– Фигово? – спросил подросток, разглядывая гениталии Генриха Ивановича, искривленные слоем воды. Они казались мальчику втрое меньше обычного.
– Что? – спросил полковник.
– Плохое настроение?
– Ты давно здесь?
– Я?.. Минут пять сижу.
– Я не слышал.
Джером не спеша разделся и спустился в воду рядом с Шаллером.
– Никак не могут найти убийцу Супонина!
Генрих Иванович ничего не ответил.
– Тебе не скучно?
– Почему ты спрашиваешь? – удивился полковник.
– Потому что мне кажется, что тебе не скучно.
– Да, я не скучаю.
– Как ты думаешь, скучают ли животные?
– Право, не знаю.
– Я не спрашивал, знаешь или нет, мне интересно, что ты думаешь. Вот лоси, например?
– Думаю, что нет, – ответил Шаллер.
– И я так думаю. Грустить могут, а вот скучать – нет. Ты бы хотел стать лосем?
Генрих Иванович расхохотался так, что к противоположному бортику пошла волна от его сотрясающейся груди.
– Ты чего ржешь! – обиделся Джером. – Чего смешного!
– Прости меня, это я так! – сквозь смех отвечал полковник. – Лосем, говоришь!..
– Почему люди бывают иногда такими омерзительными?
– Прости!.. Ну а чего, можно и лосем… Лосем даже интересно!..
– Ты похож на борова! – сказал сердито Джером. – Тебе никогда не стать лосем!
– И, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл по-собачьи на середину бассейна.
– Будешь тонуть, не спасу! – со смехом пригрозил Шаллер.
– Да пошел ты! – огрызнулся мальчик и, всем ртом хлебнув воды, заколотил руками по поверхности.
Полковник поймал его за ногу и притянул обратно к бортику:
– Не суетись.
–Чего хватаешься!
– Могу отпустить, – сказал Генрих Иванович и отпустил. Джером тут же пошел ко дну.
– Да ты меня утопишь! – закричал он, выныривая.
– Как котенка, – подтвердил полковник и слегка ткнул ладонью макушку Джерома, словно мячик.
Мальчик вновь погрузился под воду, а вынырнув, что есть мочи заорал:
– Да ты чего!!! Совсем озверел, боров проклятый!
– А ты не груби! – И вновь шлепок по голове, как по мячику…
Позже, когда мальчик окончательно отдышался, они беседовали, упершись спинами в стенку бассейна.
– Я не боюсь смерти, – говорил Джером.
– Потому что она далека от тебя, как… – Генрих Иванович запнулся. – Как Млечный Путь от Земли.
– Никто не знает, как далека от него смерть, – возразил Джером.
– Это – философия. Вероятность того, что ты проживешь намного дольше меня, гораздо выше, нежели та, что твоя смерть придет раньше моей.
– Ты ошибаешься.
– Почему?
– Ты же знаешь, кто убил Супонина?
– Тебя не убьют.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что я не позволю этого.
– Ты самонадеян.
– Нет, я уверен.
– Ты зависишь от него?
– От кого?
– От убийцы.
– Ты чего-то ждешь от него. Он что-то делает для тебя. Я чувствую… И пока он не доделает этого, ты в его власти. Я прав?
– Ты не умрешь.
– Он недавно опять избил меня.
– За что?
– Ведь я убиваю кур. Пришел отец Гаврон и пожаловался на меня. Он меня и избил.
– Почему ты убиваешь кур?
– Честно?
– Хотелось бы.
– Понимаешь, я сам не знаю… Какое-то влечение… Я сам сначала боялся, что это нездоровое чувство. Но потом я представил, что убиваю кошку, собаку, человека… Ничего такого приятного… Только куры… Я их ненавижу!
Сворачиваешь голову – и облегчение…
– Поплаваем?
– Не хочется что-то… Ты знаешь, когда я сегодня пришел сюда, мне показалось, что в бассейне убывает вода. Видишь полоску темную на бортике?
– Вижу.
– В прошлый раз вода доходила до нее. Это ее след.
– Сухо. Вода и испаряется.
– А как твои женщины?
– Никак.
– Что, старый стал?
– Наверное.
Они некоторое время помолчали, щуря глаза от солнца.
– Кого он убьет следующего? – спросил Джером.
– С чего ты взял, что он будет убивать?
– Это ты ему ребра сломал?
– Было такое.
– В его глазах – желание…
Генрих Иванович ничего не ответил, выбрался из бассейна, растерся полотенцем, махнул Джерому рукой и пошел своей дорогой.
– Испаряется бассейн, – сказал Джером, глядя на полоску, свидетельницу предыдущего уровня…
Лизочка Мирова собиралась ложиться спать. Она сидела перед зеркалом в шелковом пеньюаре, подаренном ей г-ном Туманяном, и неторопливо расчесывала волосы. Она делала это уже сорок минут и размышляла подевичьи.
– Как все в жизни переплетено, – думала девушка. – Ах, какие витиеватости уготавливает судьба! Ждешь одного, а случается другое. И подчас это другое гораздо приятнее и лучше, нежели то, чего ты ждала. Причудлива жизнь!" Лизочка наконец отложила в сторону гребень, полюбовавшись пушистостью своих волос в зеркале, скинула с себя пеньюар, оставаясь в ночной рубашке, и легла в постель.
Генрих Иванович Шаллер ласкал ее на этой кровати. Здесь, в этой комнате, он сделал ей впервые больно, отобрав то, без чего девушка становится женщиной. В этой же комнате он причинил ей еще большую боль, отвергнув любовь.
– А была ли любовь? – задумалась Лизочка. – Поди разберись сейчас!.." После, в этой же комнате, уже совсем по-другому, купец Ягудин любил ее тело и клялся душными ночами, что любит и душу. Но строитель счастья Ягудин разбился в своем единственном порыве взлететь и, вероятно, любил этот порыв гораздо более, чем Лизочку.
– Интересно, как же будет с господином Туманяном? – прикинула девушка. – Как долго продлятся их отношения и к чему они приведут?.. Ах, он очень мил и, вероятно, мог бы стать приятным мужем!.. Да что об этом думать! Сколь ни думай, жизнь все равно распорядится по иному.."
Девушка зевнула, прикрыв рот розовой ладошкой.
Господин Шаллер ласкал Франсуаз Коти, господин Ягудин ласкал Франсуаз Коти, господин Туманян наслаждался ею, и все трое также питались ее, Лизочкиным, телом. Плохо ли это?.. Наверное, не плохо и не хорошо.
Так, вероятно, в жизни всегда. Жизнь – она как роза ветров. Есть Юг и Север, как Добро и Зло. Но есть и восток и запад, есть юго-запад и северо-восток.
Скорее всего, нет абсолютного Добра и нет абсолютного Зла. Есть юго-запад и северо-восток. Ну, и другое, в таком же духе!..
– А что же другое? – спросила себя Лизочка и не нашлась что ответить. – Ах, я окончательно запуталась в географических понятиях!" Девушка еще раз зевнула – протяжно и сладко, закрыла глаза и почесала перед сном грядущим свою нежную шею возле основания черепа. Она почесалась и тут же решила, что с кожей что-то не то. В том месте, где обычно пробивались самые нежные волоски, которые любил перебирать полковник Шаллер, сейчас нащупывалось что-то постороннее.
Еще не слишком волнуясь, Лизочка выбралась из постели, включила ночник и вновь села перед зеркалом.
Она забрала в кулак волосы сзади и приподняла их к макушке, стараясь заглянуть на затылок. Ей это не удалось… Как бы она ни поворачивала шею, все видела только свой профиль… Пришлось взять в помощь зеркальце на длинной ручке, поднести его к затылку и повернуть голову так, чтобы отражение на ручном зеркальце попало на зеркало трюмо.
– Ах! – вскрикнула Лизочка, рассмотрев свой затылок. – Ах! Ах! Ах! – еще раз вскрикнула она троекратно от ужаса.
В беспамятстве своем девушка перебудила весь дом, бегая по коридорам и крича так отчаянно, как будто за ней гнался нечеловек. Ее вскоре поймали и всяческими снадобьями пытались успокоить. Девушка и подышала нашатырем, и глотнула отвара мяты… Но лишь обильные слезы с частичками души сделали свое дело и лишили ее сил.
Лизочка сидела в спальне матери, опухшая от слез. Ее тело содрогалось от спазмов, а ночная рубашка, разорвавшаяся где-то от безумного бега, обнажила вздымающуюся грудь.
– А у нее одна грудь меньше другой! – заметила Вера Дмитриевна, мать Лизочки. – Господи, о чем же я!.. У нее перья на шее растут, а я про грудь!"
– Успокойся, милая! – строго произнесла она. – Сейчас приедет доктор Струве и во всем разберется!
– В чем разберется?! – истерично спросила Лизочка.
– Ну в этих, как их… – не решалась произнести вслух мать. – В перьях!
От этого мерзкого слова девушка опять зарыдала что есть мочи.
– Перестань! Перестань рыдать и возьми себя в руки! Ничего страшного не происходит!
– Ничего страшного! – возмутилась Лизочка. – И ты, моя мать, считаешь, что не произошло ничего страшного!
– А что, собственно, страшного такого! – повысила голос Вера Дмитриевна. – Подумаешь, перышки! Эка невидаль!.. А ты знаешь, дорогая, что у многих женщин на ногах волосы растут!.. Да что на ногах! И на груди тоже!.. А у тебя вон какая славная грудка!.. Если доктор Струве не поможет, попросту сбреешь свои перья, и дело с концом! Нечего истерики разводить, не девочка уже!
– Что ты несешь, мама!
– А что?! Я с восемнадцати лет ноги брею, если ты уж так хочешь знать!
– Дура!!! – в сердцах вскричала Лизочка. – Какая ты, мама, дура!!!
