— Что-что? Шесть календарных месяцев? Вы что, смеетесь? Это исключено. Абсолютно. Тем более в настоящий момент, когда мы провели реструктуризацию... У меня же дел невпроворот. Кроссмаркетинг... Построение клиентских профилей... Впереди самый важный этап!
— Постой-постой, не горячись, какие профили, ты чего? Я же тебе говорила, это очень серьезное заболевание, лечиться нужно обязательно, иначе... иначе будет совсем плохо.
— Я все прекрасно понимаю, но и вы тоже поймите меня. Я несколько лет добивался этой работы, и именно сейчас, когда я ее получил... Если я скажу, что ложусь на полгода в больницу, меня уволят... Разработка системы кредитного скоринга лежит на мне, и никто кроме меня не должен решать эту задачу. Никто! Если они возьмут другого, для меня это равносильно катастрофе. Такой шанс выпадает только раз в жизни, и я его не могу упустить. Скажите, а бывают... существуют какие-нибудь альтернативные варианты? Ну, чтобы все за один раз можно было влить или хотя бы за два. Максимум, чем я могу пожертвовать, это неделя... в крайнем случае полторы. Сумма для меня не имеет значения, главное — оптимизировать сроки.
— «Оптимизировать сроки», как ты выражаешься, нельзя. Суть этой схемы химиотерапии заключается в том, что...
О сути химиотерапии Максим узнать не успел, поскольку, извинившись, вылетел из палаты, чтобы ответить ревниво залаявшей трубке. Больше мы его не видели.
— Вот придурок! Вот придурок, а? — кипятился после его ухода Виталик. — Вроде прилично прикинут, очки, все дела, а придурок придурком! Не понимает, что без химии загнется в два счета! Как можно говорить о какой-то там работе, когда тут не работа, тут жизнь пропадает! Ведь накроет его, как пить дать накроет, приползет сюда на карачках, да поздно будет...
Придурок, говорите? Допустим. А я вот ему завидую. Не буду говорить почему.
***
«Порою женщины, чья красота совершенна, а достоинства редкостны, так трогают наше сердце, что мы довольствуемся правом смотреть на них и говорить с ними», — писал Лабрюйер. Справедливость этой сентенции мне сполна доказала Лупетта. Не прошло и недели, как боль, казавшаяся бесконечной, растаяла без следа, словно ядовитая медуза, выброшенная штормом на горячий песок. Внешне все выглядело так же, как раньше. Мы встречались, гуляли, разговаривали, смеялись, но внутренний надлом куда-то исчез. И теперь казалось, что иначе и быть не может. Дурацкое предвосхищение близости сменилось абсолютным отсутствием физического влечения, по крайней мере с моей стороны. При этом мы оба, словно сговорившись, навесили амбарный замок на воспоминания о прошлом, да и к чему их было ворошить? Со стороны нас можно было принять за старых друзей или бывших любовников, которым ничего не нужно друг от друга, кроме общения. Если порою между нами и проскакивала какая-то искорка, я первым хватал с воображаемой стены массивный огнетушитель страстей. Единственный вопрос, который я себе при этом задавал: «Как долго это может продолжаться?»
Нет, я нисколько не тяготился ролью евнуха во дворце любви, более того, меня она даже забавляла. А если еще учесть, что со времени близкого знакомства с Лупеттой я прервал все прочие контакты с прекрасной половиной человечества, скрытые резервы моей сублимации отныне можно было считать неисчерпаемыми.
Окончательно придя в себя, я взялся за Италию. Прошерстив уйму объявлений, составил список наиболее привлекательных предложений и сел за телефон. Как и ожидалось, стоимость путешествия сполна исчерпывалась содержанием хрустящего конверта с логотипом фонда «Симатта». Выбор пал на небольшую, но известную фирму, предлагавшую тур с многообещающим названием «Вся Италия в одном туре! Венеция—Болонья—Пиза—Флоренция— Сиена—Рим—Ватикан—Неаполь—Помпеи!» На форумах тематических сайтов этот маршрут называли зомби-туром: обилие впечатлений за короткий период времени может превратить самого заядлого туриста в живой труп, одержимый синдромом Стендаля. Но нам с Лупеттой как профессиональным пожирателям прекрасного этот синдром не грозил: она была студенткой факультета истории искусств, а мои погоны украшали лычки четырехлетней муштры в Эрмитаже. Через день мы уже сидели в офисе турфирмы, сжимая в руках загранпаспорта.
— А почему фамилии разные? — удивилось напудренное лицо с зелеными линзами в глазах, бросив взгляд на анкеты. — Ах, так вы не женаты. Гражданский брак, значится? Да-а... С визой могут быть проблемы. — Лицо закусило губу, смазав помаду, и продолжило: — А может распишетесь, а? Тогда точно визу дадут, а если порознь, особенно когда молодая девушка... Итальянцы, они ведь такие, каждую вторую за б... барышню легкого поведения принимают.
— Нет, мы к этому пока не готовы, — твердо ответила Лупетта. — Пока не съездим в Италию.
— Мое дело предупредить, — моргнуло накладными ресницами лицо. — И имейте в виду, что в случае отказа в визе ее стоимость не будет компенсирована!
По дороге домой я не проронил ни слова, изо всех сил сдерживая дрожь от неожиданно ударившего мороза. Перед расставанием Лупетта по-матерински подтянула воротник моей куртки и нахмурилась.
— И тебе не холодно в такой мороз? Ты что, специально заболеть хочешь, чтобы мне... чтобы нам всю поездку испортить? Нет, так дело не пойдет. С завтрашнего дня одевайся теплее! И это не просьба, а приказ. Приказ о переходе на зимнюю форму одежды.
— А может, на зимнюю форму надежды? — скаламбурил я в ответ.
***
Как же устал я слагать тебе эти постылые гимны под сурдинку капельниц, устал кривляться как шут гороховый, изображая из себя невесть что. Ведь сперва я тебя совсем не боялся, веришь или нет, ни капельки, напротив, мне стало любопытно, страшно любопытно, ведь я даже имя твое впервые тогда услышал, несмотря на всю свою любознательность, клянусь, впервые, и первую мою реакцию, ну самую первую, понимаешь, можно было назвать скорее удивлением, чем страхом, впрочем нет, не удивлением, а легким смущением, но без всякого беспокойства, дескать, что еще за Лимфома такая, почему я о ней ничего не знаю, непорядок, надо срочно исправить ситуацию, заполнить досадные лакуны, пошустрить по словарям, и только я нарыл досье на тебя, меня словно прорвало, именно прорвало, по-другому не скажешь, я ведь еще когда в школе учился, страсть как любил энциклопедии разные, больше, чем фантастику, трясся над ними, как Гобсек над своими брюликами, и что ты думаешь, мне это сослужило хорошую службу, особенно на уроках географии и биологии, когда нас заставляли готовить доклады всякие, нет, если и заставляли кого, то только не меня, я сам всегда первым руку тянул и зажигал на этих докладах, еще как зажигал, если бы ты видела, то оценила бы, наверняка оценила бы, да, ты многое потеряла, без ложной скромности скажу, даже учителя заслушивались, и недаром, ведь я готовился, не то слово готовился, лазил по библиотекам, зубрил, репетировал перед зеркалом, в общем все по полной программе, к чему это я, а, ну да, я должен был сказать тебе спасибо, Лимфома, спасибо хотя бы за то, что я уже давно с таким искренним детским любопытством не отыскивал в массивных фолиантах незнакомые слова, ты словно воскресила во мне того знайку, который слюнявил пальцы, листая толстые тома энциклопедий, чтобы получить исчерпывающее представление о теме завтрашнего урока, о, теперь он знает многое, если не все, он готов прочитать такой доклад, что закачаешься, и не на один Урок, а по меньшей мере на целый день, если не на два, да что мелочиться, школа тут вообще уже не канает, надо брать выше, куда выше, дело пахнет научно-популярной публикацией в иллюстрированном журнале, если не сказать больше, да, кстати говоря, эти книжечки — недешевое удовольствие, совсем недешевое, нет, я ни на что не намекаю, просто мне порой приходилось выбирать между покупкой новых лекарств и приобретением очередного тома переводной клинической гематологии, и не скажу, что всегда был уверен в правильности выбора.
Очкастый пятиклассник выходит к пованивающей тряпкой зеленой доске, сжимая во вспотевшей пятерне ворох исписанных листов, и, сначала запинаясь, но потом все смелее и смелее читает зевающему от скуки классу увлекательный доклад о лимфомах, который он готовил всю ночь. На протяжении своего спича маленький цицерон с удовлетворением замечает, как в осоловелых от недосыпания глазах его слушателей разгорается любопытство, которое переходит чуть ли не в испуг. «Ты смотри, как мои байки вас зацепили! — улыбается про себя оратор. — Страшно? Еще бы, у меня самого поджилки тряслись, когда готовился!» Но постепенно вполне естественная реакция на рассказ о жуткой болезни начинает выходить за границы разумного. Одноклассники громко шушукаются, невежливо тычут в докладчика пальцами, а некоторые совсем уж истеричные девчонки даже повизгивают, вынуждая оратора повышать голос. А затем происходит и вовсе что-то непотребное. Наплевав на школьную дисциплину, слушатели вскакивают со своих мест, опрокидывая парты, и в страшной суматохе покидают класс, позабыв захватить свои причиндалы.
