Вопрос не был риторическим. Они стояли у открытого лифта, и Блейк, видимо, полагал, что ему должны ответить. Леонард замялся. Он собирался сказать, что там магнитофоны.
– Вы везете их в Альтглинике, – продолжал Блейк. – Не сомневайтесь, со мной можно говорить. Я знаю Билла Харви. И имею допуск к «Золоту».
– Это приборы для дешифровки, – сказал Леонард. И потом, поскольку у него возникло опасение, что Блейк может явиться на склад с проверкой, добавил: – Присланные из Вашингтона. Сегодня используем их в туннеле, а завтра отправим назад.
Блейк смотрел на часы.
– Надеюсь, вам подадут спецмашину для доставки. А мне надо бежать. – И, не прибавив больше ни слова, он устремился на улицу, где стоял его автомобиль.
Леонард дождался, пока он уедет, а затем поволок ящики наружу. Надо было приступать к самой тяжелой операции этого дня, нести их на станцию метро «Ной-Вест-Энд» в конце улицы, а встреча с Блейком исчерпала его силы. Он уже вытащил свою кладь на тротуар. Его глаза щипало от солнечного света, опять стали напоминать о себе больные места. На другой стороне проезжей части что-то происходило, но он счел за лучшее не обращать на это внимания. Там был автомобиль с очень шумным мотором и чей-то голос. Потом мотор заглушили, и голос остался один.
– Эй! Леонард. Черт подери, Леонард!
Гласе вылезал из «жука» и направлялся к нему через Платаненаллее. Его черная борода сверкала от утреннего избытка энергии.
– Где ты, черт возьми, пропадаешь. Вчера весь день тебя искал. Нам надо поговорить… – Тут он увидел ящики. – Постой-ка. Это же наши. Господи, Леонард, что у тебя там?
– Оборудование, – сказал Леонард. Гласе уже взялся за одну лямку.
– Боже мой, зачем ты его сюда приволок?
– Работал над ним. Всю ночь.
Гласе взвалил ящик себе на грудь. Он собирался пересечь с ним улицу. Но ему пришлось сначала пропустить чужую машину. Он крикнул через плечо:
– Сколько раз говорено, Марнем. Ты знаешь правила. Это безумие. Что ты себе позволяешь?
Он не стал дожидаться ответа. Перебежав мостовую, он опустил ящик на землю и открыл багажник «жука». Там как раз хватило места. Леонарду оставалось только последовать за ним с другим ящиком. Гласе помог ему погрузить его на заднее сиденье. Они сели вперед, и Гласе с силой захлопнул дверцу. Взревел мотор без глушителя.
С первым судорожным рывком машины Гласе прокричал снова:
– Черт побери, Леонард! Зачем ты так меня подводишь? Я не успокоюсь, пока мы не вернем эти вещи туда, где им полагается быть!
Всю дорогу на склад Леонарду хотелось думать о часовых, которые обязаны будут открыть ящики, в то время как Гласе, чье негодование наконец улеглось, хотел говорить о приближающейся годовщине. Очень скоро они должны были оказаться на месте. Гласе давно отыскал короткий маршрут, и за десять минут они проехали Шенеберг и обогнули по кромке летное поле аэропорта Темпельхоф.
– Вчера я оставил на твоей двери записку, – сказал Гласе. – Ты не отвечал на звонки, а потом у тебя всю ночь было занято.
Леонард не отрываясь смотрел в дыру у себя под ногами. Несущийся внизу асфальт гипнотизировал. Сейчас его ящики будут открыты. Он так устал, что был почти рад этому. Начнется процесс, арест, допросы и все прочее, и он с удовольствием отдастся течению. Он не станет ничего объяснять, пока ему не позволят как следует выспаться. Это будет его единственным условием.
– Я снял с рычага трубку, – сказал он. – Я работал.
Они ехали на четвертой скорости, но делали намного меньше двадцати миль в час. Стрелка спидометра дрожала.
– Нам надо кое-что обсудить, – сказал Гласе. – Давай говорить откровенно, Леонард. Я здорово огорчен.
Леонард видел перед собой чистую белую камеру, койку со свежими простынями, и тишину, и человека за дверью, приставленного для охраны.
– Правда? – сказал он.
– По нескольким причинам, – продолжал Гласе. – Во-первых, у тебя было больше ста двадцати долларов на развлечения для нашего вечера. Я так понимаю, ты спустил все на один номер. На один час.
Возможно, у ворот дежурит кто-нибудь из его давних знакомых, Ли, Джейк или Гови. Они вынут кусок. Сэр, это не электронное оборудование, это человеческая рука. Кого-нибудь может стошнить. Например, Гласса, который как раз переходил ко второму пункту.
– Во-вторых. Все эти сто двадцать долларов ушли на единственного парня с волынкой. По-твоему, все кругом обожают волынку? Покажи мне хоть одного такого идиота. Мы что, должны сидеть целый час и слушать эти дурацкие завывания?
Иногда в дыре мелькала белая полоса. Леонард пробормотал туда:
– Можно потанцевать.
Гласе театрально хлопнул себя по глазам. Леонард не отрывал взгляда от дырки. «Жук» по-прежнему ехал прямым курсом.
– В-третьих. Там наверняка будут большие шишки из разведслужб, между прочим, и из вашей тоже. Знаешь, что они скажут?
– Когда народ слегка выпьет, – сказал Леонард, – нет ничего лучше хорошего ламента.
– Именно что ламента. Они скажут, так-так, американская закуска, немецкие вина и шотландские развлечения. Разве Шотландия участвует в операции? У нас с ней что, особые отношения? Может, Шотландия вступила в НАТО?
– Была еще поющая собака, – промямлил Леонард, не поднимая головы. – Эта, правда, английская.
Гласе его не слышал.
– Леонард, ты провалил все дело, и надо исправить его сегодня утром, пока еще не поздно. Мы доставим на место это оборудование, а потом я отвезу тебя в казармы Шотландского полка в Шпандау. Ты переговоришь с сержантом, отменишь волынщика и заберешь обратно наши деньги. Ну как?
Их обгоняла колонна грузовиков, поэтому Гласе не заметил, что его пассажир хихикает.
Появились антенны на крыше склада. Гласе сбрасывал скорость.
– Этим ребятам придется показать, что у нас тут. Пусть смотрят, но что это такое, им знать не обязательно.
Приступ истерического смеха прошел.
– О боже, – сказал Леонард.
Они остановились. Гласе начал опускать стекло, часовой направился в их сторону. Его лицо было им незнакомо.
– Новичок, – сказал Гласе. – И приятель его тоже. Значит, дольше провозимся. Лицо, появившееся в окне, было большим и розовым, глаза горели служебным рвением.
– Доброе утро, сэр.
– Доброе утро, солдат. – Гласе передал ему оба пропуска. Часовой выпрямился и с минуту изучал их. Гласе сказал, не понижая голоса: – Этих ребят учат бдительности. Им надо отслужить месяцев шесть, тогда они немного оттают.
Это была правда. Гови наверняка узнал бы их и махнул, чтобы проезжали.
Восемнадцатилетнее лицо снова возникло в окне. Пропуска были переданы обратно.
– Сэр, я должен проверить багажник и заглянуть в этот ящик.
Гласе вылез из машины и открыл капот. Он вытащил ящик на дорогу и опустился перед ним на колени. Со своего места Леонард видел, как он расстегивает лямки. Оставалось всего секунд десять. В конце концов, можно просто побежать отсюда по дороге. Вряд ли это ухудшит дело. Он выбрался из машины. Второй часовой, который выглядел еще моложе первого, подошел к Глассу сзади и тронул его за плечо.
– Сэр, мы хотели бы проверить это в караульном помещении.
Гласе разыгрывал немую сцену бурного спора с кем-то невидимым. Энтузиазм, с которым он пасовал перед правилами секретности, должен был служить примером. Одна из лямок была уже расстегнута. Не обращая на это внимания, он взвалил ящик себе на грудь и, пошатываясь, поволок его в будку на обочине дороги. Первый солдат, открывший Глассу дверцу машины, вежливо отступил в сторону, чтобы не мешать Леонарду вытаскивать другой ящик. Подняв его обеими руками, Леонард побрел за Глассом, а двое часовых отправились следом.
В караулке был деревянный столик с телефоном. Гласе убрал телефон на пол и, крякнув, водрузил ящик на стол. Вчетвером они еле умещались вокруг. Леонард достаточно хорошо знал Гласса и понимал, что все эти хлопоты и перетаскивания испортили ему настроение. Он отступил назад, шумно дыша носом и поглаживая бороду. Он принес ящик, остальное полагалось делать часовым. И они могли не сомневаться в том, что о любой их ошибке будет доложено по инстанции.
Свой ящик Леонард поставил у стола. Он намеревался подождать снаружи, чтобы не присутствовать при самой проверке. После того сна он не хотел больше ничего видеть. Вдобавок было весьма вероятно, что кого-нибудь из молодых солдат вырвет в тесном помещении. Если не всех троих. Однако он задержался на пороге. Трудно было туда не смотреть. Его жизнь вот-вот должна была измениться, но он не чувствовал ничего особенного. Он сделал все возможное и знал, что он не такой уж дурной человек. Первый часовой отставил винтовку и принялся расстегивать вторую лямку. Леонард наблюдал за этим словно издалека. Мир, который мало интересовался Отто Экдорфом готов был взорваться негодованием после его смерти. Солдат поднял крышку, и все посмотрели на свертки внутри. Они были упакованы экономно, но все же мало походили на электронные приборы. Даже Гласе не мог скрыть любопытства. Запах клея и резины был густым, как табачный дым. Из ничего у Леонарда родилась мысль, и он приступил к действиям не размышляя. Он протиснулся к столу как раз в тот миг, когда часовой протянул руку, чтобы вынуть один из свертков. Леонард взял юношу за запястье.
