Кроме Аддисон. Я вижу, что она нервничает. Думаю, в отношении нее они тоже использовали мошеннический рекламный ход: соблазнили идеей дня рождения, чтобы с ее помощью надавить на меня. По всему видно, что ей, как и мне, хочется удрать, и мне ее даже жалко. А не попробовать ли нам сбежать вместе?
Наконец все выговорились. Я улыбаюсь в ответ. Я люблю их, они любят меня, и мы все это знаем. Я обнимаю брата. Киваю Аддисон и Марго. Целую в щеку маму, чмокаю папу. Оставляю на столе свой крутой айфон и иду за дверь.
Мамин фотоаппарат так и лежит на кухонном столе. Она к нему не притронулась. Не сделала ни одного снимка.
Я вхожу в гараж Джоша, забираюсь на верстак, скрещиваю лодыжки. Джош хотел покрыть мой стул еще одним слоем лака, так что в данный момент сидеть на нем нельзя. Мне казалось, стул — само совершенство, не к чему придраться, но Джош все указывал и указывал мне на недостатки, пока я в конце концов не сдалась и не разрешила довести его до ума.
— Мама из моего дня рождения устроила коллективный сеанс психотерапии, — говорю я. Едва эти слова сорвались с моих губ, я морщусь, осознав, что, пожалуй, неприлично жаловаться на своих родителей человеку, у которого родителей вообще нет. Это все равно что плакаться человеку, который босыми ногами идет по разбитому стеклу, что тебе жмут туфли.
В этом мы с Джошем полные антиподы, и мне стыдно каждый раз, когда я сравниваю парадоксальность наших жизненных обстоятельств — его и своих. У него нет семьи. Нет никого, кто любил бы его. Я окружена любовью, но мне эта любовь не нужна. Меня раздражает все то, за что он благодарил бы Бога, и, если нужны еще доказательства того, что у меня нет души, вот они.
— Когда у тебя день рождения? — Он смотрит на меня.
— Сегодня.
— Поздравляю. — Он улыбается, но улыбка его печальна.
— Угу.
— А мне ничего не сказала. — Он кладет дрель на зарядку и поворачивается ко мне.
— Только последние отморозки трезвонят о своем дне рождении. Это факт. Можешь сам проверить в Википедии.
— Говоришь, сеанс психотерапии? — Он наклоняет набок голову.
— Угу.
— Я и не знал, что у тебя проблемы с наркотиками. Значит, нужно прятать столовое серебро?
— Ему вряд ли что-то угрожает.
— Алкоголем злоупотребляешь?
— Нет. Хотя ты можешь не согласиться.
— Еще как могу. На всю жизнь запомню ту ночь, когда ты напилась до поросячьего визга. Надеюсь больше такого не увидеть. — Он подходит ко мне, забирается на верстак рядом со мной. Садится близко, так что его нога, достающая до пола, касается моей. — И что же мы лечим?
— Немоту. — Он смотрит на меня скептически. — Хотят, чтобы я разговаривала.
— Пожалуй, они отказались бы от своего желания, если б ты каждый вечер торчала у них в гараже.
— Козел.
— Мое приветливое Солнышко, — говорит он, пиная мою ногу.
— Мне подарили айфон, но выдвинули одно условие: чтобы я раз в неделю звонила им и разговаривала с ними. — Я сгребаю в кучку опилки на верстаке, пальцем делаю в ней дыру, так что горка становится похожа на вулкан.
— Не то, что ты хотела, да?
— Надеялась получить в подарок силиконовую грудь.
Он задумчиво кивает.
— Да, это было бы неплохим подспорьем при поиске работы после колледжа.
С минуту мы сидим молча. Мои ноги сами по себе начинают раскачиваться. Он кладет на них ладонь, чтобы остановить, но по-прежнему молчит. Наконец произносит:
— Торт-то хоть вкусный был? — Знает мое слабое место.
— До торта дело не дошло.
— Вот это настоящая трагедия. Ладно, забудь про сеанс психотерапии.
— Я все равно не голодна.
— Я не про торт. — Он берет меня за руку, стаскивает с верстака. Я даже слова не успеваю вымолвить в знак протеста. — А про желания.
Велит мне подождать, а сам идет в дом. Через несколько минут мы уже едем в его пикапе. На сиденье между нами стоит пластмассовое ведерко, доверху наполненное мелкими монетами.
Еще не стемнело, когда мы въезжаем на автостоянку торгового центра под открытым небом. Джошу не без труда удается вытащить ведерко из кабины так, чтобы не рассыпать монеты. Одной рукой он берется за дужку, другой поддерживает дно, чтобы дужка не оторвалась под тяжестью монет, и ногой захлопывает дверцу машины.
Солнце только-только начинает садиться, загораются огни торгового центра. Это один из тех элитных комплексов с дорогими магазинами, в которых нормальные люди ничего не покупают, и дорогими ресторанами, в которых кусок в горло и так не полезет. Но фонтан здесь изумительный. Он находится в самом центре всего этого великолепия и являет собой еще более помпезное зрелище. Каждые пять минут режим струй меняется, как и цвет огней, подсвечивающих его снизу. Через фонтан проложена тропинка, образующая мостик под аркой струй, под которой можно пройти, не промокнув. Я чувствую себя маленькой девочкой, попавшей в сказку. Жаль, что у меня с собой нет маминого фотоаппарата.
Следом за Джошем я иду по мостику. Он останавливается на середине, чертыхается себе под нос, ставя у ног ведерко с монетами. Фонтан загораживает нас, да и вряд ли здесь есть кто-нибудь из школы, но я все равно опасаюсь, что меня могут увидеть или, что более проблематично, услышать на публике. Потому-то я никогда никуда не хожу, впрочем это — не единственная причина.
— Давай, — говорит он.
— Что?
— Загадывай желания. Торт предполагает лишь одно желание, да и то оно исполнится, если задуешь все свечи, а это фигово, потому что в день рождения нельзя ограничивать именинника в желаниях. А с монетами можно загадывать сколько душе угодно.
Я смотрю на ведерко.
— Вряд ли я смогу придумать столько желаний. — На самом деле по-настоящему я хочу только одного.
— Сможешь. Это легко. Гляди. — Джош наклоняется, левой рукой хватает горсть монет, правой берет одну из них, задумывается на секунду и швыряет монету в фонтан. — Видишь? Даже целиться не надо. — Он поворачивается, выжидательно смотрит на меня. — Держи.
Джош берет мою левую руку, насыпает в нее горсть монет. От него пахнет опилками. Моя рука дергается, своей рукой он поддерживает ее, потом отпускает.
— Твоя очередь.
Я смотрю на монеты, на фонтан, думая, есть ли на свете магия и чудеса. Джош пристально наблюдает за мной. Я загадываю то же желание, что всегда. Оно никогда не исполнится, но я все равно его загадываю, — значит, надежда во мне не угасла. Я швыряю монету в воздух, смотрю, как она падает в воду, в это мгновение меняющую свой цвет с розового на лиловый.
— Что загадала?
— Не скажу! — с негодованием отвечаю я.
— Почему?
— А то не исполнится. — Неужели такие вещи нужно объяснять? Это ж очевидно.
— Фигня.
— Правило такое, — настаиваю я.
— Это правило действует только в случае с именинными пирогами и падающими звездами, на монеты в фонтане оно не распространяется.
— Кто это тебе сказал? — спрашиваю я, капризно, как первоклашка.
— Мама моя.
Я мгновенно затыкаюсь. Смотрю на монеты, на фонтан, еще куда-то — только не на Джоша: не хочу отпугивать его, жду, что он еще скажет. И он говорит, а я, услышав его следующую фразу, думаю: лучше б промолчал.
— Правда, вряд ли все ее желания исполнялись. Так что, возможно, она и сама не знала, о чем говорит.
На мгновение воображение рисует мне восьмилетнего мальчика. Он не отрываясь смотрит телевизор, ожидая возвращения мамы домой.
— Может, она просто загадывала не те желания, — тихо говорю я.
— Может быть.
— О маме ты говоришь чаще, чем об отце.
— Папа жил дольше. Я его помню. Помню, какой он был. А маму почти забыл, потому и стараюсь думать о ней чаще. Иначе, боюсь, однажды проснусь и совсем не смогу ее вспомнить. — Он бросает монету в фонтан, я наблюдаю, как она тонет в воде. — Если спросишь про мою сестру, мне на ум придет только одно слово: доставучая. Помню, что она жуть как меня доставала — и только. Не будь у нас дома фотографий, наверно, я даже не сказал бы, как она выглядела. — Джош смотрит на меня. — Теперь твоя очередь.
Не знаю, что он имеет в виду — желания или признания, — но я его слова воспринимаю как руководство к действию. Желание даже не загадываю. Просто бросаю монету.
— Я очень сожалею. — Простые слова, пустые слова, но я их произношу.
— О том, что я маму не помню, или о том, что спросила?
— И о том, и о другом. Но особенно о том, что спросила.
— А меня об этом никто никогда не спрашивает. Очевидно, считают, что этим оказывают мне услугу. Будто бы, если на эту тему не говорят, сам я об этом не думаю. Я всегда об этом думаю. Если ни с кем не говорю, это не значит, что я забыл. А не говорю я об этом потому, что меня никто не спрашивает. — Джош умолкает, снова смотрит на меня. Наверно, я должна что-то сказать, но я не хочу, потому что, если открою рот, боюсь, расскажу всё. Он отворачивается к фонтану, отводит от меня взгляд, но, думаю, он по-прежнему наблюдает за мной. — Знаешь, я бы спросил у тебя. Если б ты позволила. Тысячу раз спрашивал бы, пока ты не рассказала. Но ты ведь не позволишь.
