— Перестань, Лоренс. Я серьезно.
— Думал ли я когда-нибудь, что смогу изменить мир? Ты меня об этом спрашиваешь?
— Да.
— Пожалуй, да, но недолго. Когда я впервые поступил на гражданскую службу, наверное, я был довольно идеалистичен.
— И когда это изменилось?
— Когда я понял, что мы не собираемся изменять мир. А я это понял где-то во время ланча в первый рабочий день.
Я улыбнулась и прижалась губами к уху Лоренса.
— Ну, а мой мир ты изменил, — прошептала я.
Лоренс облизнул пересохшие губы.
— Да, — сказал он. — Да, пожалуй, изменил.
Айсмейкер изготовил очередной кубик льда. Некоторое время мы стояли у окна и смотрели на Пчелку.
— Мне так страшно, — призналась я. — Как думаешь, я сумею ее спасти?
Лоренс пожал плечами:
— Может быть, сумеешь. Но… только не пойми меня превратно… но что с того? Ее ты спасешь, но таких, как она, — целый мир. Целый рой Пчелок, которые летят сюда кормиться.
— Или опылять цветы, — сказала я.
— Я думаю, это наивно, — заявил Лоренс.
— А я думаю, что Кларисса — это мой ответственный редактор — согласилась бы с тобой.
Лоренс стал массировать мне плечи. Я закрыла глаза.
— Что не дает тебе покоя? — спросил Лоренс.
— Понимаешь, похоже, что от того, что я редактирую журнал, в моей жизни ничего не меняется, — ответила я. — И не только в моей. Но когда я начинала редактировать журнал, я надеялась на обратное. В журнале должно было быть что-то особенное. Он не должен был стать очередной модной дребеденью.
— И что же тебе мешает?
— Стоит нам только опубликовать какой-нибудь глубокий, осмысленный материал, как уровень продаж сразу падает.
— Значит, у людей слишком тяжелая жизнь. Сама видишь: им не хочется, чтобы им напоминали, что у всех остальных жизнь тоже дерьмовая.
— Наверное, так и есть. Возможно, Эндрю, в конце концов, был прав. Возможно, мне следует повзрослеть и заняться взрослой работой.
Лоренс крепко меня обнял:
— А возможно, тебе стоит немного расслабиться и просто наслаждаться тем, что у тебя есть.
Я посмотрела в окно. Небо потемнело. Похоже, вот-вот мог начаться дождь.
— Пчелка изменила меня, Лоренс. Стоит мне взглянуть на нее, и я понимаю, насколько мелка моя жизнь.
— Сара, ты говоришь чушь. Мировые проблемы мы каждый день видим по телевизору. И не говори мне, что ты впервые осознала, что они реальны. Не говори мне, что люди, у которых куча проблем, не поменялись бы с тобой местами, если бы могли. Да, у них жизнь хреновая. Ты хочешь, чтобы твоя жизнь тоже стала хреновой? Им это не поможет.
— Что ж, я и теперь им не помогаю, верно?
— Но как ты можешь сделать больше? Ты себе палец отрубила, чтобы спасти эту девчонку. А теперь ты ее приютила. Ты ее кормишь, ты дала ей кров, ищешь для нее поверенного… Это все недешево. Ты хорошо зарабатываешь и хочешь изрядно потратиться на то, чтобы ей помочь.
— Десять процентов. Вот все, что я ей даю. Один палец из десяти. Десять фунтов из каждой сотни. Десять процентов — это не такая уж страшная жертва.
— А ты посчитай иначе. Десять процентов — это стоимость ведения бизнеса. За десять процентов ты покупаешь себе стабильный мир, в котором живешь. Живешь здесь, на Западе, в безопасности. По-моему, стоит подумать об этом в таком ключе. Если бы каждый отдавал десять процентов, нам не понадобились бы приюты.
— Ты все еще хочешь, чтобы я выгнала Пчелку?
Лоренс повернул меня к себе. Взгляд его был почти паническим, и в тот момент это испугало меня, потому что я не поняла причину страха Лоренса.
— Нет, — сказал он. — Что ты! Оставь ее здесь, заботься о ней. Но, пожалуйста, не отказывайся от собственной жизни. Ты мне слишком дорога. Мне очень хочется, чтобы мы были вместе.
— О, я не знаю, правда, не знаю. — Я вздохнула. — Мне не хватает Эндрю.
Лоренс опустил руки и сделал шаг назад.
— О, прошу тебя, — сказала я. — Я не так выразилась. Я просто хотела сказать, что он так хорошо управлялся с самыми обычными делами. Он не допускал никакой ерунды. Понимаешь? Он просто сказал бы мне: «Не будь дурочкой, Сара. Конечно, ты останешься на своей работе». И я чувствовала бы себя ужасно из-за того, как он со мной разговаривает, но я осталась бы на своей работе, а он, естественно, оказался бы прав, что в каком-то смысле было бы еще хуже. И все-таки мне его не хватает, Лоренс. Даже странно, что кого-то может вот так не хватать.
— Так чего же ты хочешь от меня? — спросил Лоренс. — Хочешь, чтобы я ругался, как Эндрю?
Я улыбнулась:
— О, иди ко мне.
Я обняла его и вдохнула мягкий, чистый запах его кожи.
— Я опять невыносима, да?
— Ты просто пока не в себе. Должно пройти время, пока все встанет на свои места. То, что ты задумываешься о своей жизни, это хорошо, действительно хорошо, но я не думаю, что тебе стоит чересчур торопиться. Если ты вправду хочешь бросить свою работу, непременно так и сделай — через полгода. Но прямо сейчас твоя работа дает тебе средства для того, чтобы ты могла сделать что-то стоящее. Есть возможность делать добрые дела и тогда, когда ситуация далека от совершенства. Бог свидетель, я это знаю.
Я сморгнула набежавшие слезы.
— Компромисс, да? Ну, разве это не грустно — взрослеть? Сначала все — как у моего Чарли. Ты думаешь, что можешь убить всех злюк и спасти мир. Потом ты становишься старше, примерно как Пчелка, и начинаешь понимать, что часть пакостей мира сидит в тебе, а может быть, ты сам — часть этой пакости. А потом ты становишься еще старше, и твоя жизнь становится немного комфортнее, и тогда ты начинаешь гадать, вправду ли то дурное, что ты видишь в себе, так уж дурно. И ты начинаешь говорить насчет десяти процентов.
— Возможно, так люди развиваются и становятся личностями, Сара.
Я посмотрела на Пчелку и сказала, вздохнув:
— Что ж, может быть, у нас тут развивающаяся страна.
Саре нужно было принять важное решение по поводу работы, поэтому она взяла выходной. Утром она сказала мне, Лоренсу и Чарли: «Сегодня у нас будет приключение». Я обрадовалась, потому что Сара улыбалась. И еще я обрадовалась, потому что у меня много лет не было никаких приключений.
Что такое приключение? Это зависит от того, с чего оно начинается. Маленькие девочки в вашей стране прячутся между стиральной машиной и холодильником и воображают, будто они в джунглях и их окружают зеленые змеи и обезьяны. Я с сестрой пряталась в джунглях, где полно зеленых змей и обезьян, и мы воображали, что у нас есть стиральная машина и холодильник. Вы живете в мире машин и с часто бьющимся сердцем что-то себе воображаете. А мы мечтаем о машинах, потому что видим, что от часто бьющихся сердец толку мало.
Когда мы с Нкирукой были маленькие, мы ходили в одно место в джунглях рядом с нашей деревней. Это было наше секретное место, и там мы играли в домики. Когда мы в последний раз отправились на поиски приключений, моей сестре было десять лет, а мне восемь. Мы уже выросли из этой игры, и понимали это, но решили в последний раз предаться нашей мечте, чтобы сохранить ее в памяти, пока она совсем не выветрилась.
Мы ушли из деревни в самое тихое время ночи. Это было за год до того, как впервые начались беды из-за нефти, и за четыре года до того, как моя сестра начала улыбаться взрослым парням, так что вы должны понять, что это было спокойное время для нашей деревни. Часовые не стерегли дорогу в том месте, где заканчивались дома, и никто не спросил у нас, куда мы идем. Но мы ушли не сразу. Сначала нам пришлось подождать, пока все в деревне уснут. В эту ночь многие долго не засыпали, потому что светила полная луна. Она так ярко освещала металлические крыши и воду в бассейне, что я и сестра долго сидели в своей комнате. Из-за луны собаки и старики беспокоились. Несколько часов слышались лай и ворчание, пока наконец все не стихло.
Мы с Нкирукой смотрели в окно, пока луна не стала такой огромной, что заполнила собой всю оконную раму. Мы разглядели лицо лунного человека. Оно было так близко, что мы могли видеть, какой у него безумный взгляд. Луна светила так ярко, что было светло как днем, и не просто как днем, а как в ослепительный день, в особенный день — совсем особенный, как шестой палец у кошки, как секретная записка, спрятанная между страницами книги, которую ты много раз читал и перечитывал, но этой записки не находил. Луна озаряла старую лимбу и разбитую машину «пежо» и призрак «мерседеса». Все вокруг было озарено бледным и мрачным сиянием. Вот когда мы с Нкирукой вышли из дому.
Животные и птицы вели себя странно. Обезьяны не кричали, молчали ночные птицы. Мы шли в этом странном безмолвии, и мне казалось, будто маленькие серебристые облачка, пересекавшие лик луны, склонялись к земле и тихо произносили: «Тс-с-с!» Когда Нкирука поглядывала на меня, ее глаза были испуганными и восторженными. Держась за руки, мы с ней прошли милю по полям маниока к краю джунглей. Тропинки между рядами маниока при свете луны были похожи на кости великанов. Мы подошли к джунглям — тихим и темным.
