Мы сидели молча, как люди, наблюдающие закат солнца. Тедди беззвучно шевелил губами, смеялся и запрокидывал голову. Он стал крупнее, однако в остальном ничуть не изменился. Хьюго посмотрел на меня с улыбкой.
— Забавно, это мой старый слуга.
— Какое совпадение. — Когда мы вернулись в машину, я на всякий случай запер бардачок, а то вдруг Хьюго захочет вернуть Тедди револьвер (чтобы поговорить, разумеется).
— Я высылал ему рекомендательное письмо. Потому и знал, что Тедди тут живет. Думал, может, мы заглянем в гости, поздороваемся.
— Ты не съел ни кусочка.
— Есть жуткого жареного цыпленка? Ни за что, — ответил Хьюго. — А может, и не стоит заглядывать в гости и здороваться…
— Хьюго, я все знаю о тебе и Тедди.
Мой друг закрыл лицо руками. Потом взглянул на меня. Он казался таким старым, потертым и усталым.
— Я знаю, старина.
Бедный лучший друг. Он глядел на потерянного любовника, словно мог пробудить в нем чувства своей надеждой. Господи, престарелый мужеложец Хьюго стал таким же, как я.
В горах, где мы неделями бездельничали среди бесконечного рассыпчатого снега, мое тело наконец изменило мне. За последние годы я замечал в себе определенные перемены: мускулы теряли форму, ботинки становились велики и, что самое удивительное, мир начал казаться все огромнее. Зеркала, подоконники, ящики комода — за месяцы они выросли настолько, что я вдруг разбил костяшки пальцев о дверь, не дотянувшись пары дюймов до ручки. Я уменьшался. Начал ронять стаканы (руки слабели и уменьшались) и спотыкаться на каждом шагу (укорачивались ноги). Хьюго смеялся, особенно над моим новым голосом, напоминавшим настраивавшийся оркестр, и, хотя я хохотал за компанию, да и детские билеты в кинотеатрах стоили дешевле, меня охватило беспокойство. В новом теле я был беззащитен и спотыкаться мне предстояло всю оставшуюся жизнь. Я превращался в ребенка.
Все происходило не мгновенно, а плавно растягивалось в песчано-снежных бурях той зимы, среди дюжин кофеен с усталыми официантками, ковбоями и отчаянно бедными людьми, которые не отрывали глаз от часов Хьюго. В то время как радиоволны и небо помутнели, я переставал быть мужчиной. Мой член сморщивался до размеров маленького слизняка. Я пробовал обратить перемены себе на пользу, и какое-то время все получалось, однако в конечном итоге я стал слабым, гибким, годным только на то, чтобы, прищурившись, вглядываться в даль. Я сгорал от стыда и пытался скрыть свое состояние от Хьюго, однако мы жили вместе, и рано или поздно он бы увидел, как я вылезаю из ванны, а затем понял, что я уже мало чем отличаюсь от евнуха.
Позже, в машине, он долго молчал. Знаю, Хьюго ошарашило мое новое тело. В итоге он предложил угомониться и подобрать симпатичный городок, пусть даже первый попавшийся, и провести там остаток наших дней. Рекламные плакаты наперебой предлагали: домики «Хауди Хат», «Булочная Рейнхарда», фотостудия «Э & Ви», в стекла машины бились яблоневые ветви.
Городок не хуже других.
— Макс, нам их не найти. Даже будь мы бессмертными.
— Угомониться?
За окном мелькали телефонные столбы. Мы ехали по деловой части города, где оказалось неожиданно много магазинов и переполненная церковь — идеальные условия для спокойной жизни парочки чудовищ. Мы въехали в другую часть города. Прямая дорога терялась в голубоватой дымке, которая могла показаться горой, однако на деле была обыкновенным грозовым облаком, поливавшим дождем какой-то далекий город.
— Нам их не найти. Не стоит и пытаться. Пора и свою жизнь наладить, — тихо произнес Хьюго. Он решил позаботиться о крохотном ребенке, которого увидел в ванной. — У тебя есть деньги, мы хоть сегодня можем купить дом. Давай же, соглашайся. Хочешь, вернемся в тот город, как там его? Вернемся, купим дом. Или местный особняк. С парадным крыльцом, садом и цепным псом. Ты хочешь пса? Тебя еще не тошнит от этого автомобиля? Я серьезно. Нам пора свою жизнь налаживать.
Я согласился и почувствовал облегчение. В конце концов, мы ни на шаг не приблизились к моему сыну. — Ты можешь открыть адвокатскую практику.
— Могу. Возникнут проблемы с судом, но их можно обойти.
— А я могу отправиться в школу.
— Получится семья. Мы сможем остаться здесь. Серьезно, я не шучу. Мы могли бы неплохо здесь устроиться.
Я встретил его серьезный взгляд. По-моему, хотя он заботился, беспокоился и вместе со мной посмеивался над моим нелепым положением, Хьюго был настолько близок к моей жизни, что никогда не задумывался о ней. Мы ведь не воспринимаем свою бабушку старухой, она просто бабуля, навеки, — пока однажды мы не придем к ней и не поймем, что, несмотря на ее улыбки и поцелуи, она слепнет и вскоре умрет. Вот и я всегда был просто Максом. Хьюго бродил в задумчивости, искоса поглядывал на меня, перед его глазами уже не было Макса — старого неуклюжего медведя, потомка Джима Порванный Нос — непоседливого, расчесывавшего царапины, с отвращением взирающего на обгоревший на солнце нос. Хьюго уже начал оплакивать мою смерть.
— Хьюго, старина, может…
И тут произошло чудо.
— Приходите и сфотографируйтесь в восточном стиле, — низким голосом предложило радио. — Ясно и четко, без задержек. Фотостудия Элис и Виктора, восьмая и главная.
— Ну, давай… — заговорил Хьюго.
— Тсс!
— Воспоминания навеки. Я, Виктор Рэмси, это гарантирую.
«Крайслер» резко остановился, стайка птиц взлетела на деревья, откуда опасливо наблюдала, как автомобиль под визг тормозов развернулся и помчался в город.
Студию Рэмси мы нашли без труда. Старомодное двухэтажное здание из кирпича с черными железными цифрами под крышей — 1871. Клумбы под окнами были пусты, виноградная лоза росла в горшке, изначально предназначенном для роз, о которых напоминал один уцелевший белый цветок. Медная плевательница из прошлой эпохи, превращенная в подставку для зонтов. Судя по табличке, в воскресенье студия не работала (хоровое пение из расположенной рядом церкви навело меня на мысль о дне недели).
Поспорив, Хьюго все-таки согласился посидеть в машине. Он обеспокоенно поглядывал на меня, гадая, что я буду делать. Я и сам еще не решил. В глубине здания двигалась тень Рэмси, словно чудовище в мутной воде; он расставлял коробки или таскал ящики. И все же его я не видел.
Произошло второе чудо: дверь оказалась не заперта.
Пахнуло вином и дымом. В глаза бросилась стена, увешанная фотографиями водной стихии, еще на одной стене красовались пшеничные поля, а на маленьких стендах были помещены свадебные, семейные и детские фотографии. В одном углу стояла метла, в другом — прилавок и касса, двери в соседние комнаты были открыты: одна — в темноту, вторая — в мерцающий свет.
Свет мерцал из-за движущейся тени.
Внезапно он возник передо мной, мы стояли в одной комнате. Высокий старый мужчина, копна седых волос, глаза навыкате и тонкий интеллектуальный нос. Чего она в нем нашла? Высоченный, с закатанными рукавами и огромными костлявыми руками. Обыкновенный, ничем не примечательный тип. Впрочем, можно ли распознать негодяя по внешнему виду? Он уставился на меня. За окном снова расплакался дождь.
Рэмси выглядел крайне ошеломленным.
— Сэмми? — пробормотал он.
И только тут до меня дошло, что я как две капли воды похож на своего сына.
— Нет-нет, меня зовут Тим.
— А-а, Тим, я не поддерживаю скаутов, — с неожиданным британским акцентом проговорил Рэмси. Улыбнулся и шутливо отсалютовал. — Военная муштра, жуть, одним словом.
— Вы — Виктор Рэмси?
— Да.
— Элис ваша жена?
— Была ею. Однако часть магазина по-прежнему принадлежит ей.
— Элис тут больше не живет? Куда она переехала?
— Тим, дай-ка я догадаюсь. Ты начитался детективов. А родом ты, наверное, из Калифорнии.
— У нее был сын.
— Говорю же, тебя выдают автомобильные номера.
Видишь, как все просто.
— Элис и Сэмми.
— Да-да, Элис и Сэмми, — отмахнулся он. — Однако это уже не актуально, Тим. Ты пишешь школьное сочинение? Сразу скажу, я не очень-то известен ни в этом городе, ни до твоего рождения. Меня помнят лишь по тем картинам на стенах, и то в Нью-Йорке, а не здесь. Не поленись, взгляни. Ты, видимо, проводишь исследование. Так держать, чертовски рад встрече, так теперь говорят? Я пытаюсь оставаться современным. Чертовски стараюсь. Заходи почаще, Тим. Пока! — И Рэмси скрылся в соседней комнате.
Я моргнул и последовал за ним.
— У меня вопрос.
— Передай мне, пожалуйста, ту маленькую кисть, — попросил он.
Я оказался в залитой солнцем долине, одной из работ Рэмси — ярком изображении падающих листьев, высокого неподвижного летнего неба, перекосившейся изгороди. Мой соперник стоял на лестнице и раскрашивал листочек на дереве. Чего я хотел от Виктора Рэмси? Убить его? В машине лежит револьвер Тедди, выстрела никто не услышит — по соседству хор завывал «Скалу времен», особенно старались сопрано. А если столкнуть Рэмси с лестницы, скоро ли найдут его кучку костей? Я мог уничтожить Виктора Рэмси тысячей способов, один страшнее другого, но тогда мне это просто не пришло в голову. В той комнате среди осенних листьев мальчик и старик не чувствовали друг к другу неприязни. Оба мы были мужьями, покинутыми любовниками, мы принадлежали к одной вере, по крайней мере в то воскресенье. Нет, я понял, что хотел большего, чем просто адрес: я хотел услышать рассказ человека, также потерявшего свою музу.
