Очевидно, приняв меня за кого-то другого, она останавливается и радостно сообщает, что мое обращение вызвало широкий отклик и обязательно будет принято во внимание при рассмотрении данного вопроса. Встретив мой недоуменный взгляд, обе сконфуженные сотрудницы беззвучно вздыхают и склоняют коротко остриженные головы над бумагами. Пообещав непременно позвонить мне на следующей неделе и сообщить о результатах своих усилий, заведующая удаляется, а я принимаюсь излагать свою скромную просьбу — разыскать Любу. И вот мы уже заполняем анкету.
— Год рождения вашей родственницы?
— То ли двадцать седьмой, то ли двадцать восьмой. А может, и двадцать шестой — точно не знаю. Шестого апреля, а какого года, не могу сказать.
— А ваш отец?.. Он…
— Он умер в 1955 году.
— До какого времени вы поддерживали с ней связь?
— До самого последнего! То есть до конца прошлого года. До Рождества.
Женщина смотрит на меня с сомнением.
— Но ведь это совсем недавно…
Я пытаюсь объяснить.
— Ну да, но теперь мне отвечают: «Адресат выбыл». А куда выбыл, невозможно добиться. Какое-то заколдованное царство. Один наш знакомый побывал там недавно, говорит, будто бы какая-то западноевропейская страна приобрела в этом квартале дом под свое посольство, а соседние дома — это ведь в центре города — поставили на капитальный ремонт. Но если это так, то ведь жильцов куда-то переселили. Не выбросили же их на улицу! Должен же кто-то знать, куда их переселили. Дело, разумеется, не в ремонте, дело в том, что соседние дома нашпиговывают подслушивающими аппаратами, — поясняю я.
И напрасно. Красный Крест в лице благожелательной круглолицей чиновницы явно начинает сомневаться в моем здравомыслии.
— Не понимаю, — недоумевает женщина. — Вам известен прежний адрес и вы не можете выяснить, куда их переселили?
— В том-то и дело! Говорят: обращайтесь в адресный стол. А в адресном столе отвечают: для того чтобы начать поиск, нужно указать фамилию, имя-отчество (имя отца), точную дату рождения и место рождения. А без этого они, дескать, не ищут. И прежний адрес ничем не может помочь, потому что против прежнего адреса указано только: выбыла, а куда выбыла и по какой причине — не указано.
— А вы не пытались обратиться к общим знакомым?
— Пыталась. Нет у нас общих знакомых! Телеграфировала одной бывшей соседке, но и она «выбыла». Отвечают, что тоже выбыла. Без места рождения и точной даты не соглашаются искать… Я написала в загс, в горсовет, отовсюду отвечают: следует обращаться в адресный стол. А адресный стол… Я вам уже объяснила… Замкнутый круг!
— Да вы не волнуйтесь, — говорит чиновница. — Я уверена, что ваша мачеха отыщется.
Я не волнуюсь. С какой стати мне волноваться…
Из смежной клетушки является еще одна точно такая же щекастая аккуратненькая тетенька и принимается успокаивать меня, даже поглаживает легонько по плечу и при этом лопочет что-то быстренько-быстренько, склонившись к уху сослуживицы — на своем замысловатом и невнятном языке, — потом, не сводя с меня тревожного взгляда, направляется в коридор, туда, где стоит автомат с минеральной водой, и возвращается с полным стаканом.
— Выпейте воды, не волнуйтесь…
Они мне не верят! Считают, что я все выдумала, что не существует никакой Любы в Ленинграде. Что я не в своем уме.
Я с превеликой осторожностью опускаю стакан на стол — опасаюсь, что вода может расплескаться и залить их драгоценные бумаги.
Все три Красных Креста взирают на меня с жалостью. Наверно, не следовало сюда ехать. Не нужно никого искать. Ничего не нужно. Переживем… Переживем и это. Ну, не получит Люба моего письма. Не получит моих подарков. Так что? Можно подумать, что она без них не обойдется! Что у нее нечего надеть. Да она и из дому-то почти не выходит — куда наряжаться? Велика важность — письмо, посылка… Дошли — хорошо, не дошли — тоже не беда. Был же случай, что вернули с надписью «недозволенные вложения». И кажется, даже не однажды. Обратная доставка, разумеется, за счет отправителя. И еще сиди и гадай, что именно из твоих вложений не дозволено — то ли кружевная косыночка, то ли кожаные перчатки, то ли ангоровая рубаха.
— Извините, — говорю я. — Я буду ждать ваших сообщений. Но главное, чего я никак не могу понять, — почему она сама не пишет? Я-то ведь никуда не переезжала!
Меня заботливо провожают до лифта. В сущности, милые женщины. Нужно поблагодарить их.
— Вам далеко ехать? — спрашивает одна из них участливо.
«Все смотрели на него с каким-то странным любопытством и с каким-то необъяснимым, загадочным участием…»
— Может быть, попросить кого-то проводить вас?
— Нет, что вы! Спасибо, — говорю я. — Все в порядке. — И даже пытаюсь улыбнуться.
Все в порядке. Нужно только взять себя в руки и набраться терпения. Так или иначе когда-нибудь эта загадка разрешится.
Едва сойдя с электрички, я тут же натыкаюсь на Пятиведерникова. Только его мне сейчас не хватало. Он явно пьян и потому решителен и игрив. Наверно, угощался в одной из привокзальных забегаловок — лечил душу. Мое появление воспринял как нежданную удачу.
— Госпожа советница! Какой сюрприз!.. Давненько не виделись. Если я правильно понимаю… госпожа советница изволили отлучаться… Ба, уж не в столицу ли наведывались?.. Угадал? Что же не сообщили? Охотно составил бы компанию. Бросил бы все дела — черт с ними, с делами! — и предстал бы по первому зову. Ей-богу, рад услужить. Или не нуждаетесь? Брезгуете? Напрасно — исключительно от чистого сердца… Вместе прогулялись бы. При взаимном удовольствии…
Мое молчание не смущает его — напротив, поощряет к дальнейшему развитию монолога.
— Что ж — пусть так! Одинокая прекрасная дама… путешествует в трагическом одиночестве. Действительно — мало ли какие житейские обстоятельства? А я навязываю свое утомительное общество. Неделикатно. Женщина имеет право на маленькие невинные тайны. Вы правы — гнать этих наглых приставал! Неразумно сующих свой нос…
— Слушайте, не лень вам так бездарно паясничать?
— Нисколько. Тем более если сумею таким образом развеять вашу печаль. Вы ведь печальны? Отчего? Откройте свое натруженное сердце…
— Хватит, остановитесь, — требую я. — Не тащитесь за мной! Остановитесь вот тут, на этом месте, и не смейте преследовать меня. Измените направление своих мыслей и движения.
Как бы не так — остановиться, изменить направление мыслей! Нет уж, ни за что. Я пересекаю длинную привокзальную площадь, украшенную сквером с фонтаном и памятником одному из королей или военачальников — нет, кажется, все-таки одному из наших славных королей, хотя и в военном мундире, — он тащится рядом и в полный голос разглагольствует:
— Понимаю — Пятиведерников недостоин! Опять, свинья, хрюкает!.. Вместо того чтобы мурлыкать! Какая прелесть — мурлыкать! Почешут за ушками, а ты знай себе мурлыкай… выгибай спинку. Кис-сонька!.. Пятиведерников — ласковая… послушная кисонька. Всем угодить!.. Великая цель! Благое призвание!
Мы с двух сторон огибаем роскошную пальму, в связи с летним сезоном вывезенную из оранжереи на свежий воздух. Гигантская кадка на двух пушечных колесах дополняет и подчеркивает величие памятника. А ушки у него приметные — как два поджаристых чебурека: толстые и разгоревшиеся от спиртного.
— По-моему, тут больше подойдет другой образ: вы проживаете в этой стране не на положении кошки, а на положении крысы. Доедаете объедки с чужих тарелок, а при случае можете и куснуть.
Позеленел. Только что пурпурные уши побледнели, сделались фиолетовыми. А ведь и вправду подпрыгнет и укусит. Нет, справился с обидой. Проглотил. Однако же сбился с заданного тона — утратил запал веселости.
На остановке три благообразные старушки степенно дожидаются автобуса. Вцепившись в них взглядом, он некоторое время размышляет, как бы и старушек включить в свой спектакль, а затем изрекает:
— Старые мымры! Эсэсовки на заслуженной пенсии. Направляются на сборище… попечительниц ящериц и ядовитых пауков. Вот по ком виселица плачет!
Возле мусорной урны валяются темные очки — то ли кто-то нечаянно обронил, то ли хотел выбросить, да промахнулся. Пятиведерников наклоняется, поднимает очки, некоторое время вертит в руках, как будто даже намеревается примерить, но вдруг с остервенением швыряет свою находку старухам под ноги. Те с завидным хладнокровием игнорируют хулиганскую выходку, делают вид, что ничего не заметили и не почувствовали. Достоинство и сдержанность. Пуританская выдержка.
Пытаясь если не окончательно отделаться, то хотя бы слегка отдалиться от него, я захожу за стеклянный кубик остановки. Он не отстает.
— Понимаю: возмутительно — превысил полномочия. Совсем охренел!.. Перешел, что называется, границы дозволенного. Оскорбил общественное мнение. Забрюхатил собственную женушку. Где это слыхано? Собственную драгоценную обожаемую половину!.. Нарушение!.. Нижайше извиняюсь. Умоляю не гневаться. Все оттого, что не получил должного воспитания. Между прочим, это еще требуется доказать. Старая дева с куриными мозгами и пылким воображением. Склонна к художественным фантазиям и разного рода преувеличениям. Беременность, как бы не так! В ее-то возрасте. Не беременность, а как раз наоборот — самый обыкновенный климакс. Случается — по достижении сорока с хвостиком лет. Да-с, эдаким досадным хвостиком!
