— Пульс ровный, но очень частый.
Женщины спустились вниз приготовить компресс. Робен уселся против отца на низенький стул, куда мать складывала белье и платье, ложась спать.
Теперь ее одежда лежала в изножье кровати, стоявшей параллельно той, на которую уложили мать. Отец махнул рукой в ту сторону и сказал:
— Это пальто она перешила из солдатской шинели… Знаете, ее оставил нам тот малый из Вильфранша… Кажется, его звали Гиймен… Он помогал мне выпекать хлеб во время отступления… Славный был малый… Не знаю, что с ним сталось.
Робен покачал головой.
Отец умолк. Он сам не знал, почему заговорил о Гиймене, но у него стало легче на душе просто оттого, что он спокойно поговорил.
Робен спросил:
— Ваша жена была на огороде?
— Да. Она решила выйти, чтобы закрепить мешки на артишоках… Ведь я уже ни на что не гожусь… Но мне не следовало ее пускать. Только, вы ведь ее знаете, разве ее удержишь, когда дело касается работы!.. Все равно как с этой столовой. А уж я столько раз ей говорил, что она из-за этих жалких грошей губит свое здоровье.
Робен поднялся и подошел к окну.
— Ее сабо лежит возле грядки, — сказал он. — Когда спущусь вниз, схожу подберу его.
— Да, да, — отозвался отец. — Я об этом как-то не подумал. Боялся, что не дотащу ее сюда…
— По-моему, пришел врач, — прервал его Робен.
Отец встал и направился к двери.
— Вам незачем спускаться, — остановил его сосед. — Жена или служанка проводят его сюда.
Отец нерешительно потоптался на месте, напрягая слух. Но до него долетал только смутный гул голосов. Наконец на лестнице раздались шаги и дверь в спальню отворилась.
Врач был высокий и худой человек в очках с толстыми стеклами. Он поздоровался и попросил зажечь свет.
— Да у нас тут нет электричества, — пробормотал отец.
Врач, видимо, удивился.
— Ну ничего, обойдемся, — сказал он. — У меня есть карманный фонарик.
Он порылся в своем чемоданчике; потом отец увидел, как спина доктора согнулась, а голова низко склонилась над постелью. Выслушивал он больную недолго. Потом повернулся и сказал:
— Сомневаться не приходится. Воспаление легких. Она больна уже несколько дней, а сегодняшний холод довершил дело.
Только в эту минуту отец заметил свою невестку Мишлину, стоявшую в дверях.
— А что нужно делать? — спросила она.
— Нужно немедленно сделать укол, чтобы поддержать сердце. У меня нет с собой шприца, но тут неподалеку есть сестры. Сойдемте вниз, я напишу рецепт.
— Я тут приготовила компресс, — сказала госпожа Робен.
— Надо поставить. Ей станет легче.
Он немного помедлил, взглянул на Мишлину и прибавил:
— Надеюсь, сестра сразу же придет. А не то я могу забежать домой и…
— Нет, нет, — сказала Мишлина, — я сама всем займусь. Схожу за сестрой и приведу ее сюда.
Она отворила дверь и вышла в коридор, добавив:
— Пойдемте, надо дать больной отдохнуть.
Отец вышел из спальни последним. На пороге он оглянулся, еще раз посмотрел на жену и прошептал:
— Господи боже мой… Что теперь с нами будет!
В их крошечной кухне с трудом разместились пять человек. Отец стоял, прислонившись спиной к двери в столовую, возле самой лестницы.
— Надо бы принести еще стулья… — пробормотал он.
Но никто не обратил на него внимания. Примостившись на краешке стола, врач писал рецепт и что-то объяснял Мишлине. Напротив них госпожа Робен и ее служанка приготовляли компресс.
Все о чем-то говорили. Но отец уже не в силах был уловить нить разговора. Он только понял, что господин Робен предложил пойти за сестрой и в аптеку, а Мишлина повторила:
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я сама всем займусь.
Врач и Мишлина ушли. Госпожа Робен со служанкой понесли в спальню компресс. Отец опустился на стул. Робен тоже сел.
— Ну зачем же так тревожиться, — сказал он. — Вы знаете, воспаление легких сейчас легко вылечивают… Хотите, я принесу вам дров из сарая? Теперь их много понадобится, чтобы натопить спальню.
Отец только безнадежно махнул рукой.
— Что теперь с нами будет… — повторил он.
— Мы вам поможем, — пообещал Робен. — Жена будет приходить. А потом ведь и невестка вас не оставит. Все обойдется, вот увидите.
Он говорил с отцом, как с малым ребенком. Старик это понимал, и ему казалось, что раз сосед разговаривает с ним так, значит, мать обречена. Он хотел было расспросить Робена, но побоялся произнести страшные слова. У него было такое чувство, что если он сейчас заговорит о смерти, то, чего доброго, накличет ее. И он только сказал:
— Я бы, пожалуй, выкурил сигаретку, только боюсь, не смогу ее скрутить.
Робен достал из кармана пачку сигарет и протянул отцу. Руки у старика дрожали, дрожала даже зажатая в губах сигарета, когда он наклонился, чтобы прикурить от зажигалки Робена.
— Я вам оставлю всю пачку.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Но вам надо взять себя в руки. И надо выпить чего-нибудь горячего.
Робен подошел к плите. Но в стоявшей там кастрюле была лишь вода.
— Когда женщины спустятся, — сказал отец, — я подымусь переодеться. Фуфайка у меня насквозь промокла. А если и я сейчас свалюсь, тогда всему конец.
Женщины возвратились, и госпожа Робен сказала:
— Пусть компресс полежит подольше. Я схожу домой и принесу вам поесть.
— Неужели вы думаете, что я могу сейчас есть…
— Надо себя заставить. Вы непременно должны что-нибудь поесть. Это придаст вам сил.
— Думаю, с меня хватит тарелки супа.
— Мы сейчас уйдем, — сказала госпожа Робен. — Но вы не беспокойтесь. Я скоро вернусь. И, если понадобится, пришлю к вам после обеда Луизу.
Итальянка кивнула в знак согласия, и все трое вышли. Отец только растерянно повторял:
— Какое несчастье… Какое несчастье… Что теперь с нами будет!
Как только он вновь остался один, его опять охватила тревога. Он долго колебался, не решаясь пойти в спальню. Однако он чувствовал, что холод все сильнее пробирает его, и необходимость сменить фуфайку гнала его наверх больше, чем желание взглянуть на больную. Он слегка побаивался остаться с ней наедине.
Отец медленно подымался по лестнице. Он немного потоптался у двери, не отваживаясь открыть ее, скованный мыслью, что вдруг жена уже умерла. Но, едва он переступил порог, тяжелый хрип больной успокоил его.
Он подошел к жене, дотронулся до ее пылающей руки, лежавшей поверх одеяла, и спросил:
— Ты слышишь меня?.. Ты меня видишь?
Отсутствующий взгляд жены мучил его. У него не укладывалось в голове, что она могла так измениться всего лишь за час. Она еще стояла перед его глазами такой, какой была, когда выходила из кухни в сад, и он долго пытался вспомнить, какие именно слова она произнесла, переступая порог. То ли она что-то говорила о холоде?.. Или о веревке… Или, может, о ноже?.. Ах да, нож, должно быть, остался в огороде вместе с ее сабо. Да, кстати, сабо… господин Робен обещал его принести. И забыл. Таковы уж люди, вечно что-то наобещают. И жена Робена обещала вернуться. Ведь компресс слишком долго держать нельзя.
Отец подошел к окну. Сабо все так же валялось на огороде, выделяясь желтым пятном на черной земле. А вот ножа не было видно. Черенок у этого ножа из темного дерева. Если он вонзился лезвием в землю, его отсюда нипочем не разглядеть. Добрый был нож, хоть и маленький, такие только до войны делали.
Отец пожал плечами и вернулся к постели больной. Он все старался вспомнить, какие слова произнесла мать, переступая порог. Это не имело большого значения, но такой провал в памяти раздражал его.
Отец поискал фуфайку в шкафу со скрипучей дверцей. Найдя, развернул ее и подержал минутку над печкой. От фуфайки шел приятный запах трав. Мать всегда любила перекладывать белье засушенными цветами и листьями.
Старик все еще был в спальне, когда вернулась госпожа Робен. Она сняла компресс, потом спросила:
— Вы подкладывали дрова в печь?
Он подкинул несколько полешек.
— Пойдемте в кухню, — сказала госпожа Робен. — Я принесла вам поесть.
Они сошли вниз. На плите стоял небольшой алюминиевый бидон и белая эмалированная кастрюля с красной крышкой.
— Покушайте, — сказала соседка. — Это вам необходимо. Ваша жена отдыхает. Сейчас она в вас не нуждается, а скоро и сестра будет. Мне придется на время вас покинуть, мужу надо выехать пораньше, чтобы попасть в Полиньи до двух. Как только он уедет, я вернусь… В бидоне суп с овощами. А в кастрюлю я положила зеленого горошка и кусок мяса.
— Но я не голоден… Я не голоден.
Соседка ушла, повторив на прощание, что он непременно должен заставить себя поесть.
Отец достал из стенного шкафа тарелку и ложку. Ему и в самом деле совсем не хотелось есть. Но он понимал, что горячий суп подкрепит его. Суп из протертых овощей был очень хорош, в нем ощущался легкий привкус копченых сосисок. Старик съел все, что было в бидоне. Подождал немного, потом взял вилку, чтобы попробовать зеленый горошек. Сперва он ел его прямо из кастрюли. Горошек был удивительно вкусный, он просто таял во рту. Отец положил три полные ложки на тарелку и отрезал мяса. Он то твердил себе, что неловко так наедаться, когда рядом тяжелобольная жена, то повторял, что надо любой ценой восстановить силы. Уж коли ему предстоит все делать самому, да еще раз двадцать на дню взбираться по лестнице!.. Он вспомнил о той зиме, когда он сам болел воспалением легких. Он тогда больше месяца провалялся в постели. И жена ходила за ним. Но ведь ей-то не семьдесят один год. И однако, она частенько жаловалась, что от этой лестницы остается без ног. К тому же она женщина и умеет ходить за больным. Нет, он этого не сможет, где уж ему одному управиться и с больной, и с домом, и с покупками…
