Ознакомительная версия.
— Алло. — Голос был незнакомый.
— Позовите, пожалуйста, Иру, — пробормотал он неразборчиво.
— Кого?
— Иру, — на сей раз чуть громче.
— Извините, вы не туда попали.
Он набирал снова и снова, и всякий раз слышал сначала дружелюбное, потом удивленное и наконец раздраженное, но по-прежнему незнакомое «алло». Потом его осенило:
— Вы давно здесь живете?
— Снимаем, но собираемся покупать. Приобретем, как только хозяева вступят в права наследования, и тогда…
— Ира. Хозяйка. Мне нужна она.
— Ах, Ирочка? Что же вы сразу не сказали? Сейчас найду телефон. Пишите…
«Алло», прозвучавшее через пять минут, оказалось самым прекрасным звуком, который он услышал за последние несколько лет. Возможно, только плач едва появившегося на свет Пола затронул его душу сильнее.
— Это я, — только и смог произнести он и по мгновенно повисшему в трубке ледяному, тяжелому молчанию сразу понял: его узнали.
Ира молчала как-то каменно, мощно, всеобъемлюще. Ничего хорошего не предвещала эта бесконечная тишина. Наконец она только и спросила:
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем вы звоните? — Это холодное «вы» моментально окатило его разрушающей волной осознания своей вины. Он собрался с духом:
— Я получил твое письмо и…
— И решили облегчить душу?
— Ирочка, я очень виноват, я понимаю, но, видишь ли, отношения двоих людей — это только их отношения. Это был наш общий выбор с мамой. И дети должны его принимать. Ты же знаешь: я никогда, никогда в душе не расставался с ней и о вас не забывал ни на секунду. Если бы только она сообщила мне, если бы я узнал, что больше ее не увижу! Я бы приехал, примчался бы, несмотря ни на что, поверь мне!
— …
— Ира, мне казалось, что ты старше других и понимаешь, какой непростой может оказаться жизнь и…
— Она проще, чем ты думаешь!
На секунду ему показалось, что она смягчилась. Он обрадовался и прозвучавшему «ты», и горячности в ее тоне: ей не было все равно, она не стала равнодушной и не вычеркнула его из своей жизни!
— Просто не надо врать! — добавила она, как отрезала. — Ты обманул нас: меня, Сашку, Вовку. Столько всего наобещал и ничего не исполнил. Ты — предатель!
— Ира, предатель я по отношению к родине, а вас я люблю!
— Я ничего не хочу об этом слышать! Я вообще больше не хочу ни слышать тебя, ни видеть!
— Ириша, я прошу тебя! Я думал, хотя бы ты прощаешь меня, я надеялся, что когда-нибудь ты объяснишь Сашуре и Вовке.
— Я могла бы простить тебе это идиотское сотрудничество с американцами, это еще более идиотское бегство, но простить тебе мамину смерть я не могу. И никто из нас не сможет, слышишь? Ни я, ни Вовка, ни твоя обожаемая Сашура!
Человек потрясенно молчал. Конечно, он мог бы сказать о том, что если бы не его работа, не было бы ни Сашуры, ни уж тем более Вовки; что если бы он не отправился в Штаты, его с превеликим удовольствием отправили бы в гораздо менее приятное место, где свидания с родными, конечно, возможны, но и то раз в год в присутствии конвоира; что смерть матери… Хотя об этом он решился спросить:
— Каким образом мой отъезд связан с маминой смертью?
— Ты разве не знаешь, что раковые клетки могут вырасти из-за переживаний и…
— Так у нее был рак?
— Да. И знаешь какой? Рак шейки матки. Исключительно женская болезнь. В ней погибала женщина, и это ты убил ее!
— Зачем ты так?!
— А как? Это все ты виноват! Ты! Все из-за твоего вранья!
— Я никогда не врал ей.
— Пусть так. Но нас — детей — ты обманул.
— Ты что-нибудь слышала про ложь во спасение?
— Разбитые мечты и слезы в подушку — это ты называешь спасением?
— Ира, если бы вместо тебя сейчас говорила Саша, я бы не пытался объяснять. Это у нее лишь в творческих фантазиях буйство цветов и красок, а в жизни есть место только для белой и черной. Но ты ведь уже взрослая женщина, ты должна понимать: в жизни бывает все, и ложь — подчас единственный выход для того, чтобы все хотя бы какое-то время были счастливы.
— Ложь не может быть выходом!
— Ложь порой гораздо блаженнее правды!
— Ложь приносит несчастье!
— Не больше, чем правда, дорогая, не больше, чем правда!
— Я не верю тебе.
— Не верь. Жизнь заставит тебя понять.
— Я не хочу с тобой больше разговаривать! Никогда, слышишь, никогда больше не звони мне! И еще запомни: я никогда не буду лгать своим детям!
— Это правильное решение, дочка, но если у тебя когда-нибудь не получится, дай мне знать.
Много воды утекло с того разговора, что каждой буквой врезался в его память. Он тогда сдал билет, подумал, что решения взрослых людей надо уважать. А дети стали взрослыми: у Иры своя семья, Саша на верном пути к успеху, да и Вовка уже студент — не пропадет. Теперь, если кому и нужен был Человек, так это Полу и его милой маме, что смеялась таким приятным грудным смехом, вопросительно наклоняла голову и смотрела так ласково, и спрашивала нежно: «Трудный день?»
Сегодня он ответил ей, что день обычный. Он и вправду ничем не отличался от остальных, потому что каждый из прожитых дней по-прежнему оставался трудным, а в последнее время и вовсе невыносимым. Слишком сложно было свыкнуться с мыслью, что она была так близко, а он не удержал ее, не схватил, не прижал к себе, чтобы не отпускать никогда-никогда. Слишком больно было осознавать, что она отреклась от него окончательно: и не только в душе, но и на бумаге. Перед глазами все стояла эта бумажная этикетка куколки из парижской лавочки, а на ней другая, разрывающая сердце фамилия.
— О чем ты все время думаешь? — Новая Машенька забрала у него тарелку.
— Да так, ни о чем.
— Нет, о чем-то все-таки думаешь.
— …
«Думаю. Думаю о том, что же ты наделала, Сашура, Сашенька, Саша?!»
Саша окунулась в работу. Бешеный ритм столичной жизни после практически месячного отсутствия в Москве подхватил ее и закружил в обычном вихре повседневной суеты. Она подписывала контракты, оговаривала условия организации очередных выставок, общалась с коллегами. Она много и неустанно трудилась. Она так привыкла, она так жила. Но отчего-то, как ни старалась, не могла теперь получить былого удовлетворения от работы, будто бы что-то оставалось недоделанным, нереализованным, что-то, что она не могла до конца прочувствовать и определить. Произнося свое дежурное «Здравствуй, куколка», она не испытывала тех положительных эмоций, которые обычно сопровождали завершение работы. Уже и куклы ее «Гарема» практически все были готовы, и места их на сцене были распределены, и все задуманное в воображении более чем удачно воплощалось, а она вместо привычного волнения перед новой выставкой, вместо предвкушения успеха продолжала ощущать какую-то совершенно несвойственную ей растерянность и даже неуверенность в качестве своей работы.
— Отличные куклы! Столько экспрессии, огня вот в этой молоденькой танцовщице! И грусть в глазах этой женщины, окруженной детьми, — говорила директор галереи, которой Саша продемонстрировала свою работу. — Это просто замечательная идея: всего один сюжет, и так много кукол, тканей, фактур. Я уверена, что твой «Гарем» не останется незамеченным. Если и не получишь Гран-при, то уж лауреата на каком-нибудь конкурсе точно сорвешь. — Она пела дифирамбы, а Саша кивала, натянув на лицо вежливую улыбку, и старалась понять, почему ей нет никакого дела до того, получит ли эта работа какой-нибудь приз или останется незамеченной.
— Может быть, ты хотела сделать что-то еще, а у тебя не получилось, поэтому и итоговый результат потерял значение? — предположила Ира. Она пришла на открытие выставки и горячо хвалила Сашин «Гарем», получив в ответ лишь недоуменное пожатие плечами.
— Вроде все сделала как хотела.
— У тебя снова творческий кризис, ты всем недовольна, и тебе опять надо куда-нибудь сорваться за впечатлениями, — это уже Маруся встряла во взрослые разговоры.
— Ох, нет! Я уже навпечатлялась на годы вперед. И скажи своей матери, что я больше ничего не скажу даже под прицелом ее пристального взгляда.
Ира опустила глаза, подумала: «Не хочешь — не говори. Только зря ты молчишь».
Саша тоже больше ничего не сказала, хотя могла бы ответить: «Ты ведь тоже молчишь о чем-то своем».
— А по-моему, Сашка, ты просто прибедняешься! — Это уже тетя Валя. — В жизни такой красотищи не видела! А ткани просто фантастические! И где только такие взяла?
— В Стамбуле.
— Ну конечно! Как я сразу не догадалась?! У тебя же все всегда должно быть по высшему разряду. Где еще достать одежду для гарема, если не на Востоке? В общем, одно слово — молодец! Машуля бы тобой гордилась.
Саша залилась краской. Похвалы близких были и важны для нее, и приятны, но все же сама за себя она гордости не испытывала, подленький внутренний голос осторожно нашептывал, что нелишним будет придирчиво рассмотреть работу еще раз и все же определить, чего в ней не хватает. В ее гареме явно чего-то недостает. Или кого-то?
Ознакомительная версия.
