— Ужасно провести свои последние дни в таком месте, в полном одиночестве.
— Да, — соглашаюсь я.
Она задумчиво кивает и добавляет:
— Поделом ему.
РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 8 МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Вы скажете, что я должен был раньше обратить внимание на знаки, но я понял, что конкретно напортачил, только когда загорелся потолок.
Я оставил окно открытым, чтобы проветрить комнату от дыма, но весь день стоял мертвый штиль, облака висели в небе, как огромные корабли, вставшие на якорь, и разве что ведьма могла бы предвидеть внезапный порыв ветра, затянувший занавеску в металлическое мусорное ведро, в котором благополучно догорали останки первых двух тетрадей АРИА.
Пламя взметнулось вверх по материи, как по свечному фитилю, и перекинулось на потолок, окрашенный — вот повезло так повезло — огнеопасной краской, которая, весело чернея, стала шипеть и пузыриться.
В этот момент, хотя и несколько запоздало, я психанул и бросился бежать. Знаю, знаю, запоздалая паника — это не в моем духе, но довольно сложно оперативно обделаться от страха, когда ты пьян так основательно, как я в тот момент.
А знаете, что еще сложно делать, когда ты пьян? Бегать. Особенно с одной ногой в гипсе.
Я от души шмякнулся лицом в пол.
— Ай, блин, — проворчал я, хватаясь за крошечный саднящий ожог от ковра на носу, и только добрых четыре секунды спустя почувствовал спиной жар и вспомнил, что всего в восьми футах надо мной бушует геенна потенциальных будущих ожогов, и об этом, пожалуй, стоило побеспокоиться в первую очередь.
Я сучил руками и ногами, пытаясь подняться, но у меня ничего не получалось.
Дверь с грохотом распахнулась, и на ковре на уровне моих глаз показалась пара пушистых чудовищ. Я был уверен, что только в кошмарных фантазиях руководителя компании по производству тапочек эти твари имели право называться кроликами. Какое-то время я еще слышал треск пламени, прежде чем его заглушил рев огнетушителя. Противопожарная пена падала сверху хлопьями серого снега, целуя мой ободранный нос.
Кролики-демоны прошагали мимо меня, хлюпая по промокшему уже ковру, и я перевернулся, чтобы посмотреть на маму, присевшую на моей кровати. Она сверлила меня взглядом № 101: «Лабораторные крысы себе такого не позволяют».
Я неуклюже попытался подняться на ноги.
— Не вставай, — сказала мама.
Я бросил свои потуги. Она серьезно поглядела на меня поверх очков для чтения. Морщинки вокруг глаз сдвинулись в густые подозрительные паутинки, а затем взгляд № 101 сменился выражением, которого я никогда раньше не видел и которое мне очень сильно не хотелось видеть в будущем.
— Питер Уильям Блэнкман, — чуть не зашипела она. — Ты что, пьян?
Так, я знаю, что делать. Держи себя достойно. Это определенно тот случай, когда ни в коем случае нельзя говорить правду. «Нет», Питер. Просто скажи «нет».
— Да.
Блин.
— Что, — ледяным тоном чеканила она каждое слово, — ты пил?
— Сухой мартини, — сказал я. — Украшенный лимонной цедрой. Только без вермута, и… лимона у нас не было.
— Короче, чистый джин.
— Это любимой напиток агента Блэнкмана. Он шпион, — услужливо добавил я. — Быть шпионом круто.
— И сколько же порций этого изысканнейшего коктейля употребил агент Блэнкман?
По силе воздействия мамин тон занял место где-то между сибирской язвой и электрическим стулом.
— Да вот столько примерно.
Но мне было трудно свести большой и указательный пальцы на утешающее расстояние, потому что они плыли перед глазами.
Оглядываясь назад, я понимаю, что с джином переборщил. В свою защиту скажу, что это был мой первый опыт с алкоголем. Вы скажете, что пропустить пару рюмашек — это то, что доктор прописал для парня, который шарахается от каждой тени, но обычно я не пил по двум очень веским причинам. Причина первая: исходя из опыта моих… бурных отношений с едой, если бы я начал полагаться на спиртное в борьбе с приступами паники, то являл бы жалкое, блюющее в ведро зрелище каждое утро четных и нечетных дней недели. И вторая, более важная причина…
— Твой отец тоже пил, — сказала мама.
Укор исчез из ее голоса. Теперь она казалась просто бесконечно усталой, что было еще хуже. Однажды я спросил ее, почему она оставила его фамилию, почему мы с Бел оба ее носим. Она хмыкнула и сказала: «Я получила эту фамилию от него, а он — от своего отца. Эта фамилия принадлежит ему не больше, чем мне. К тому же единственная альтернатива — это фамилия моего отца, а он тоже был сволочью».
Она посмотрела на меня и вздохнула.
— Алкоголь, пиромания… это не ты, Пит. Что происходит?
Я поглядел на выгоревшую корзину для бумаг.
— Это задумывалось как что-то вроде… похорон викингов.
— Похороны викингов, — эхом отозвалась мама. — Похороны викинга-шпиона.
— Вдвойне круто.
— Если это похороны, могу я поинтересоваться, кто был приглашен?
— Я, — заверил ее. — Хотя я не мертвый.
— Это, — мама вперила в меня пристальный взгляд, — мы еще посмотрим.
Она бережно порылась в мусорном ведре, а обнаружив внутри только почерневшую карточку и пепел, повернулась к тетрадям с АРИА, лежавшим в очереди на сожжение на углу стола. Я сглотнул, горло саднило от выпивки и дыма. Я хотел встать, отобрать у нее тетради, но больная нога, алкогольный дурман и снизошедшее на меня понимание истинного масштаба проблемы, которую я себе нажил, заставили меня прирасти к ковру.
Она читала, ничего не говоря, больше пятнадцати минут. Тишину нарушал только шелест переворачиваемых страниц. Я наблюдал, как она скользит глазами по брошенному чертежу моей индивидуальности, и чувствовал сильное одиночество и сильный холод.
— И давно ты этим занимаешься? — наконец спросила она.
— Сколько себя помню, всегда, — честно ответил я.
— И ты думал, что ты, пятнадцатилетний школьник, сможешь математически проследить эволюцию своего сознания — задача, которая ставила в тупик величайшие умы мира, — в свободное от уроков время, воспользовавшись только бумагой и ручкой?
— В свою защиту скажу, что я бы, конечно, обратился за решением к компьютеру, — ответил я, — если бы мог сформулировать задачу на понятном для него языке.
Мама закрыла тетрадь, положила к себе на колени, сняла очки и серьезно на меня посмотрела.
— Зачем?
Я уставился на нее в ответ. Зачем? А ей как кажется? Она же только что видела меня, моим собственным почерком записанного на странице. Разве это не очевидно?
— Мне необходимо было найти ответ.
— Ответ на что?
— Всегда ли у меня будет все… вот так… — проговорил я обреченно. — Так, — я показал на гипс и на красный рубец, рассекающий мой лоб. — И так. Я хотел узнать, смогу ли когда-нибудь войти в комнату, полную незнакомых людей, и не почувствовать, как сдавливает грудь, или высидеть сеанс в кинотеатре, не боясь темноты. Я просто… — я беспомощно развел руками. — Просто хотел перестать бояться. Я подумал, что если смогу загнать себя в рамки уравнения, то хотя бы немного приближусь к тому, чтобы стать лучше.
— И сегодня ты все поджег. — Мамин тон оставался таким же нейтральным, как дистиллированная вода из Швейцарии. — Почему?
Я вспомнил иссушенное лицо Гёделя, глядящее на меня из книги.
— Потому что это несбыточная мечта. Нет способа даже узнать, существует ли такое решение, не говоря уже о том, чтобы найти его. Это все одна большая ошибка.
Надолго воцарилась тишина, которую нарушали только капли, срывающиеся с потухшего потолка.
— Да, — тихо сказала мама, — ошибка. Иди за мной.
В одной руке продолжая держать тетрадь, другой она схватила меня за запястье, подняла с пола и повела вниз.
— Ой, ой, ой! — завозмущался я. — Помедленнее, моя нога!
Недовольство сменилось недоумением, когда мы прошли в дверь под лестницей. Гипс гулко стучал по голым подвальным ступенькам из дерева.
