Нил Шустерман - Громила

...это не телефон там звонит?

Да не один, а все разом: домашний здесь, на кухне, мобильник Бронте в её комнате, мамин в её сумочке... Словом, все в мире телефоны затрезвонили в эту самую минуту. Однако моё внимание в особенности привлекает один из звонков.

В ящике кухонного стола, где мы храним всякий ни на что не годный хлам, который, однако, жалко выбросить, лежит мой мобильник-водоплаватель — я пока не успел подыскать ему замену. Он не работал с того самого дня, как совершил вместе со мной путешествие ко дну бассейна; и всё же я открываю ящик — и вот он, во всей красе: играет знакомый рингтон, подмигивает кнопка вызова — такая же волшебная и невозможно яркая, как светлячок в ночи.

Бронте тоже поражена; она смотрит на телефон с тем же трепетом, что и я, и с некоторой долей страха — оттого, что есть на свете вещи, о которых ты просто знаешь. Это уже даже и не интуиция, а что-то совсем сверхъестественное: ты просто знаешь, что в судьбе наступил поворот.

— Возьми телефон, — шепчет она.

Но я улыбаюсь и протягиваю трубку ей:

— Думаю, это тебе.

Она подносит телефон к уху, и мы оба застываем в ожидании и предвкушении. Изумительно, до чего быстро всё произошло после того, как родители сообщили нам своё известие! Я всегда был человеком рассудочным, верил лишь в то, что мог увидеть и пощупать; но теперь я твёрдо знаю: в мире есть место чудесам. Может, не тем, которых мы ожидаем, но всё равно это чудеса. Они случаются каждый день, мы просто должны научиться их видеть.

— Алло? — говорит Бронте в телефон, который по идее не должен работать — и из улыбки, расцветшей на её лице, из внезапной радости в её глазах я узнаю всё, что мне нужно. Да, сегодня день печали, но это также и день ликования!

Так открой глаза, Брю. Открой глаза и поговори с нами. Мы не отдадим свою боль тебе, но я обещаю делиться с тобой счастьем. Поговори с нами Брю... потому что мы, наконец, готовы услышать твой зов.

Я видел лучшие умы моего поколения разрушенные безумием, умирающие от голода истерически обнажённые,

волочащие свои тела по улицам чёрным кварталов ищущие болезненную дозу на рассвете,

ангелоголовые хиппи сгорающие для древнего божественного совокупления со звёздным динамо в механизмах ночи,

кто беден и одет в лохмотья со впалыми глазами бодрствовал курил в призрачной темноте холодноводных квартир плывущих по небу через городские купола в созерцании живой энергии джаза,

кто распахнул свой разум для Рая под Луной и видел мусульманских ангелов колеблющимися на светящейся крыше обители,

кто прошёл свои университеты с дерзким сиянием в глазах галлюцинируя о трагедии Арканзаса и знаменитости Блейка среди знатоков войны,

кто был изгнан из академий за безумие и начертание грязных од в глазницах черепа,

кто трясся в страхе в неприбранных комнатах в нижнем белье сжигая деньги в корзинах для мусора прислушиваясь к Ужасам за стеной,

кто был схвачен в лобковых джунглях возвращаясь из Ларедо с взрывной эйфорией травки для Нью-Йорка,

кто пожирал огонь в пьяных отелях Парадайз Аллей или пил скипидар в переулках рая, или истязали свои тела ночь за ночью,

с мечтами, с наркотиками, с ночными кошмарами, алкоголем и членом и бесконечными совокуплениями,

несравнимые слепые улицы дрожащих облаков и молний скачущие к полюсам Канады и Патерсона освещая неподвижный мир времени лежащий меж ними,

пейотовая надёжность залов кладбищенские рассветы зелёных деревьев на заднем дворе, винное опьянение над крышами, витрины магазинов Нью-Йорка последний приход джанки мигающий неон габаритных огней, солнце и Луна и дрожь деревьев в ревущие зимние сумерки Бруклина, пепельная напыщенность и податливое восприятие королевского ума,

кто приковал себя к подземке для вечного пути от Бэтери к святому Бронксу на бензендрине пока шум колёс не свалили их дрожащих с разорванными ртами и разбитых в унынии прилежного ученика высушенном блеском в сумрачном сиянии Хаоса,

кто всю ночь тонул в наркотическом сиянии Бикфорда всплывал и просиживал день над выдохшемся пивом в опустошённом Фугази, слушая треск страшного суда из атомного музыкального автомата,

кто семьдесят часов беспрерывно говорил от парка до своей берлоги бара Бельвью музея Бруклинского моста,

потерянные армии платонических болтунов прыгающих в чаши со святой водой с пожарных лестниц подоконников Эмпайр Стейт луны,

треплющихся кричащих блюющих шепчущих факты воспоминания анекдоты удары в глаз и потрясения больниц тюрем войн,

разум изрыгнут в последнем воспоминании в семь дней и ночей с сияющими глазами, мясо для Синагоги как блевотина на тротуаре,

кто исчез в небытии Дзена Нью Джерси оставив след неясных открыток из Атлантик Сити,

страдая от восточной жары и танжерской ломоты в костях китайских мигреней и синдрома острого отнятия в меблированных комнатах Нью Арка,

кто странствовал по вокзальной площади в полночь раздумывая куда пойти, и уходил, не оставляя разбитых сердец,

кто судорожно курил в товарных вагонах товарных вагонах товарных вагонах грохочущих сквозь снега навстречу одиноким фермам нарушая тишину патриархальной ночи,

кто разучивал Плотина По Сан Хуана де Ла Круса телепатию и бит Каббалу потому что мировая гармония инстинктивно билась у их ног в Канзасе,

кто скитался по улицам Айдахо в поисках химерических индейских ангелов обернувшихся химерическими индейскими ангелами,

кто думал что лишь сошёл с ума когда Балтимор мерцал в фантастическом экстазе,

кто прыгал в лимузины с китайцем из Оклахомы в порыве зимнего полуночного уличного света дождя в маленьком городе,

кто голодный и одинокий бездельничал в Хьюстоне в поисках джаза секса нитроглицерина, бежал за прекрасным испанцем чтобы поспорить об Америке и Вечности, безнадёжный разговор, а затем уплывал в Африку,

кто исчезал в вулканах Мексики оставляя лишь тени рабочих брюк лаву пепел поэзии рассеянный в камине Чикаго,

кто появлялся на Западном побережье следил за ФБР бородатый в шортах с огромными пацифистскими глазами сексуальным загаром разбрасывающий странные листовки,

кто сигаретами прожигал дыры в руках протестуя против наркотического дурмана капиталистического табака,

кто раздавал сверхкоммунистические памфлеты в Юнион Сквер стеная и обнажаясь пока сирены Лос-Аламоса заглушали их причитаниями, и плакали у Стены, и паром на Стейтен Айленд тоже ревел от отчаяния,

кто плача падал на колени в белых спортивных залах обнажённые и дрожащие перед механизмами других скелетов,

кто кусал детективов в шею и восторженно вопил в полицейских машинах будучи виновны лишь в сфабрикованной педерастии и пьяном возбуждении,

кто вопил на коленях в подземке и его стаскивали с крыши а он тряс гениталиями и святыми манускриптами,

кто позволял байкерам-святошам оттрахать себя в зад, и стонали от удовольствия,

кто отсасывал и кому отсасывали эти человеческие серафимы, морячки, ласки Атлантики и Карибской любви,

кто дрочил утром вечером в цветниках траве парков и кладбищ одаряя своим семенем каждого кто шёл кто мог,

кто лишь безостановочно икал пытаясь засмеяться и задыхался в рыданьях за перегородкой в турецкой бане когда светловолосый и обнажённый ангел приходил чтобы пронзить его мечом,

кто потерял своих любовников у трёх дряхлых мегер судьбы одноглазая мегера гетеросексуального доллара одноглазая мегера что мерцает во тьме утробы одноглазая мегера что лишь протирает задницу обрезая золотую нить сознания на галлюциногенном ткацком станке,

кто совокуплялся исступленно и жадно с бутылкой пива любовником пачкой сигарет свечой и валился с кровати, продолжал на полу и дальше по комнате ослабев замирал у стены с видением Великой Пизды кончая ускользающим сознанием,

кто наполнял благоуханьем объятья миллионов девушек дрожащих на закате, и просыпался с красными глазами готовый усладить мгновение рассвета, сверкающие ягодицы под амбаром обнажённую в озере,

кто прошёл разврат в Колорадо в мириадах угнанных ночью машин, Н.К., тайный герой этих стихов, человек-член и денверский Адонис в восхищённых воспоминаниях бесчисленных девчонок ложившихся с ним на пустых стоянках и задних дворах закусочных, шатких рядах кинотеатров, на вершинах гор в пещерах или задранных юбок суровых официанток в знакомых придорожных кафе конечно же солипсизмов туалетов тайных заправок, и аллей родного города,