Выругался Франц про себя, но все же пошел к Пумсу; ну и погода, черт бы побрал этого Эмиля, тут домой надо, Цилли небось заждалась! Вот ведь олух, время-то у меня не казенное…
Франц прибавил шагу. Смотрит, у фонаря стоит давешний коротышка, чиркает что-то в своей книжечке. Э, старый знакомый! Человечек поднял голову и рванулся к Францу.
— Минутку, сосед! Ведь вы же из того дома, где продавались стиральная машина и холодильник? Да, так вот будьте добры, когда будете проходить мимо той квартиры, — бросьте им открытку в ящик, как-никак одной маркой меньше — экономия.
И сунул Францу открытку: "Ввиду стечения неблагоприятных обстоятельств…"
Взял Франц открытку и пошел дальше. Подумал еще, что открытку надо бы Цилли показать, а потом уж в ящик бросить, дело-то ведь не к спеху. До чего же занятный толстяк этот. Вот ведь крыса почтовая. Бегает день-деньской, приценивается, а денег ни гроша, винтика у него в голове не хватает, и даже не винтика, а, пожалуй, болта целого!
— Здрассте, господин Пумс. Вечер добрый. Спросите, чего пришел? Да ведь вот какое дело. Иду это я по Алексу и вижу — на углу Ландсбергерштрассе драка. Ну, думаю, надо посмотреть. И что же бы вы думали? Ваши ребята подрались! Ваш Эмиль, длинный, и этот маленький, тезка мой, Франц. Вспомнили?
На это господин Пумс ответил, что он и без того думал сегодня о нем, о Франце Биберкопфе; он, мол, еще днем заметил, что между теми двумя что-то неладно.
— Стало быть, длинный не придет? Хотите его заменить, Биберкопф?
— А что надо делать-то?
— Теперь шестой час. В девять мы должны ехать за товаром. Биберкопф, сегодня воскресенье, делать вам все равно нечего, я возмещу вам все расходы, а за труды дам вам — ну, скажем, пять марок в час.
Франц заколебался.
— Пять марок, говорите?
— Да уж торговаться не буду! Вы меня очень обяжете, те двое меня сильно подвели.
— Маленький-то ведь еще придет.
— Ну, так как же, пять марок и по рукам? Все расходы возмещаю, и пять марок в час. Эх, была не была, пускай будет пять пятьдесят.
Вышли они вместе. Спускается Франц по лестнице вслед за Пумсом и посмеивается про себя. Доволен! Удачное воскресенье! Ведь такое дело редко когда подвернется. Верно, стало быть, что звон в ушах — к счастью, вот я в воскресенье огребу марок пятнадцать, а то и двадцать, да еще Пумс хочет возместить расходы. Интересно, какие тут у меня расходы? Так и спустился вниз, веселый, довольный. В подъезде потрогал в кармане шуршащую открытку толстяка и хотел было распрощаться с Пумсом. Тот удивился.
— Как? Куда? Я думал, мы с вами порешили, Биберкопф?
— Порешили, это точно, уж на меня можете положиться! Мне только на одну минуточку домой забежать надо, знаете, хе-хе, меня там невеста дожидается, Цилли. Может быть, вам когда Рейнхольд о ней говорил, раньше-то она с ним гуляла. Не могу же я оставить женщину на все воскресенье одну дома.
— Нет, Биберкопф, так не пойдет. Вы уйдете, а там ищи ветра в поле! И я останусь в дураках. Нет, из-за бабы портить все дело не годится. Не сбежит она от вас, я думаю.
— Нет, не сбежит, это вы очень даже правильно заметили, она человек порядочный. Вот почему я и не могу оставить ее так, — сидит она дома и не знает, где я и что со мной.
— Да бросьте вы, идемте-ка, все это мы с вами устроим потом.
Что тут будешь делать? Пошли. Опять на Пренцлауерштрассе. Темнело. Проститутки уже вышли на промысел — стояли группками, те самые, которых несколько часов спустя увидит Цилли, когда будет бродить в поисках своего Франца. А время шло, тучи собирались над его головой. Скоро он будет сидеть в автомобиле, его схватят, и… Но в этот момент он еще думал о том, как бы отправить открытку того чудака да хоть на минутку подняться к Цилли. Ведь ждет же девчонка!
На Альте-Шенгаузерштрассе они вошли в какой-то двор, и Франц поднялся вслед за Пумсом по лестнице во флигель; Пумс сказал, что здесь его контора. Комната и походила на контору — горел свет, на столе рядом с телефоном громоздились пишущие машинки. Пумс сел и пригласил сесть Франца, в комнату несколько раз заглядывала какая-то пожилая женщина с суровым лицом.
— Моя жена, а это — господин Франц Биберкопф, который согласился принять сегодня участие в нашем деле.
Та прошла, словно ничего и не слышала. А пока Пумс рылся в ящиках своего письменного стола, Франц взял со стула "Берлинер цейтунг" и развернул ее. Ну, что там пишут? 3000 миль в ореховой скорлупе — репортаж Гюнтера Плюшова. Начало отпускного сезона. Спортивная хроника — весенний кросс. Драма Лео Ланиа "Конъюнктура" в исполнении труппы Пискатора. "Где тут Ланиа, а где Пискатор?" Где кончается сама драма и начинается ее сценическое воплощение? Запрещение ранних браков в Индии. Кладбище для коров-рекордсменок. Хроника: последний концерт дирижера Бруно Вальтера состоится в воскресенье, 15 апреля, в городской Опере. В программе симфония "Es dur" Моцарта, доход от концерта поступит в фонд по сооружению памятника Густаву Малеру в Вене. Шофер 2-го класса, семейный, 32 л., ищет место на легковую или грузовую машину.
Пумс взял сигару, потянулся за спичками. В эту минуту его жена открыла заклеенную обоями дверь, и в комнату медленно вошли трое мужчин. Пумс даже не повернулся в их сторону. Это все Пумсовы ребята. Франц поздоровался с каждым за руку. Жена Пумса собиралась уже уходить, как вдруг Пумс кивнул в сторону Франца.
— Послушайте, Биберкопф, ведь вы, кажется, хотели отправить какое-то письмо? Так вот, напишите, а Клара отправит.
— Ах, очень любезно с вашей стороны, фрау Пумс, сделайте одолжение. Это даже и не письмо, а простая открытка невесте моей, чтоб не беспокоилась.
Франц в точности объяснил, где он живет, написал адрес на именном конверте Пумса и вложил туда записку для Цилли, чтоб, дескать, она не беспокоилась, он вернется домой часам к десяти, открытку пусть передаст по адресу.
Так, теперь все в порядке; у Франца стало совсем легко на душе. А тощая стерва перечитала на кухне адрес на конверте и сунула его в огонь, а записку скомкала и бросила в помойное ведро. Потом уселась у плиты и распивает кофе как ни в чем не бывало. Забот нет, хорошо, тепло.
Радости Франца не было границ, когда в кепке и в зеленой солдатской шинели приплелся… кто же бы, вы думали? А у кого еще такие борозды на физиономии? Кто еще так волочит ноги, будто вытаскивает их одну за другой из вязкой глины? Конечно же, Рейнхольд! Тут уж Франц почувствовал себя совсем как дома. Вот здорово! С Рейнхольдом он готов идти куда угодно! Хоть в пекло!
— Как, и ты с нами? — прогнусавил Рейнхольд и прошел по комнате, волоча ноги. — Как это ты решился?
Тут Франц принялся рассказывать о драке на Алексе и про то, как он помог длинному Эмилю. Те четверо навострили уши. Пумс все еще что-то писал за столом; слушая, парни подталкивали друг друга локтями, а когда Франц кончил, расселись по двое, стали шушукаться. Но кто-нибудь из них все время оставался рядом с Францем.
* * *
В восемь часов пустились в путь-дорогу. Все тепло оделись, и Францу выдали теплое пальто. Он просиял, черт возьми, такое пальто заиметь неплохо, да и шапку каракулевую тоже.
— А почему бы и нет? — отвечают ему. — Сперва только надо их заслужить.
Вышли. На улице темно, хоть глаз выколи, и слякоть по колено.
— Что ж мы будем делать-то? — спросил Франц уже за дверями. И попутчики в ответ:
— Первым делом — надо раздобыть машину, а еще лучше две. Потом поедем за товаром — яблоки там или другое что.
Они пропустили много такси. Наконец на углу Менцерштрассе нашли две подходящие машины, взяли их, расселись и поехали.
Обе машины ехали друг за дружкой добрых полчаса. В темноте не разобрать, куда заехали, не то в Вейсензее, не то в Фридрихсфельде. Ребята говорят, старик, мол, сперва хочет кое-чем запастись. А затем остановились перед каким-то домом на широкой улице. Темпельгоф, что ли? — спросил Франц. Сами не знаем, — говорят те. Сидят молча, дымят вовсю.
Рейнхольд — в первой машине рядом с Биберкопфом. Его как подменили. И голос другой стал! Он уже не заикается, говорит громко, властно, весь собранный, подтянутый, ни дать ни взять — ротный командир, пару раз засмеялся даже — все в машине слушают его.
Взял Франц его под руку и прошептал куда-то в затылок под кепку:
— Ну, Рейнхольд, дружище, как жизнь? Здорово я обтяпал это дело с бабами? А?
— Еще бы! Полный порядок!
Рейнхольд хлопнул его по коленке, ну и рука у этого парня — прямо железная! Франц прыснул со смеху.
— Чтобы мы с тобой, Рейнхольд, да из-за бабы ссорились? Не родилась еще такая, а?
Трудно приходится порой людям в пустыне. Собьется караван с дороги, сойдут верблюды с тропы, и лишь много времени спустя наткнется путник на побелевшие кости…
Но вот из дома вышел Пумс с чемоданом в руках, сел в машину и снова поехали по темным улицам. Ровно в девять остановились на Бюловплац. Дальше пошли пешком, разбившись на пары. Под виадуком городской железной дороги Франц сказал:
