Так вот, сейчас я сижу в кухне, кругом тишина и покой, и все это напоминает мне сон, который снится мне снова и снова (знаю, ты терпеть не можешь, когда тебе рассказывают чужие сны, но ты потерпи, дружочек, ладно?). Как будто я попала в незнакомый дом и расхаживаю по нему, открываю двери, сую нос в комнаты, и все это так уверенно, без опаски, ведь я знаю, что, кроме меня, ни одной живой души в доме нет. Наконец я захожу в комнату и вижу щетку для волос, флакончик духов и фотографию в рамке — парусная лодка. И тут я понимаю, что я вернулась в прошлое, что это комната моей мамы и что я теперь — это она. Я не была готова к тому, что меня подстерегает старость, Тайлер.
Я не в силах больше откладывать что-то на потом. Давай о главном: нет, Тайлер, я не сержусь на тебя за то, что ты не звонишь и не пишешь и вообще не даешь о себе знать все это время, пока ты Бог знает где пропадаешь и чем занимаешься и держишь меня в постоянной страхе. В каком-то смысле я заслужила эту пытку молчанием. Наверно, мне следовало выбрать время, чтобы поговорить с тобой по душам, вместо того чтобы замыкаться на своей собственной жизни, как это случилось со мной накануне твоего отъезда. Но все то же самое можно поставить в укор и тебе, козленочек мой ненаглядный. Забота — вещь обоюдная.
Ты считаешь, что знаешь меня, Тайлер, но это не так. Только не думай, будто я хочу тебя как-то поддеть или уколоть. В сущности, никто никого не знает, я полагаю. Но ты пытаешься заставить меня быть в твоем сознании кем-то, кем я попросту не являюсь. Милый мой, я так тебя люблю! Только не суди меня, ладно? С Дэном я повела себя как последняя идиотка, но это мой идиотизм, не твой. Да, в каком-то смысле я говорю тебе не лезь, но в каком-то смысле я также говорю и другое: я верю в тебя и признаю за тобой право идти своей дорогой. Пусть тебя не слишком беспокоит, как поступают другие. Все это я говорю, любя тебя и всем сердцем желая тебе добра. Ну-ну, не дуйся на меня.
Перечитала и вижу, что все равно словам моим не хватает ясности.
Ну что ж… Помнится, я говорила тебе, Тайлер, месяца, может, два назад, что рано или поздно придет время, когда ты откроешь для себя такую вещь, как одиночество. Тогда ты не стал меня слушать (да и кто из молодых стал бы?), но я подозреваю, что там, в Лос-Анджелесе, ты как раз с этим и столкнулся. Моя догадка объясняется не чудесным озарением, а скорее нехитрым умозаключением. Два дня назад позвонила откуда-то с озера Тахо Стефани — спросила про брошку, которую она забыла здесь в Ланкастере. Я была, мягко говоря, удивлена, узнав, что тебя с ней нет. Бросила она тебя, да?
Значит, в конце концов она оказалась расчетливой маленькой стервозой? (Шлепни себя по руке,
Джас, чтобы не писать всяких гадостей! Лучше мне вовремя замолчать, я ведь не знаю, какие чувства ты питаешь к Стефани. Кстати, сын, вот тебе мудрый совет: когда говоришь с кем-то, от кого недавно ушел любимый человек, остерегайся дурно отзываться об этом ушедшем [мяу-мяу-мяу]).
Прости. Я злюсь при мысли, что, по-моему, Стефани элементарно использовала тебя — одной-то ведь тоскливо болтаться, пока ищешь способ получить «зеленую карту». Ну вот, я и сказала. Если ты считаешь, что я перегибаю палку, еще раз прости меня… но оцени хотя бы мою откровенность. Эта девица никогда мне не нравилась.
Но тебе и вправду одиноко там, Тайлер? Запомни: момент, когда ты острее всего чувствуешь свое одиночество, это тот момент, когда нужнее всего побыть одному. Злая ирония жизни. Суть того, что я пытаюсь тебе сказать: до тех пор, пока ты не испытал одиночества на собственной шкуре, будь добр, постарайся как-нибудь дипломатично избегать резких суждений относительно жизни тех, кто это уже испытал. Как я.
Ах, Тайлер, посмотри на меня!… Разве я виновата, что я не замужем? Неужели мне так и жить трудовой советской клячей, каждый день вставать в четыре утра, месить тесто, выпекать хлеб, и так пройдет золотая пора моей жизни?
Сколько делаешь в жизни шагов, которые после уже не исправишь! Сколько возможностей упускаешь! Я только-только начинаю с этим смиряться. Я ни о чем не жалею, просто нужно смириться с собственными проколами и жить дальше. Не хотелось бы под конец превратиться в «старую мегеру», как ты любишь величать бедняжку миссис Дюфрень, которая, кстати сказать, на этой неделе заново покрасила свой «дискейленд» на лужайке. Красота неописуемая.
В дверь стучат. Бегу открывать.
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ: Заказ на «Китти-крем»®! Ты был бы мной доволен. Не кто иная, как миссис Дюфрень, легка на помине, заказала «Киттипомпу», так что впредь нам негоже подтрунивать над ее садовой скульптурой, она теперь ценный клиент. Видишь, Тайлер, я тоже способна кое-что усвоить. Я не какая-нибудь конченая хиппица — рано еще на мне крест ставить.
Да, раз уж речь зашла о «Китти-креме»®, хочу сообщить тебе, мой юный предприниматель, что я вняла твоему совету и не далее как сегодня утром позвонила на пробу мистеру Ланкастеру, тому самому, кого ты называешь «Человеком, у которого 100 зверей и ни одного телевизора». Он просто душка! И знаешь? — у него действительно 100 зверей! Не квартира, а зверинец, а на месте бывшей столовой он устроил очаровательный, хоть и неглубокий, прудик для карпов. Загляденье. Мы с ним выпили пива (допускаю, что мистер Ланкастер — Альберт, если по имени, — является, пользуясь твоим выражением, «большим поклонником коктейлей», но, с другой стороны, опять-таки не исключено, что ему просто одиноко. Сколько бы радости ни доставляли Альберту его зверушки — всяких собачек, кошечек и птичек у него тьма, — люди, как ни крути, остаются единственными существами, с которыми можно поговорить, и совершенно очевидно, что Альберт говорит с людьми нечасто — или, наоборот, они с ним).
А человек он ужасно симпатичный. Подарил мне на прощание котеночка — малыша Нормана — названого братика для нашей Киттикати: он оставляет лужицы на половиках и за это на собственной шкурке постигает, что значит «любовь без поблажек», — и так будет продолжаться, пока он не научится делать свои дела где положено. Ты бы Нормана сразу полюбил. Не то что Киттикатя. Она потому и сидит на холодильнике. Ну да ничего, рано или поздно они поладят.
Выйдя от Альберта, я надумала (соберись с силами, ты уже большой мальчик) постучаться к Анне-Луизе, и она открыла мне, вся запыхавшаяся, — изводит себя своей аэробикой. Какие же вы еще дети! Короче, Тайлер, я рассказала Анне-Луизе о звонке с озера Тахо (уф, гора с плеч — теперь я могу не мучиться чувством вины), мы с ней выпили чаю, и, представь себе, это она надоумила меня не откладывая тебе написать. Я-то колебалась, полагая, что нужно дать тебе время сперва самому разобраться в своей жизни. Она, подозреваю, сочла, что я как мать веду себя безответственно, раз не попыталась с тобой связаться гораздо раньше, но мне ли наставлять кого-то на путь истинный, когда я сама семнадцати лет от роду (бедная моя мама!) сбежала из дома с Нилом. Видно, тяга к побегам у нас фамильная. Пожалуй, пока не поздно, надо приковать Дейзи цепью к радиатору.
Словом, сдается мне, Анне-Луизе ты все еще небезразличен. Она тебя знает лучше, чем ты думаешь. И довольно об этом. Ну вот, теперь телефон звонит! Жди.
СПУСТЯ ЭДАК ЧАС: Звонила какая-то тетка выяснить, когда мы чистили дымоход. Черт подери всех этих телефонных толкачей! (Прости за грубость [кстати, Скай еще занимается этой мурой?].) Потом я вышла на улицу убрать на зиму садовый стол и стулья. А потом Норман сделал свои дела куда полагается, и нужно было его поощрить. Без конца на что-то отвлекаешься.
Настроение у меня переменилось. И солнце скрылось за облаками. И сейчас у меня такое настроение, какое иногда на меня нападает… когда хочется спросить — где он, где тот близкий друг, кому я могла бы сейчас запросто позвонить? Вот если бы я могла позвонить такому другу и с ним поговорить, все было бы прекрасно. Да вот беда — я и сама не ведаю, кто этот друг. Но в глубине души я знаю, что причина моего настроения — в ощущении, что меня разобщили с моей внутренней сущностью.
Послушай хоть ты меня, Тайлер, — послушай свою разболтавшуюся мать-в-натуре. Господи, я так давно набираю этот воображаемый номер, что если бы на том конце вдруг ответили, я, вероятно, впала бы в прострацию и не сумела бы вспомнить, кому я звоню. Тебе такое чувство знакомо?
Охххх! У каждого из нас в душе столько тайн. Столько темного. Возможно, ты уже начал замечать это. Судя по адресу, который ты оставил Дейзи, ты сейчас в Западном Голливуде. Если мне не изменяет память о давних днях, связанных для меня с микроавтобусом-«фольксвагеном», Западный Голливуд — местечко неплохое, однако далеко не оазис патриархальной нравственности. Так что, возможно, теперь, когда ты там пожил, ты начал приглядываться к не самым светлым сторонам людской природы.
