Я сказал тебе, что считаю религию большеносых суеверием? Если да, то я был не прав. Их религия была бы очень хороша — если бы они ей следовали. С ней произошло то же самое, что и с даосизмом. Утонченная философия премудрого Лао-цзы была бы просто прекрасна, если бы люди были в состоянии следовать ей. Учение же великого Кун-цзы, не столь утонченное в теории, оказывается гораздо лучшим на практике — именно потому, что ему возможно следовать. Религия большеносых очень хороша, но они следуют лишь внешним ее заветам, да и это делают слишком поверхностно. Сама по себе она — не суеверие, это они относятся к ней как к таковому. О вере же, которую они исповедуют на самом деле, я уже писал: это — Западное и Восточное учения. Причем «запад» и «восток» здесь следует понимать не в нашем смысле, ибо, противопоставляя запад востоку, большеносые не знают и не ищут середины.
Западное учение гласит, что счастье создается богатством. Обязанность каждого — стремиться к счастью по мере своих сил. Поэтому важнейшей заслугой человека Западное учение считает получение прибыли. При этом человек — чисто теоретически — должен руководствоваться определенными правилами морали. Эти правила могут выводиться как из суеверия, то есть религии, так и из общепринятых представлений о долге и добродетели. Но это теоретически. Практически же стоит прибыли только забрезжить на горизонте, как все моральные правила либо извращаются так, чтобы они не служили помехой, либо же, что гораздо проще, отбрасываются. Так, рассказывал мастер Юй Гэнь, сам столкнувшийся с этим в своем лесоводстве, известно, что уксусный дождь, разъедающий лес, зарождается из облаков дыма, того ядовитого пара, который уже в течение десятилетий, а кое-где и столетий испускают гигантские кузницы, и из тех смертоносных отходов, которые они же спускают в реки. Известны и имена виновных в том лиц. Однако если запретить кузницам испускать яды, они не смогут работать; если они не смогут работать, сократится прибыль (не только для высокопочтенного господина Начальника и таинственных хозяев руководимой им кузницы, но в первую очередь для самих рабочих); если же сократится прибыль, они сочтут, что лишились своего счастья. Поэтому мораль извращается, причем настолько, что даже разговор на эту тему считается неприличным. И вот министр Чжи, тот самый варвар с юга, выходит к народу и заявляет: ничего страшного! Того же, кто осмелится ему возразить, подвергают наказанию или по меньшей мере порицанию.
Самое интересное в том, говорит мастер Юй Гэнь, что министры-то и входят в число этих таинственных хозяев кузниц. Остальное тебе ясно.
Ты можешь подумать, что народ, устав дышать отравленным воздухом, однажды поднимет восстание. И ошибешься. Все рабочие кузниц состоят членами огромных ремесленных сообществ. Эти сообщества (они называются «Один раз дать», что звучит как насмешка; скорее их следовало бы называть «Десять тысяч раз отнять»[64], однако, тоже озабочены лишь тем, чтобы обеспечить своим членам как можно большую прибыль, то есть в конечном итоге преследуют те же цели, что и таинственные хозяева кузниц, и продажный верховный мандарин, даже если и уверяют всех в обратном. Кроме того, сообщил господин Юй Гэнь-цзы, богатые, и высокородные начальники этих обществ сами принадлежат к числу таинственных хозяев гигантских кузниц и даже открывают иногда собственные кузницы…
Таково вкратце Западное учение о благе прибыли. Восточное учение немногим лучше. Оно считает — и это показалось мне величайшей глупостью из всех, когда-либо слышанных мною, — что весь ход истории подчиняется нескольким совершенно незыблемым закономерностям. Хотя каждому, кто хоть раз дал себе труд задуматься над ходом истории, должно быть ясно, что роль всех (несомненно, имеющихся в ней) закономерностей вместе взятых значительно уступает роли случая. История подобна потоку, знающему лишь один закон: что течь ему положено с горы в долину. Но то, как он потечет, обойдет ли он эту скалу слева, а ту справа, или наоборот, часто зависит от крохотного камешка, случайно оказавшегося на пути его первой капли.
Но нет, Восточное учение кладет в основу истории закономерность, и мало того: его основатель имел смелость заявить, что умеет вычислить эту закономерность. Мне это напоминает самоуверенные заявления астрологов.
Далее, Восточное учение исходит из того, что народ глуп — мысль, сама по себе не лишенная остроумия, — и что его следует буквально за руку вести к своему счастью. Счастье же, согласно этому учению, ожидает людей в отдаленном будущем. В чем оно состоит и как выглядит, никто из создателей учения не знает. Один из них, правда, провозгласил, что счастье — это когда никто больше не голодает и не ночует на улице. Но если это — все, кому нужно такое счастье?
Что ж, пускай глупый народ — хотя на самом деле он не так уж глуп — поверил и устремился к этому далекому и неведомому счастью. Что же сторонники Восточного учения будут делать дальше? Правильно: им придется (и уже пришлось) всеми силами укреплять государство, так что теперь в странах Восточного учения рядом с каждым человеком из народа стоит стражник с обнаженной саблей, чтобы тот не сбился с пути к положенному ему счастью. Наши правнуки в Срединном царстве — какое счастье, что это произойдет лишь через тысячу лет! — тоже объявили себя приверженцами этого учения.
Самое удивительное в этом Восточном учении — то, что оно, обещая людям вещи столь туманные и неуловимые, что они кажутся скорее поэтическими образами, упорно называет себя «рациональным и материалистическим мировоззрением».
Ныне Западное и Восточное учения, как и следовало ожидать, противостоят друг другу, однако не как две разные философские школы, противоборство которых ограничивается лишь сферою духа, а потому способно даже быть плодотворным, а как две вполне реальные силы: их вооруженные до зубов солдаты грозят друг другу как могут. Войны же не случилось до сих пор только потому, считает господин Юй Гэнь-цзы, что ни одна из сторон не уверена в победе. Время от времени на окраинах их империй происходят вооруженные стычки, и тогда кому-то из противников удается наградить другого чувствительным пинком. Но на большее они не отваживаются. Мастер Юй Гэнь называет это равновесием страха. Ясно, что в таком мире ни о каком всеобщем процветании и речи быть не может. Впрочем, об этом я тоже уже писал, правда, в иной связи.
У Западного учения есть одно преимущество: счастье, отождествляемое с прибылью, выглядит не в пример доступнее счастья в отдаленном будущем. Преимущество же Восточного учения в том, что им проще пользоваться. Но ни одному из них не суждено когда-нибудь отпраздновать победу, говорит господин Юй Гэнь-цзы, и я не могу с ним не согласиться. И те, и другие уже доедают свои шкафы и кровати.
О том же беседовал я и с господином Май Ло, судьей. Он сказал мне: напишите книгу, изложите в ней свои мысли, пусть о них узнают все. Ибо лишь посторонний способен открыть большеносым глаза — не важно, придерживаются ли они Западного или Восточного учения (господин судья Мэй Ло даже не подозревает, насколько я для них посторонен и даже «потусторонен»). Он дал мне книгу, написанную одним большеносым, жившим почти три века назад. Этот большеносый был аристократом очень древнего рода из страны западнее Ба Вай; звали его Мо Тэ-кьо[65].
Книгу свою он написал от имени «постороннего наблюдателя» — некоего князя из далекой страны, весьма остроумно и нелицеприятно судящего о нравах большеносых. Кстати, страна, из которой прибыл этот князь, тоже была расположена где-то на Востоке… Можешь себе представить, как глубоко тронула меня эта книга. Возвращая ее господину Мэй Ло, я жалел, что не могу признаться ему в этом моем чувстве. Задал же я ему вопрос: нашла ли книга господина Мо Тэ-кьо хоть какой-то отклик в сердцах большеносых?
— Да, конечно, — ответил господин Мэй Ло, — но, увы, весьма небольшой.
Так что и я не стану тратить время на сочинение книги для большеносых, помня слова мудреца с Абрикосового холма: «Учитель сказал: опровергать теории глупцов — напрасная трата сил».
Сердечно приветствую и обнимаю тебя —
твой Гао-дай.
(вторник, 7 декабря)
Дорогой Цзи-гу,
год большеносых подходит к концу — так же, как и мое пребывание в их мире. На улице холодно, идет снег. Госпожа Кай-кун и маленькая госпожа Чжун разругались. Этого я тоже не понимаю. Вероятно, все дело в том, что женщина здесь привыкла держать себя по-мужски. Ей хочется, чтобы мужчина дарил ей одной всю свою благосклонность: вот уж действительно странное воззрение! Мало того что это вредит здоровью: именно из-за этого, я уверен, в конце концов и распадается семья. Разве я не с равной нежностью и благодарностью принимал дары любви от обеих, от госпожи Кай-кун и маленькой госпожи Чжун? Разве не в равной мере я отдавал им свою мужскую силу, находя время для каждой?
