«Я его люблю», — прошептала Люба.
«Видишь, любит она эксбициониста этого», — передала кровать.
«Да что она о любви-то знает? — рассердилась коляска. — Отдается первому встречному».
«А без первого и второго не будет, — авторитетно пояснила кровать. — Как же без первого? Десятому что ли сразу отдаваться?»
«Представь, что тебя твой джип целует», — пробормотала Люба и запрокинула голову…
Коляска сразу замолчала. Комната притихла. Только слышно было, как вдали по коридору, в кухне, смеялись Кристина-даун и глухонемая Анжела, да на улице громко распевал веселую цыганскую песню двупалый Вася.
Люба лежала, зажмурив глаза и пряча дыхание.
«Любушка, — встревожено позвала коляска. — Ты живая? Ответь!»
«Не велик ваш Николай, чтоб до смерти залюбить. Видали мы и позавиднее», — авторитетно заявила кровать.
«А чего же Любушка молчит, не шевелится?» — плаксиво протянула коляска.
«Видать, от счастья умерла, — предположила кровать. — Сердце от восторга не выдержало».
«Люба, скажи что-нибудь! — заголосила коляска. — Ты чего глазоньки-то не открываешь?»
«Мне стыдно, — прошептала Люба. — Я ничего не умею и не могу привлечь мужчину, как женщина».
«Слава тебе господи, жива, — выдохнула коляска. И тут же возмутилась: — Как это, ничего не умеешь? А на балалайке играть?»
— Тебе понравилось? — спросил Николай, медленно проводя пальцем по Любиному животу.
Люба утвердительно затрясла головой, не открывая глаз.
«Уж не знаю, чему там нравиться», — заворчала коляска.
— Приятно было? — допрашивал Николай.
— Конечно, — ответила Люба. — Я так рада…
— Нет, я имею в виду, вот здесь, — он положил ладонь на низ Любиного живота, — Приятно было? Что ты чувствовала?
— Ничего, — честно ответила Люба.
Николай нервно приподнялся на локте:
— Совсем ничего?
— Я там вообще никогда ничего не чувствую, — наконец открыв глаза, пояснила Люба. — У меня же паралич нижней части тела.
— Значит, только из-за этого? — с облегчением уточнил Николай.
— Да.
— Что за шрам? — спросил Николай, дотронувшись до блестящей белой полоски на коже, ускользавшей в пах, к изгибу тощей Любиной ноги.
Люба приподняла голову и посмотрела на живот:
— Это мне косоглазие оперировали.
Николай поводил глазами. Вновь взглянул на живот.
— Чего оперировали?
— Косоглазие, — громче сказала Люба. — У меня же из-за щипцов еще один глаз косил.
Николай снова приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Любины глаза.
— Это давно было, в детстве, — засмеялась Люба.
— А через живот-то почему?
«Вот пристал! — возмутилась коляска. — Может, человеку неприятно такие интимные детали рассказывать: про болезни, про операцию. Любушка, чего он привязался с расспросами? Вспоминать, небось, до сих пор больно?»
— Как ни странно, совсем не больно, — задумчиво пожала плечами Люба.
— Через живот косоглазие оперировать не больно? — с несвойственным ему недоумением спросил Николай.
— Да нет, меня перепутали нечаянно, — махнула Люба рукой. — С другой девочкой. У нее была грыжа, а у меня — косоглазие. И врач нас перепутал.
— Ничего себе перепутал — жопу с пальцем, — пробормотал Николай.
«Ой, как вспомню, так сердце обмирает!» — заохала коляска.
— А что вы, мамочка, хотите? — сказала Надежде Клавдиевне врач-окулист, к которой она привела шестилетнюю Любочку, посоветоваться насчет операции по поводу косоглазия. — Вы родили больного ребенка. Что тут в карточке написано? Так… Вот, пожалуйста: неправильное поведение матери во время родов.
— Это неправда, — волнуясь, горько сказала Надежда Клавдиевна. — Я просто торопилась к Первомаю родить.
— А родина вас об этом просила? — строго осведомилась врач.
— Родина — нет, — честно ответила Надежда Клавдиевна. — Собрание коллектива роддома просило — успеть к демонстрации.
— Вы на медиков с больной головы на здоровую не перекладывайте, — строго сказала врач. — К демонстрации! Отметить, небось, торопились это дело, выпить на Первомай.
— Вы не имеете права, — дрожащим голосом произнесла Надежда Клавдиевна. — Карточка все врет. Насчет неправильного поведения…
— Медицинская карта больного — это юридический документ строгой отчетности, — повысила голос врач. — Мы ее для прокурора пишем. А вы сейчас обвинили советскую документацию во лжи?
— Нет, я не обвиняла, — начала Надежда Клавдиевна.
— Может, и конституция наша лживая? — напирала врач.
— Нет, конституция не лживая, — испугалась Надежда Клавдиевна.
— По карточкам ежемесячно подводится медицинская статистика. И она утверждает, что основная причина заболеваний ДЦП — пьянство одного или обоих родителей, курение во время беременности, неправильное поведение. Надеюсь, к нашей статистике у вас нет претензий?
— У меня вообще ни кому претензий нет, — сказала Надежда Клавдиевна. — Я только хочу, чтобы вы дали нам направление на операцию. Все-таки Люба девочка. Ей замуж выходить.
Врач сделала удивленное лицо и бросила взгляд на Любу.
— Девочке лучше без косоглазия, — тихо окончила Надежда Клавдиевна.
— Мамочка, дорогая моя! — с убеждением произнесла врач. — Зачем вы ребенка будете зря мучить? В вас сейчас говорят эмоции, а не разум.
— Почему — зря?
— Замуж! У вашей девочки… — врач понизила голос, — у ребенка нет будущего. Я вам, как врач, нет, как женщина женщине советую: отдайте ребенка в специализированное учреждение. В нашей стране отличная система медицинских специализированных учреждений.
Надежда Клавдиевна обхватила Любу и уткнулась носом ей за ухо.
— Я вас очень прошу, — сдавленным голосом сказала Надежда Клавдиевна, — Хотите, я на колени встану? Дайте направление на операцию. Без него в больнице не принимают.
Врач сделала обиженное лицо и сердито написала на бумажке направление в детское отделение районной больницы.
В больнице Надежде Клавдиевне разрешили лишь донести Любу до кроватки в палате, а Геннадия Павловича не пустили дальше приемного отделения.
— Разрешите жене с ребенком в палате остаться. Я заплачу, — неумело предложил Геннадий Павлович из дверей и торопливо вытянул из кармана рубашки сложенные рубли.
— У нас, гражданин, медицина бесплатная, — сердито произнесла врач и посмотрела на жалкие мятые трешки. — Чем ваша дочь лучше других, что ей особые условия создавать?
— Она больна, — пояснил Геннадий Павлович.
— А у нас здесь здоровых нет, — осекла врач. — Сегодня мы вашу жену в отделение пустим, а завтра все мамаши здесь поселятся? Вместо того, чтобы на производстве работать, будут в палатах бездельничать за государственный счет?
— Да, конечно… Просто… Поймите, у меня единственный ребенок.
— У вас единственный. А у меня их в отделении сорок человек. Закройте дверь, вы мешаете работать.
В палате Надежда Клавдиевна уложила Любу на фанерную кроватку возле умывальника. Из соседней кроватки глядела белобрысая девочка.
— Здравствуй, — обратилась Надежда Клавдиевна. — Тебя как зовут?
— Оля.
— А что у тебя болит, Олечка?
— Ничего не болит, — ответила Оля, нацепив край простыни на зуб.
— А зачем же ты в больничке лежишь?
— Грыжу будут делать. Вот здесь, — Оля показала на живот под простыней.
— А-а! — поняла Надежда Клавдиевна. — А Любе глазик сделают красивый. Оля, у Любы ножки болят, ты позовешь медсестру, если ей что-нибудь понадобится?
Оля закивала.
В палату вошла пожилая санитарка с огромной рыжей клизмой в руке.
— Зефирова кто?
— Я, — ответила Надежда Клавдиевна.
Санитарка с сомнением посмотрела на клизму и на Надежду Клавдиевну.
— Операция-то кому?
— Ах, да! Вот — Любочке.
— Ну а вы чего под руку лезете? — обиделась санитарка.
Она откинула с Любы простынь, подсунула ржавую клеенку и, ловко повернув Любину попу, воткнула клизму.
Люба заорала.
— Любочка, маленькая, не плачь! — запричитала Надежда Калвдиевна.
— Уйдите, женщина, — приказала санитарка. — Не мешайтесь!
Надежда Клавдиевна заплакала и поплелась вон. Вопли Любы были слышны до дверей на первом этаже.
— Гена, может, действительно не надо было? — шмыгая носом, жалобно спросила Надежда Клавдиевна. — Окулист предупреждала — намучаете только лишний раз ребенка.
— Не знаю, — растерянно ответил Геннадий Павлович. — Покатать бы по блюдечку яблочко, да заглянуть — что там будет?
— Быстрее бы ночь прошла, — попросила Надежда Клавдиевна. — Операция назначена на десять. Сказали, что к двенадцати можно подойти. В палату пустят. Давай персикового компота купим, завтра Любочке снесем?
