не разговаривали… Я, наверно, где-то даже благодарна тебе за то, что произошло тогда, двадцать лет назад. Именно это дало мне силы, разбудило какую-то хорошую злость — сделать, добиться, выжить, несмотря ни на что. Я изменилась, стала тем, кто я есть сейчас. И я сегодняшняя просто не могу ставить на карту свои достижения. Они мне слишком дорого стоили.

— Да ты просто боишься! — с остервенением вдруг выкрикнул Алексей. — Привыкла повелевать у себя в больнице и боишься теперь проявить слабость, оказаться не гражданином начальником, а обычной бабой. Не можешь расслабиться ни на минуту, хочешь все контролировать, признайся, так?

Он наступал на нее, схватил за плечи, встряхнул. Вера, стараясь высвободиться, шагнула назад, споткнулась о ступеньку у входа в клинику, но удержала равновесие.

— Боишься, и все!

Он выговорил это с каким-то мрачным торжеством, точно радовался, что смог точно сформулировать обвинение.

— Да, боюсь, — устало кивнула Вера. — Очень боюсь, Алеша. Боюсь снова ставить под удар свою жизнь. Я поняла это сегодня ночью. И ты должен меня понять. Разве ты не боишься? Ведь и ты не стремишься ничего добиться, не привязываешься ни к кому по-настоящему, не борешься ни за что, потому что боишься неудачи, что жизнь поманит, раздразнит и отнимет. И я… я тоже этого боюсь.

— По-твоему, лучше ничего не иметь, чтобы не бояться потерять? — с горечью спросил Лазарев, отпуская ее.

Он стоял напротив понурившись, все еще очень близко, так близко, что ей видна была сильнее выступившая после бессонной ночи сеточка морщин у его глаз, скорбная складка у губ. Милый, родной, за ночь постаревший мальчик! До чего же хочется обхватить руками его шею, прижаться губами ко лбу, заставить разгладиться складку между бровями. Нельзя! Потом будет больнее!

— Наверно, лучше, — развела руками она.

— Тогда мне, можно сказать, повезло, — уголок его рта опустился в усмешке. — У меня больше ничего нет, совсем ничего. Мне и терять-то нечего.

— У тебя есть твой брат, — напомнила она. — И ты ему очень нужен, особенно сейчас.

— Значит, это все? Окончательно и бесповоротно? — с горечью переспросил он.

— Все, Алеша, все. Прощай.

Вера легко проскользнула мимо Алексея, быстро прошла вдоль беленого фасада особняка и завернула за угол, туда, где находился вход на лестницу, ведущую на третий этаж, в квартиру директора клиники.

Небо уже порозовело и засветилось. С минуты на минуту должно было взойти солнце. Огромный шумный город притих, затаился в ожидании нового дня. Лазарев еще несколько минут понуро постоял во дворе клиники, услышал, как на верхнем этаже хлопнула форточка. Показалось или действительно мелькнул за стеклом тонкий женский силуэт? Затем все стихло, старинный особняк подслеповато щурился на него темными окнами. Алексей медленно развернулся и побрел к припаркованной у обочины машине.

На заднем дворе больницы жгли опавшие листья. Синий столбик дыма, поднимаясь от костра, медленно растворялся в прозрачном октябрьском воздухе, наполняя небольшой сквер горьковатым, чуть тревожным запахом. День был холодным, лужи на выщербленной дорожке покрылись кружевной коркой льда. Но солнце светило ярко, расцвечивая багрянцем и золотом пожелтевшие клены у забора.

«Удивительно, — думал Алеша, шагая по дорожке к серому больничному корпусу, — сколько всего может измениться за каких-то несколько месяцев». Еще недавно вокруг была большая шумная семья. Может быть, они жили не слишком дружно, не были так уж внимательны и предупредительны друг к другу, но все-таки были не одни. А теперь… Два месяца назад неожиданно умерла Валентина Васильевна. Тихо и незаметно, что виделось совсем невозможным при ее склонности из всего устраивать представление. Она просто не проснулась однажды утром. Лежала в постели и казалась почему-то совсем маленькой, беззащитной. Ничего не осталось в ней от былой грозной старухи, перед которой трепетала вся семья. Лицо разгладилось, седые брови больше не сдвигались на переносице, словно она наконец перестала беспокоиться за своих бестолковых потомков и признала за ними право на собственные глупости и ошибки.

Чуть ли не сразу после похорон бабушки мать заговорила о размене квартиры. Объясняла, что задыхается в этих толстых стенах, что по ночам ей мерещатся в коридоре старухины шаги. Да и вообще смешно это, им, взрослым людям, жить в одной квартире. Из-за ее плеча важно кивал похожий на моржа Лев Анатольевич. Алеша согласился, и мать развернула бурную деятельность. Почти месяц по квартире сновали сладкоголосые маклеры, обмеривали, обсчитывали, вписывали в какие-то таблицы количество окон и дверей. А потом вдруг — раз, и в одночасье раскинули их с матерью по разным концам Москвы. Мать под руку с довольным Львом Анатольевичем укатила куда-то в Коньково, ему же досталась двухкомнатная квартира на «Домодедовской». Первое время так странно было видеть из окна не привычный с детства узкий двор колодцем, проржавевший турник и скрипучие качели на детской площадке, а типовой асфальтированный прямоугольник с выстроившимися в рядок машинами.