— Мы склонны считать их скорее жуткими, — присоединилась Джулия Дольфин.
Фил Уиттачер встал, подошел к окну, уставился во мрак.
— Ладно, что за проблема?
— Не так-то просто объяснить. Но если кто и в состоянии понять, то это вы.
Его попросили припомнить, что общего между всеми историями.
Уиттачер задумался.
Ветер, произнес он.
Вот именно.
Ветер.
Уиттачер замолк.
Перед ним возник Пэт Кобхэн. Пэт спешивается, проскакав весь день, берет пригоршню пыли, скользящей между пальцами, и говорит про себя: безветрие. А после этого решает принять смерть.
Стояло безветрие, когда шериф Уистер сдался Биру. Выжженная земля и солнце. Ни ветерка.
Уиттачер задумался.
Шесть дней он в этой стране, и бешеный ветер не стихает ни на миг. Пыль повсюду.
— Почему? — спросил Фил Уиттачер.
— Ветер — наше проклятие, — ответила Мелисса.
— Ветер — нанесенная времени рана, — добавила Джулия. — Вы знаете, что именно так полагали индейцы? Поднявшийся ветер, считали они, означает, что кто-то оторвал большой кусок времени. И тогда люди теряют из виду следы времени и не находят, пока не утихнет ветер. И утрачивают судьбу, и бесцельно блуждают посреди пыльной бури. Еще индейцы считали, что лишь немногие люди владеют искусством делать прорехи во времени. Этих людей страшились, называли «убийцами времени». Один из них разорвал время в Клозинтауне. Тридцать четыре года, два месяца и шестнадцать дней назад. В тот день, мистер Уиттачер, каждый из нас утратил свою судьбу под внезапным порывом ветра, под небом нашего города. Так все и продолжается и не закончится никогда.
Надо почувствовать это, говорила Шатци, чтобы понять, в чем дело. Надо представить себе, что Клозинтаун — человек, который высунулся в окно дилижанса. Ветер бьет ему в лицо. Дилижанс — это мир, он путешествует по Времени, размалывает по пути километры и дни; а если ты внутри него, то как ни укрывайся, все равно ощутишь движение воздуха и скорость. Но если вдруг почему-то высунешься в окошко — бах — и ты в другом Времени, ветер и пыль до потери сознания. Так она и сказала: «до потери сознания»; и неспроста. Клозинтаун, продолжала она, высунулся в окно Мира-дилижанса, ветер бил ему в лицо, пыль засоряла глаза, и в голове все перемешалось. Эту картину было трудно представить, но всем она понравилась и пользовалась успехом в больнице, думаю, каждый узнавал в ней что-то более-менее знакомое. Так или почти так. Тот же проф. Пармантье однажды сказал, что если мне станет легче от этого, я могла бы сравнить свою голову с Клозинтауном. Примерно одно и то же. Иногда время, по его словам, рвется и никуда не поспеваешь к сроку. Никакой точности. Немного раньше или немного позже. У нас куча встреч с эмоциями, с предметами, и ты всегда опаздываешь. Или по-дурацки приходишь раньше. Вот это и есть моя болезнь: вечно куда-то мчишься. Джулия Дольфин говорила: потерять свою судьбу. Но то на Западе, кое о чем можно было говорить. И она говорила.
— Вот уже тридцать четыре года, два месяца и шестнадцать дней, мистер Уиттачер, как все мы потеряли свою судьбу под внезапным порывом ветра под небом нашего города. Так все и продолжается, и никогда не закончится. Пэт Кобхэн был молод, а молодые не могут без своей судьбы. Он вскочил на коня и остановился лишь там, где она его поджидала. Бир был индейцем, и он знал. Он увел шерифа Уистера туда, где кончается ветер, и обрек его судьбе, которую тот заслужил. Берд — старик и не желает умирать. Как бы он ни ругался, его судьба, бандитская судьба, никогда не отыщет его, сгорбленного от ветра. У этого города кто-то похитил время. И судьбу. Вы хотели объяснения. Вам довольно?
Фил Уиттачер задумался.
Просто невероятно.
Об этом он и подумать не мог.
— Выдумки, — вымолвил он.
Парень, что ты порешь всякую чушь.
Это ветер, и все.
Понимаешь?
Шатци сообщила, что в этот момент его попросили открыть чемоданчик. Внутри были инструменты и трое часов, прекрасных, безнадежно остановившихся часов.
— А как вы объясните это, мистер Уиттачер?
— Возможно, сырость.
— Сырость?
— Я хочу сказать, что страна ваша очень сухая, страшно сухая, представим, что ветер…
— Ветер?
— Не исключено.
— Значит, ветер, мистер Уиттачер. С каких это пор ветер останавливает часы?
Фил Уиттачер улыбнулся.
— Не стоит на меня давить. Одно дело — остановить часы, другое дело — остановить время.
Джулия поднялась — резко поднялась — подошла к иностранцу, совсем близко. Посмотрела ему в глаза, пристально.
— Уж вы мне поверьте: с Клозинтауном то же, что с часами.
— Как это, мисс?
Как это, Шатци? — интересовались все. Иногда ее истории слушали пять-шесть человек сразу. То есть она рассказывала мне, но не имела ничего против, чтобы и другие слушали. Они приходили ко мне в палату, так что было не повернуться, каждый приносил сласти. И все слушали.
Как это, Шатци?
Завтра узнаете. Завтра.
Почему?
Я сказала, завтра, значит, завтра.
Завтра?
Завтра.
В первый раз я увидела Шатци там, в читальном зале. Она села рядом и спросила:
— Все в порядке?
Не знаю, почему, но я приняла ее за Джессику, одну из университетских девушек, приходивших на практику. У той было что-то с бабушкой, тяжелая болезнь, кажется. Я спросила, как себя чувствует бабушка. Она ответила, мы разговорились. И лишь потом, разглядев ее хорошенько, я поняла, что это не Джессика. Вовсе не Джессика.
— Вы кто?
— Меня зовут Шатци. Шатци Шелл.
— Мы уже встречались?
— Нет.
— Тогда привет, меня зовут Рут.
— Привет.
— Вы на практике?
— Нет.
— Медсестра?
— Нет.
— А чем вообще занимаетесь?
Она помедлила с ответом. Потом сказала:
— Вестернами.
— Вестернами?
Я не припоминала такого слова.
— Да, вестернами.
Вроде бы это как-то связано с пистолетами.
— И сколько их у вас?
— Один.
— Хороший?
— Мне нравится.
— Покажете?
Так все и началось. Случайно.
Фил Уиттачер улыбнулся.
— Не стоит на меня давить. Одно дело — остановить часы, другое дело — остановить время.
Джулия поднялась — резко поднялась — подошла к иностранцу, совсем близко. Посмотрела ему в глаза, пристально.
— Уж вы мне поверьте: с Клозинтауном то же, что с часами.
— Как это, мисс?
И тогда Джулия рассказала:
— Хотите верьте, хотите нет, но тридцать четыре года, два месяца и шестнадцать дней назад кто-то разорвал время в Клозинтауне. Поднялся сильный ветер, и все часы в городке разом остановились. Их так и не смогли исправить. Даже те, огромные, которые наш брат поместил на деревянную вышку в центре Мэйн стрит, а сверху была цистерна с водой. Он очень ими гордился, каждый день сам заводил. Таких больших не было на всем Западе. Их звали «Старик», потому что шли они медленно и напоминали старого мудреца. В тот день они остановились и больше не ходили. Стрелки застыли на 12.37, так что напоминали слепца, неотрывно глядящего на тебя. В конце концов решили закрыть циферблат досками. Сегодня они напоминают цистерну поменьше рядом с той, огромной. Но внутри он. Застывший. Вы считаете это выдумкой? Слушайте дальше. Одиннадцать лет назад сюда приехали строители-железнодорожники. Говорили, что собираются провести линию через город, чтобы соединить Южную линию с районом прерий. Они купили землю, начали ставить вехи. И тут обнаружили любопытную вещь: все часы встали. Вызвали специалиста из столицы. Человечек весь в черном, который почти не говорил. Он провел здесь девять дней. Привез с собой непонятные устройства. Не переставая разбирал и собирал обратно часы. Измерял все: яркость, влажность, исследовал даже ночное небо. И конечно, ветер. Наконец он объявил: часы делают что могут, проблема в отсутствии Времени. Да, тот человечек почти попал в точку. В чем-то разобрался. Нет, время-то отсюда не исчезло. Но дело в том, что оно не такое, как везде. Чуть торопится или чуть запаздывает. Во всяком случае, оно бежит там, где часы не могут его обнаружить. Строители призадумались. И сказали: не очень-то хорошо проводить дорогу через места, откуда исчезло время. Может быть, они представили поезд, как он проваливается в ничто и навсегда исчезает. Затем продали купленную землю и стали тянуть дорогу западнее. Подумаешь, трагедия — тот, кто привык жить без судьбы, обойдется и без железной дороги. С тех пор ничего не случалось. То есть ветер не прекращается ни на секунду, и не увидишь идущих часов. И так может продолжаться вечно. В месте, где разорвано время, все может длиться вечно. Но это нелегко. Без часов можно прожить, а без судьбы — сложнее. Тащить груз жизни, в которой нету встреч. Это город изгнанников, людей, высланных прочь из самих себя. Наверное, у нас осталось два выхода: как-то заделать прореху во времени или убраться прочь из города. Мы хотим умереть здесь, и чтобы в этот день не дул ветер. Вот почему мы пригласили вас.
