— Дэвид, где ты? Тебя выпустили? — Скрещиваю пальцы в перчатках и зажмуриваюсь.
— Я дома. — Из-за вечных проблем с сигналом слова звучат угасающим эхом.
Орать на Марри не имеет смысла, но я все-таки ору что есть мочи.
— Ты болван! Почему ты не сказал, что его сегодня выпустят? Я бы его встретила! Ты же говорил, что это затянется! Что много волокиты! — Я умолкаю, чтобы вдохнуть воздух, и уже спокойнее спрашиваю в трубку: — Что там насчет условий освобождения?
Машина тормозит у спуска к реке. Я выпрыгиваю из нее и бегу к причалу. Нужно заехать за детьми. А потом к Дэвиду.
С разбегу запрыгиваю на палубу чудовища, что Марри именует домом.
— Марри, когда же ты повзрослеешь? — Я бросаюсь на него, прижимаюсь лицом к нежной коже под ухом. От него исходит такой родной запах, что я отшатываюсь. — Прости, — шепчу я. — Больше не буду кричать. Уже все хорошо.
— Нам повезло, — говорит Марри деловито, и это так не похоже на него, что я тут же пугаюсь. Он наверняка что-то скрывает. — Ты уже в курсе, что служба надзора сочла улики недостаточными для обвинения. Вот и все.
Нет, не все! По крайней мере, для меня.
— Но ведь это хорошо, правда?
— Пока да, — отвечает Марри. — Но по условиям освобождения Дэвид не имеет права покидать место проживания и должен каждые три дня являться в полицию. Паспорт ему не вернут. Если найдут хотя бы крошечную, но новую улику, свидетельствующую против него, обвинение выдвинут снова. Полиция не успокоится, пока не засадит его обратно, Джулия.
— Господи, неужели все так плохо? — почти весело спрашиваю я.
Марри кивает:
— Есть еще одно условие.
Я замираю в ожидании. Ничто, решительно ничто не омрачит мою радость.
— Какое?
— Ему нельзя приближаться к тебе и детям.
На секунду я верю ему. И сквозь прогнившее дно этой несчастной посудины проваливаюсь в воду, ил забивается в рот, в нос, и я не могу дышать. Вместе с илом я выплевываю:
— Это что, шутка?!
Марри отрицательно качает головой. Я в жизни не видела его таким серьезным.
— Кто это сказал? Судья? Полиция? Служба надзора? Кто, черт тебя возьми, решает жизнь ни в чем не повинного человека? — Я ору, надрываюсь, срываюсь на хрип.
— Нет, Джулия. Это сказал я.
Дети в восторге от того, что я приехала за ними раньше времени. Директриса моей школы, мягко говоря, не рада, что я, не успев вернуться на работу, уже прошу освободить меня от последнего урока, но я смываюсь, едва она успевает в удивлении округлить глаза.
— Мама, они поймали убийцу? — Несмотря на ремень безопасности, Алекс подпрыгивает на сиденье. — Дэвид расскажет мне о настоящих бандитах, с которыми он сидел в тюрьме?
Я улыбаюсь и смотрю на детей в зеркало заднего вида. Вот моя жизнь, затянутая ремнями безопасности. Сын — будущий полицейский, а дочь одержима рисованием. Люблю их больше жизни.
— Милый, Дэвид наверняка устал, так что избавь его от допроса с пристрастием.
— Что такое допрос с пристрастием?
— Это значит, когда пристают с вопросами.
Я резко торможу, чтобы не переехать сонного фазана, разгуливающего по шоссе. Еще немного, и будет поворот к дому Дэвида. Странно, но оттого что дом затерялся в глуши, мне спокойнее.
— Ну вот и приехали. Помните: не приставайте с вопросами и не шумите.
Жестами повторяю для Флоры и помогаю ей вылезти из машины. Она забирает с заднего сиденья карандаши и куклу.
— Мы что, там, где не ступала нога человека? — спрашивает Алекс, озираясь.
Густой лес стеной темнеет в опускающихся сумерках. Если пройти сквозь лес, окажешься недалеко от Грозовой пустоши — луга, где я нашла Грейс. Я вздрагиваю. Не буду сейчас об этом думать.
— Почти.
Флора вцепляется в мою руку.
В каменной громадине сияют два желтых прямоугольника. Такое чувство, будто мы приехали домой. Дверь открывается в ту секунду, когда я берусь за дверной молоток. Перед нами Дэвид, спокойный и уверенный в себе — как всегда. Тепло и аппетитные запахи манят внутрь. Дэвид разводит руки, и я падаю ему на грудь. Он немного похудел, и во взгляде появилась настороженность. Наконец Дэвид легонько отстраняет меня и всматривается в лицо.
— Алекс, будь другом, запри дверь.
— О, Дэвид! — всхлипываю я. — Это было ужасно. Когда мы с тобой стояли здесь, а полиция…
— Тихо. Все уже позади. Теперь я дома, и мне кажется, что я никуда не уходил. Все хорошо. Бывало и хуже.
Он удивительный человек. Жизнелюбивый и твердый. Его не сломать. Поэтому он мне так нравится. Мимолетно отмечаю странное «бывало и хуже», но тут же вспоминаю, что Дэвид — врач и наверняка побывал в самых поразительных ситуациях.
Кухня сверкает чистотой. Ничто не напоминает о случившемся в тот страшный вечер. Из духовки тянет мясом и чесноком.
— Неплохо, — весело говорит Дэвид, открывая дверцу духовки. Удивительно, до чего он спокоен. Его только что выпустили из тюрьмы, а он делает вид, будто не произошло ничего примечательного.
Вскоре мы садимся за стол. Клацают ножи и вилки, мы перебиваем друг друга, оживленно переговариваясь. Потом перемещаемся в гостиную. Алекс и Флора устраиваются на полу играть в карты.
— Продолжим с того, на чем закончили, да?
Я подныриваю под руку Дэвида, меня слегка смущает мысль, что дети могут обернуться и увидеть нас. Но когда-нибудь это произойдет. Им нужно привыкнуть к близости между нами.
— Я всегда знала, что ты не виноват, — шепчу я ему на ухо. — Все это полная ерунда. Как только Эд посмел…
Он прижимает к моим губам палец. В темных глазах неясная мольба.
— Знаешь, что было самым неприятным в тюрьме?
Я качаю головой. Да сотня вещей: страх навсегда быть отрезанным от внешнего мира, жестокие соседи, ужасная еда, грубое обращение…
— Не знаю, Дэвид. — Это правда. — Просто не могу представить, что ты там испытал.
— Больше всего я боялся, что не увижу тебя.
Внезапно он встает и подходит к детям.
— Нет-нет-нет, — обращается он к Алексу. — Так не пойдет. Смотри, карты нужно держать вот так. — Дэвид опускается на корточки и забирает у Алекса карты. — А вторая рука у тебя должна быть всегда наготове, чтобы хлопнуть по столу, как только тебе раздадут парные карты. — Лицо Дэвида в нескольких дюймах от лица моего сына. — Понимаешь?
Алекс медленно кивает и улыбается:
— Да.
Я с шумом вдыхаю, осознав, что сидела затаив дыхание. Флора отчаянно жестикулирует, обращаясь ко мне. Это несправедливо. Мамочка, поиграешь за меня?
Конечно, — отвечаю я и присоединяюсь к ним.
Весь вечер мы режемся в снап. Алекс и Дэвид покатываются со смеху, когда мы с Флорой ошибаемся. Флора в конце концов начинает злиться и раскидывает колоду по всему ковру. Алекс готов наброситься на сестру, но Дэвид перехватывает его и принимается щекотать. Перед глазами встает Марри, он вот так же всегда усмиряет сына.
— Ты слышала? — Дэвид внезапно замирает и поднимает руку, чтобы мы замолчали. — По-моему, какой-то шум с улицы. (Господи, да он на грани нервного срыва, и как я сразу не поняла.) То ли удары, то ли топот. — Дэвид встает, выключает свет, подходит к окну, выглядывает наружу и резко задергивает шторы.
Потом поворачивается к нам, и я даже в темноте вижу, какое у него бледное лицо.
— Что? Что такое?
Вскакиваю и бросаюсь к окну.
— Там два грузовика. И куча народу с плакатами. И все что-то кричат.
Голос у Дэвида срывается. Таким же напряженным он был, когда его уводил Эд.
Я осторожно приоткрываю занавеску. У забора топчется толпа демонстрантов.
— Боже!
— Подожди. Дай подумать.
Я чувствую адреналин в его дыхании, слышу, как бьется сердце под рубашкой.
— Надо позвонить в полицию. Я свяжусь с Эдом. Теперь полиция на твоей стороне. С тебя же сняли обвинения. — Я сжимаю его ладонь, но это не помогает. — Более того, они должны были предусмотреть это сборище и обеспечить тебе защиту.
Дэвид меня не слушает. Он начинает метаться по дому, проверяет все двери и окна, задергивает все занавески.
— Ты должна вывезти меня отсюда. — Голос у него выцветший, как и лицо.
Он имеет в виду всех нас, поясняю я себе.
— Но ведь это твой дом. Ты же не позволишь, чтобы кучка крикунов выгнала тебя отсюда спустя несколько часов после освобождения?
— Мам, что случилось? — встревает Алекс. — Давайте еще поиграем.
— Не сейчас, — голос Дэвида чуть теплеет, — сначала я разберусь с тем, что происходит, а потом мы опять будем веселиться.
Ответ удовлетворяет Алекса, но я чувствую, как нарастает в нем напряжение. Безмятежна лишь Флора, уже погрузилась в любимое занятие, рассыпала по ковру карандаши и рисует.
Снаружи глухо доносятся крики:
«Судить за Грейс… у-бий-ца… судить за все…»
