Мы с тобой, кстати, всегда и над этим тоже смеялись, и шли дальше, к сонетам возвращаясь. А раз оглянулись — и видим: смеяться уж не над чем, всё серьезно, только мы, дураки, в дураках остались. Не то что шхуну угнать — ночным сторожем просишься — и не берут, потому что есть помоложе, пошустрее и побойче. Дарвин не дремлет.
Бен бойко отстукивал на клавиатуре. Ханси стоял возле компьютера и с завистью смотрел, как Бен, косясь на него, споро принимает деньги, считает их, проводит через машинку, определяя, не фальшивые ли они, разглаживает и раскладывает в коробке по валютам. Золотой браслет весело крутился на его руке. Ханси явно пытался считать деньги, но это было нелегко, потому что торговец действовал быстро и коробку всякий раз закрывал. Он всем снижал немного цену, все были довольны, помощники-близнецы выводили машины, братва рассаживалась, проверяла моторы, и вскоре колонна двинулась в порт. Франц и Гриня остались в зале. Они стояли у дальней стеклянной стены, возле черной машины, и антиквар что-то говорил матросу.
После отъезда кавалькады в салоне сразу стихло, только негромко бормотал Франц, шуршал деньгами Бен, тяжело дышал Ханси, где-то попискивала сигнализация. Машин в залах поубавилось. Бен начал сосредоточенно перекладывать деньги из коробки в сейф. Ханси крутился рядом, предлагая свои услуги, но тот делал всё сам, мало обращая на него внимания. Но когда Ханси вдруг вздумал полезть к какой-то пачке, торговец резко накрыл его руку и прошипел:
— Я сам, помощи не надо, спасибо!
Ханси обиженно взвизгнул, дернулся (что-то посыпалось со стола на пол), оступился и начал падать, увлекая за собой купюры. Этого уже Бен вынести не мог. Он схватил упавшего Ханси за лацканы его кургузого пиджачка:
— Что тебе надо?.. Кто ты такой?.. Что ты хочешь?..
Франц и Гриня спешили к нам.
— Откуда такое что?! — кричал Гриня, топая сапогами. Тельняшка его мерцала в неоновом свете. — А ну, рынь!
Ханси верещал, пытаясь встать. Я оттаскивал Бена, обхватив его за ребра. Мои плечи приходились ему под мышки. Он в ярости свиристел и рвался.
— Он хотел тебе помочь! — закричал я ему. — Больше ничего!
— Он хотел воровать! Он вор!
Гриня поднял Ханси. Тот был в шоке.
— Я — вор? — покраснел он.
Тут Франц принялся что-то злобно выговаривать Бену, стуча себя иногда по виску. Тот примолк, нервно вращая на руке браслет и иногда что-то отрывисто тявкая, но антиквар сердито ему выговаривал, и ясно можно было различить цифры, а это значило, что доводы перешли в область коммерческую. Прикусив язык, Бен отправился к сейфу, с размаху захлопнул его, потом удалился в другой зал и оттуда что-то прокричал.
— Он приглашает нас к себе в гости, — перевел Франц.
— Еще не хватало! — остервенело прошипел Ханси.
Гриня удивленно произнес:
— Мир-дружба, а то этого как?.. Дружба, ферштейн?.. Хороший старичишка, обижать не того… — и Ханси по-собачьи посмотрел ему в глаза.
Франц, присев на корточки, собирал купюры.
— Ну что, едем? — спросил он с пола. — А Бен приедет потом, когда вторую партию отправит.
— Никуда я не поеду! — заупрямился Ханси. — Поздно, я устал, боо километров сегодня сделал. Лучше отдохнуть.
— И Гринья поедет с нами, да? — продолжал Франц.
— Да привязался он чего?.. Гриня, Гриня… — спросил у меня матрос. — Так это то, мужик хороший, но чтоб такое вот?..
— Я никуда идти не могу. Я устал, хочу спать. Я голоден, — стоял на своем Ханси.
— Там нас всё ожидает, — сказал Франц. — Там есть всё, что угодно.
— Нет. — Ханси был тверд. — Где стоит моя машина?.. Можно вызвать такси?.. Я поеду в гостиницу, а вы как хотите. Хватит с меня.
— Не так чтобы чего? — не понимал Гриня. — Да и на баржу того…
Тогда Франц принял такое решение:
— Отвезем Ханси ко мне, пусть он отдыхает, у меня большая комната для гостей, а мы поедем к Бену. А ему переведи, — он положил свою маленькую ладонь на литое плечо Грине, — что я дарю ему вон ту черную машину, о которой мы говорили. О' кей?..
— Какое там этого? Не бывает, — растерянно не поверил Гриня, а Франц улыбался и удовлетворенно кивал головой: «Бывает!»
Всё, тезка, на этом я закругляюсь — и писать устал, и опасаюсь, чтоб опять, как в прошлый раз, не обвинили в злоупотреблениях — пишешь-де всякие пасквили нетипичные. Впрочем, что бы писака ни намарал — всегда найдутся обиженные. Модернистам легко, они две палочки скрестят, точку капнут — и всё, иди пойми, против кого замышляют, а вот письмо — это, брат, совсем другое, здесь сам себе могилу роешь, не отвертишься, на метафизику с эзотерикой не сошлешься.
И выходит, что я, как Хлестаков, тебе, душа Тряпичкин, кляузные письма пишу, а городничий между тем в глупое положение попадает. С другой стороны, если сообщу, что всё хорошо, солнце светит и самолеты не падают — не поверят, критики мало, скажут, правды жизни нет. Посетую, что погода хреновая, денег нет и рецессия продолжается — скажут: да кто его спрашивает, он же и причина этой рецессии, пусть сидит и помалкивает в тряпочку, его еще не хватало! И правы по-своему будут, если о декларации прав человека забыть. Впрочем, я к этому привык: тут я — неблагодарный гость, дома — эмигрант, в России — лицо кавказской национальности, хотя я всего-навсего человек и отвечать хотел бы только за себя.
Чтобы закончить, скажу, что ночь у Бена прошла относительно спокойно, если не считать ныряний Грини в бассейн, куда ему бросали всякие предметы, моих прогулок по темным комнатам в поисках беновой жены, которой мне позарез надо было сказать пару заветных слов, хохота Франца, нюхавшего полоску за полоской, и диких танцев довольного Бена с битьем бокалов и целованием подошв у жены антиквара Ирен, которая пила мартини, курила косячки, и глаза ее, круглые и стоячие, напоминали мне акванариум, где я видел рыб-гупий с пухлыми губами на зависть любому участнику Lutsch-семинара.
На следующий день все отправились по делам: Франц — продлевать визу для Грини, которого уговорил остаться на недельку; Бен — в магазин; а мы с Ханси поехали назад. И только в Люксембурге обнаружилось, что старичок забыл взять деньги за ёлкин антиквариат.
— Всё сахар проклятый! — сокрушался он. — Что теперь делать?
А я, получив от Бена тысячу долларов комиссионных и решив их разменять в банке, был тут же задержан полицией, допрошен на предмет фальшивых денег, внесен в компьютер, информация ушла в прокуратуру, и теперь вот жду решения — пойдет ли она дальше, в суд, или дело обойдется штрафом. В общем, еще и фальшивомонетчиком стал. Вот такой вротердам через попенгаген.
Пойду, окно прикрою, дождь как будто крапает. Вчера, кстати, передавали, что над Норвегией тайфун холодный зарождается, а из Марокко песчаная буря идет, так что если соберешься в гости, не забудь шубу и защитные очки прихватить, чтобы глаза песком не выело.
1996, Германия
1
Академик Остерман (мировое имя в филологии) бойко перебирался через кельнскую улицу. Я поспешал за ним. Он прилетел из Ленинграда, я приехал на электричке из Трира. Мы долго не виделись, и встреча на конференции оказалась для нас приятной неожиданностью. Академик выглядел неплохо. Возраст его всегда был тайной, а внешность не менялись полвека. Имя его, Ксаверий Вениаминович, давным-давно поколениями студентов и аспирантов было сокращено до ласкового «Ксава».
Звенели трамваи, шуршали машины, трещали мотоциклы, шаркали люди. Академик, увертливо постукивая палочкой по булыжникам, говорил в пустоту:
— Главное — купить подарок жене. Сейчас этим и займемся, ибо нет более важной задачи и цели… Сколько же мы с вами не виделись? Когда вы защищались?
— Да лет пятнадцать назад, как минимум…
— Вот видите… Да, время не летит, оно улетело… Ох, а вам не кажется, что я обидел того юношу, который на утреннем заседании так хорошо возражал мне?.. Не был ли я излишне суров к его выводам?
— Да ведь это всё равно, что там болтают эти «молодые ученые»! — отвечал я. — Рассуждают о Ницше и Свидригайлове, а сами двух баб имели в жизни! Гроша ломаного их брехня не стоит! Их еще жизнь научит!
— Вы всегда были анархистом, друг мой, но вы, оказывается, еще и ретроград! — смеялся академик, поправляя свой любимый берет времен французского Сопротивления. — Дайте же высказаться молодым умам! Да и сколько баб у самого Ницше было — тоже вопрос весьма щекотливый…
— Пусть. Но мне лично всё это скучно. Я лучше с горничной пересплю, чем тезисы о сладострастии Ставрогина слушать!..
— Вы, по-моему, этим вчера и занимались? — оживился Ксава. — С кем вы так громко спорили в три часа ночи? Я слышал сквозь сон, хотя и принял снотворное. С этой дамой из Софии, у которой такие красивые ноги?.. А?.. Я заметил, как вы с ней флиртовали, признавайтесь!
