— Как приличная работа сантехника. Как приличный, — ну, я хотел сказать, как сцепка вагонеток. Как…
— Импотент. Импотент. Старик в свои двадцать пять.
— …как хорошая охотничья собака на енота. Как хижина в лесу, где мужчина может пописать прямо с крыльца — погоди минутку — где мужчина может пописать прямо с крыльца в любой, черт подери, ей-богу, в любой момент когда ему этого захочется.
Он остановился, не в силах найти никакого другого сравнения.
Абцуг одарила его своей фирменной, своей пренебрежительной улыбкой.
— История прошла мимо тебя, Хейдьюк. — Она повернулась к нему спиной, резко взмахнув гривой своих прекрасных волос. Раздавленный, он молча смотрел, как она уходит.
Позже, вползая в свой засаленный спальник, он придумал (слишком поздно) достойный ответ…
14. Работа на железной дороге
Хейдьюк бродил, спотыкаясь, в темноте; мерцал голубой огонек его фонарика.
— Так, нормально, теперь подъем, подъем. Оторвали задницы, встали на ноги…
Полная луна низко стоит на западном краю неба.
Господи Боже мой, он же действительно сумасшедший, подумала она. Он же в самом деле настоящий психопат.
— Сколько времени? — сонно промямлил кто-то — Док, завернутый в свой спальник.
— Четыре по звездам, — проворчал Хейдьюк. — Подъем, подъем, подъем. Всего час до рассвета.
Она перевернулась и открыла глаза. Увидела, как Капитан Смит склонился над походной печкой, услышала ободряющее шкворчание деревенской колбасы, почувствовала воодушевляющий аромат ковбойского кофе.
Хейдьюк с дымящейся чашкой в руке толкал Дока под ребра своим кованым туристским башмаком. — Давайте, Док, вставайте, пора за дело.
— Оставь его в покое, — сказала она. — Я его разбужу.
Бонни вылезла из своего спальника, натянула джинсы и ботинки, подошла к доктору. Завернутый в уютную роскошь своего спального мешка на гусином пуху (который соединялся молнией со спальником Бонни, — чего, однако, в этот раз не случилось), он, казалось, не очень-то хотел подниматься и снова сталкиваться с реалиями жизни. Бонни знала, почему.
Она распахнула нейлоновые створки капюшона. Он глядел на нее при свете звезд. Его налитые кровью глаза казались тусклыми и беспомощными без очков. Нос потерял свой блеск. Но Док улыбался.
Бонни мягко поцеловала его в губы, провела губами по носу, потеребила мочку уха.
— Док, — побормотала она, — я же люблю тебя, глупый. И, наверное, всегда буду любить. Что ж я могу с этим поделать?
Их слова превращались в пар в холодном утреннем воздухе. Он вытащил руки из мешка и обнял ее. Потихоньку от Хейдьюка и Смита, стоявших поодаль, она тоже обняла его и снова поцеловала. — Вставай, Док, — прошептала она ему в самое ухо, — я же без тебя ни один мост не взорву.
Он расстегнул молнию, не спеша выкатился из мешка, неловкий, неуклюжий со сна, и продемонстрировал ей свое крайнее возбуждение. — Грех же дать этому пропасть, — сказал он, глядя на нее. Теперь он стоял прямо, слегка покачиваясь на задних конечностях, — не мужчина, а большой толстый медведь в теплом нижнем белье.
— Позже, — сказала она.
Такого может больше и не быть.
Да ладно тебе, одевай брюки.
— Снова в бриджи, друзья. — Он нашел их, натянул и побрел в сторонку помочиться, босиком по холодному песку.
Бонни прихлебывала кофе за столом, дрожа, несмотря на теплый шерстяной свитер. Хейдьюк и Смит были заняты загрузкой автомобилей, перекладыванием багажа и грузов. План на данный момент, по-видимому, был таков: поехать к намеченной цели на Бьюике Дока и джипе Хейдьюка; пикап Смита остается здесь, загруженный и запертый.
Капитан Смит, старина Редкий Гость, казался не таким веселым и жизнерадостным, как всегда. Он выглядел задумчивым, и это выражение лица делало его неузнаваемым. Но Бонни знала его; она знала этот тип людей. Как и доктор, он был склонен мучиться угрызениями совести. Не больно-то полезное качество при такой работе. Бонни хотелось подойти к нему совсем близко, как к Доку, и прошептать ему на ухо что-нибудь успокаивающее.
Что до Джорджа Хейдьюка, то один вид этой лохматой обезьяны вызывал в ней тошноту. Минут через тридцать, когда они отъезжали — Бонни за рулем Бьюика, Док и Смит рядом с нею, — ей приятно было думать, что Хейдьюк, едущий за ними, глотает пыль из-под ее колес.
Время от времени она отрывала взгляд от баранки, чтобы взглянуть вверх, на одинокую, яркую звезду там, вдалеке, на темно-фиолетовом бархатном небосводе. Слова пришли ниоткуда: Какую странную отвагу вселяешь ты в меня, одинокая звезда.
— Поверни направо во-он там, где написано Кайбито, — сказал Смит. Она повернула.
Они скользили по асфальту нового шоссе с безопасной и осторожной скоростью восемьдесят миль в час, оставив Хейдьюка с его пыхтящим джипом далеко позади. Только неясное желтое пятно его удаляющихся фар в зеркале заднего вида напоминало ей о его присутствии. Вскоре пропало и оно. В это раннее утреннее время, одни на пустынной автостраде, они, как рабы на галерах, спешили на запад сквозь тьму.
Мы вовсе не обязаны делать это, думала она. Мы могли бы избавиться от этого сумасшедшего, что едет там, позади, вернуться к пристойной, законопослушной жизни, иметь какое-нибудь будущее.
Ветер мягко посвистывал, проносясь мимо; большой автомобиль почти бесшумно вспахивал край ночи, привязанный к лучам четырех своих мощных фар и ведомый ими. За ними, из-за гребня Черной горы, появились тончайшие полоски зари. О них известил метеор, пролетевший по предрассветному роковому небу и умерший в нем, охваченный пламенем и паром.
Они мчались вперед, прямым курсом на встречу с бедою. Огоньки инструментальной панели освещали из-под козырька три торжественных, сонных лица: грозное, непреклонное (думала она) лицо Дока, бородатое, с красными глазами и рубиновым носом; лицо Редкого Гостя Смита, по-домашнему уютно честное, открытое, неисправимо деревенское, буколическое; и, конечно мое — этот необычайно элегантный профиль, эта классическая прелесть, которая сводит мужчин с ума. Да, конечно.
— Снова направо, солнышко, примерно через милю, — бормочет Смит. — Осторожно, там лошади.
— Лошади? Какие лошади?
Тормоза. Визг резины. Две тонны стали, плоти, динамита промчались, как тень, через табун лошадей. Перепуганные глаза, большие, как бильярдные шары, мерцали в темноте, — от рождения недокормленные индейские лошадки маскировочной окраски, что бродят вдоль дорог среди бурьяна, консервных жестянок и колючек. Она не задела ни одну из них.
Док вздохнул. Смит улыбнулся.
— Надеюсь, я никого не испугала, — сказала она.
— Ни черта, — ответил Смит. — Задница вроде как помялась, только и всего.
— Их не видно, пока на них не наедешь, — объяснила она.
— Это верно, — согласился Смит. — Поэтому через каждые две мили стоят знаки ОСТОРОЖНО ЖИВОТНЫЕ СЛЕДУЮЩИЕ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ.
— Я вполне прилично вела, — сказала Бонни.
— Проклятые краснокожие дикари, — сказал Док. — Не могут повесить вдоль дороги ограждения. Для чего мы платим им пособия? На этих аборигенов ни в чем нельзя положиться — ничего не сделают нормально.
— Это верно, — сказал Смит. — Сверни вон там на грунтовку, где написано «Шонто — тридцать пять миль».
Они поехали по грунтовке, похожей на стиральную доску. Маленькие голубые огоньки протянулись по горизонту: полностью автоматизированный электропоезд с углем компании BM LP.
Их все еще окружала темнота. Они мало что могли видеть: дорогу прямо впереди, обрамленную полынью, несколько звезд да вон те голубые огоньки. Появилось что-то вроде туннеля.
— Так, — сказал Смит, — вон там железная дорога. — Как проскочишь через шлагбаум — резко сворачивай влево.
Так она и сделала, сменив дорогу в Шонто на песчаную тропу для телег.
— Жми крепче, — говорит Смит. — Тут глубокий песок.
Большая машина стонала, снижая обороты автоматически, когда колеса утопали глубоко в песке, и выскакивала, раскачиваясь, ныряя в песчаных холмах, скрежеща днищем о кактусы и бурьян.
— Отлично идешь, солнышко, — говорит Смит. — Давай, гони как можно дальше. Все правильно. Теперь, вон там, видишь развилку? Там остановишься, развернешь машину. Дальше пойдем пешком.
Она остановила машину в указанном Смитом месте. Мотор умолк (в воздухе — запах перегретого двигателя). Они вышли, потянулись, увидели плывущий им навстречу рассвет, подсвечивающий лиловые облака на востоке.
