Мне хочется с ним побеседовать, но медитация предполагает только улыбку и благодарность, поэтому я машу ему рукой и скатываюсь вниз, мимо глаз, нёба, попадаю в горло и натыкаюсь на двух разбитных сестричек, сидящих по обе стороны, нахально сложив нога на ногу в мягких тапках в форме ушастой собаки. Гланды. Мои гланды. Так вот они какие.
— Куда торопимся? — ехидно спрашивает меня одна из них. Я вспоминаю свои бесконечные детские ангины и чувствую себя немного виноватой за боль, которую я им причиняла.
— Привет, — отвечаю я немногословно. И конечно, улыбаюсь.
— Привет, коли не шутишь, — отвечает одна гланда, и я понимаю, что они на меня не сердятся.
— Спасибо вам.
— Пожалуйста, — смеются сестрички и машут мне тоненькими ручками.
Я качусь дальше вниз и встречаю его — сердце. Это оно причиняло мне столько боли всю мою жизнь. Это его я рвала на кусочки день за днем многие годы. Я смотрю на него, и у меня щемит. Щемит его, мое сердце. Мое родное, чудесное, терпеливое, нежное.
Мне хочется плакать от любви и благодарности, и я улыбаюсь со слезами на глазах.
— Прости меня, — говорю я не по правилам медитации.
— Конечно, — говорит мое сердце. Темно-красное, опутанное веревками сосудов, оно лежит как незыблемая глыба, очень мощное, но одновременно маленькое, мягкое и необыкновенно трогательное. В нем сила и мудрость. И я понимаю в этот момент, что оно давно уже мудрее меня. Это я там, снаружи, все мечусь, терзаюсь, все решаю — прощать, не прощать, любить, ненавидеть? Оно, мое сердце, давно уже простило всех и все. Оно слишком много страдало, для того чтобы не стать милосердным. Оно наконец стало старым и спокойным.
— Спасибо, — от души говорю я своему сердцу.
— Пожалуйста, — улыбается оно мне улыбкой старца, все видящего и понимающего, и я чувствую себя несмышленым ребенком. Мне становится намного легче. На нем, на сердце.
Я оглядываюсь по сторонам и вижу два серебристых, блестящих баллона — мои легкие. Они и правда легкие. И веселые.
— Привет, — говорю я и получаю в ответ струю ветра, обогащенную кислородом. У меня кружится голова, я радостно смеюсь и слышу, как легкие почти беззвучно, но крайне энергично смеются вместе со мной, с легким шипением выпуская в кровяную систему молекулы кислорода.
— Привет, — шипящим голосом хором отвечают мне мои легкие.
— Спасибо вам!
— Обращайся.
И я вновь скатываюсь вниз, к желудку.
— Здравствуйте, — говорю я ему почтительно.
— Привет, — отвечает мне желудок.
— Как вы?
— Слушай, ты там ешь поменьше, а то я не успеваю переваривать все, что ты закидываешь круглые сутки безостановочно.
— Да я в ресторане работаю.
— Догадываюсь.
— Я постараюсь. Спасибо вам, — я улыбаюсь ему.
— Пожалуйста, — улыбается в ответ желудок.
Что происходит? Ни один мой орган на меня не сердится! И это невзирая на то, что я относилась к ним всю свою жизнь совершенно безответственно и по-раздолбайски. Я не занималась спортом, ела что попало, болела, курила, пила всякую дрянь, нервничала и совершенно не думала о них, моих органах, беспрекословно и терпеливо перерабатывавших всю эту гадость в энергию, столь нужную мне для жизни.
Удивительно.
Я поворачиваю влево и встречаю селезенку. Депо крови. — Держись, — говорю я ей, маленькой, шустрой и веселой.
— Ноу проблем! — жизнерадостно отвечает мне моя селезенка.
— Спасибо тебе, — улыбаюсь я и подвигаюсь к спине, чтобы увидеть мои почки.
Две лоханочки лениво лежат на бочках. Ба, да кажется, они философы. Вообще, парным органам, похоже, повеселее живется. Есть с кем поговорить на равных, пожаловаться. Кто поймет тебя, как не твой брат?
— Привет, почки, — говорю я приветливо, с улыбкой.
Они чуточку приглядываются ко мне, потом переглядываются между собой и расплываются в улыбке. И жизнерадостно говорят:
— Хау дую ду.
— Спасибо вам.
— На здоровье. Оно у нас общее.
Я машу рукой и поворачиваю вправо. Пробираюсь к печени.
Она большая, коричневая и блестящая. Немного похожая на спокойное озеро. Так вот кто отражает алкогольные удары все эти долгие годы.
— Привет, — здороваюсь я с этим героем соц- и кап-труда.
— Здравствуй.
— Спасибо тебе. — У меня нет слов, чтобы выразить благодарность.
— На здоровье, — отвечает печень с улыбкой. И ни слова упрека.
Дальше колышутся кишки. Целая толпа. Тут, внизу живота, движуха по полной программе. Все кишки одновременно машут руками, волнуются, радуются встрече.
— Привет, — улыбаюсь я им.
— Привет! — шумят они.
— Спасибо вам.
— И тебе, и тебе! — прокатывается по ним волна перистальтики.
И тут я начинаю пробираться еще ниже. Туда, где моя матка и яичники.
Вот она, как и написано в умных книгах, размером с апельсин. Мое второе сердце. Центр меня — женщины.
— Привет, — шепотом говорю я. Она необыкновенно красива, моя матка.
— Привет, — ласково отвечает она.
— Спасибо тебе.
— Пожалуйста, малышка.
— Я на тебя очень рассчитываю.
— Можешь, — легко и нежно вздыхает она, и меня переполняет счастье.
— Привет, ребята, — кричу я легким веселым яичникам, задорно торчащим на ниточках труб, и они приветственно качаются, оба одновременно.
— Привет!
— Не подкачайте!
— Можешь на нас рассчитывать.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Вот и все. Мое путешествие внутри моего тела закончилось, а музыка еще играет.
И я начинаю свой путь назад, в комнату моей квартиры. Я потихоньку возвращаюсь, по дороге с любовью и бесконечной благодарностью вспоминая все свои органы — такие разные, такие нужные лично мне, сумевшие простить меня, беспутную и безалаберную, и сумевшие меня, безусловно, полюбить.
Я попадаю через макушку обратно в комнату, открываю глаза и понимаю, что на моем лице самая радостная и умиротворенная из всех возможных улыбка.
В пятницу утром, до собрания, я звоню Антону. Мне необходимо посоветоваться.
— Как ты думаешь, мне позвонить Сашиной Маше?
— Хм, — задумывается Антон, — а цель?
— Цель — выяснить, что она на самом деле думает.
— Ну, может, и позвонить. И что дальше? Вот скажет она, что никогда в жизни больше в одном поле не сядет с бывшим благоверным. И даже разрешит тебе это озвучить для Саши.
— Ну, предположим, я ему об этом сама говорю. И… И он все равно не отступится. Он же баран упертый. «По фиг мне» — вот и все, что он скажет. И опять поедет долбиться. Что, может, и к лучшему.
— Второй вариант. Она скажет, что просто хочет его проучить.
— И тогда ему тем более нельзя об этом говорить. Весь воспитательный эффект пропадет. Так-то она его все же заставила задуматься о своих способах бытия. И их эффективности.
— А если она скажет: «Ой, я вся такая непонятная, меня так колбасит, так колбасит, ну я прямо не знаю!»
— Да, женщина все может сказать.
— Вот и я о том же.
— Ну ладно, слушай, давай после собрания решим. Вдруг что полезное услышим. Спасибо, что поговорил.
— На здоровье, моя радость.
Как мне приятно! Я еду и улыбаюсь.
На собрании первым делом обсуждаем детишек, которым можно помочь. Их уже человек пять нашли. Как эти деньги разделить, спрашивается? Кому отказать? Наученные горьким опытом ребята всех родителей пробивают через Севиного милицейского друга. С родителями Никиты та еще катавасия. Они таких лохов, как мы, штук семь нашли, готовых помогать Никите. Теперь их всех опрашивает милиция. Ищут и сообщников в Германии. У людей просто волосы дыбом. Хотели помочь малышу, а тут на тебе.
— Слушайте, — вдруг говорит Настена, — так у нас же теперь не только пять новых детишек есть, но и семь новых спонсоров!
Все тупо смотрят на нее несколько секунд, а потом просто подлетают со своих стульев и начинают Настю обнимать.
— Мужик, — хлопает ее по ладошке Егор, — уважаю!
— Голова, — радуется Антоха.
Действительно, ведь люди готовы были помочь Никите, пусть теперь нашим новым найденышам помогут. Тем более мы их проверяем, риск минимальный.
