Лев Портной - Трепетные птички

Но больше всего меня радовали эсэмэски. И о них стоит рассказать отдельно.

В те счастливые времена, когда мы были вместе, Вовик иногда впадал в странную задумчивость. Чаще всего это случалось во время поездок по городу, особенно в «пробках». Он неожиданно отключался, наклонялся вперед, левой рукой прикрывал рот и теребил подбородок так, словно хотел что-то сказать, но боялся, что сорвется неверное слово. Я чувствовала, что в эти минуты его занимают мысли отнюдь не о бизнесе, не о семье и уж точно не обо мне. Я отворачивалась и, мучимая ревностью, делала вид, что любуюсь пейзажем за окном. Иногда Вовика «не отпускало» до конца поездки, и он становился невыносимым, впрочем, быстро справлялся с раздражением. Но гораздо чаще Вовик, помусолив подбородок, вытаскивал сотовый и торопливо набивал какие-то тексты, прикрывая от меня дисплей. Закончив, он откидывался назад, на губах его блуждала мечтательная улыбка, выражение лица делалось благостным, и мне хотелось залепить тортом со взбитыми сливками по его самодовольной физиономии.

После того, как мы расстались, тайна его эсэмэсок открылась, подтвердив мои худшие подозрения. Правда, это тогда, пока мы были вместе, они были худшими. А теперь эсэмэски приходили ко мне, и это было приятно. Дзынькал мобильник, извещая о новом сообщении, и я знала, что Вовкин джип стоит в «пробке», он сидит с блаженной улыбкой, и новая пассия с трудом сдерживается, чтобы не влепить ему кулачком по губам. В такие минуты я мысленно обращалась к ней. Не ревнуй, говорила я, пойми: наступит печальный день, когда и тебя отправят в отставку, а номер твоего мобильника включат в список рассылки смс-сообщений, и, получая время от времени незатейливые четверостишия, ты будешь знать, что есть человек, который то ли любил тебя, то ли поматросил и бросил, но как бы то ни было, ты можешь обратиться к нему, случись крайняя необходимость. А можешь и без крайней необходимости.

Стишки, которые он присылал, были непритязательны и сумбурны. Как тот азиат пел обо всем, что попадалось на глаза, так и Вовик рифмовал всякую чушь, приходившую ему на ум. Впрочем, иногда он выдавал и строки, достойные пера маститого острослова. Например, как-то в конце февраля я получила вот такой лимерик.

Сексуальный голод порождает острое чувство одиночества. Хочется лезть на потолок или запустить руку в штаны случайному попутчику в лифте, а вечером, лежа в ванной, расстрелять свое естество не струей из душа, а очередью из «Калашникова».

Лимерик об одном художнике напомнил мне о другом. Точнее, о другой. О той, картина которой украшала холл. Я и раньше частенько думала о Светке, но то были бесплодные воспоминания. А Вовкин лимерик подтолкнул меня к действию. Вечером я позвонила ей. Она ответила после первого же гудка, будто почти два года сидела, не спуская глаз с дисплея. Через час она переступила порог моей квартиры.

— Вот и я, — напевно растягивая слова, промолвила Света.

Наши взгляды встретились, и мы замерли. И вновь завороженная глубиной ее глаз, я забыла обо всем остальном — о приплюснутом носе, худющих руках, костлявых коленках и выставленной на обозрение, как в наглядных пособиях, системе кровообращения. Я видела только карие глаза. Но моя наивность осталась в прошлом. Льющийся из ее глаз свет я больше не принимала за свет всепонимания. Всепрощения — может быть. Простить ее, простить себя и позволить увлечь себя в омут.

Я сделала шаг вперед, мы обняли друг друга, замерли снова, и меня обдало знакомым жаром.

Но Светка осталась Светкой. Я так и не поняла, и впрямь ли она была такой непосредственной? Или ее простодушие являлось маской, толстой носорожьей шкурой, чтобы такие, как я, не лезли в душу и не рассчитывали на слишком близкие отношения?

Она увидела картину на стене и, выскользнув из моих объятий, воскликнула:

— Так вот она где? А я Вовку-то спрашивала, куда «Розовые кисти» дел! Хотя и догадывалась, что ты картину с собой забрала! Нравится?

— Нравится, — кивнула я, кое-как справившись с эмоциями. — Все жду, что художник вернется и перекрасит все в розовый цвет.

— Розовый цвет, — промолвила Света, — быстро надоест. До тошноты.

Она уехала поздним утром. Я дала ей денег, меньше, чем давал Вовик, но, кажется, она осталась довольна. По крайней мере, на прощание она сказала свое обычное:

— Не пропадай.

Я выпила чашечку кофе и позвонила ему. Ответила секретарь, она предупредила, что у Вовика важное совещание, и он оставил мобильный в приемной. Я сказала, что перезвоню, но секретарша ответила, что уже зашла в кабинет и передает ему трубку.

— Вика! — услышала я знакомый голос. — Что-то случилось?

— Да нет же, нет, — ответила я. — Я звоню просто так.

— Ага, просто так! Это хорошо, — ответил он.

— Ты все время присылаешь мне стишки, а я никак не могу придумать ничего достойного, чтобы ответить. Вот и решила просто позвонить, сказать «спасибо», это очень приятно.

— Ага, спасибо-спасибо! — в его голосе послышались самодовольные нотки.

— Ну, ладно, я знаю, ты занят сейчас, — сказала я.

— Ага. Вика, ну ты звони, звони, если что.

— Хорошо. Пока, — ответила я и дала отбой.

Может быть, это и хорошо, что я нарвалась на совещание, и время для разговора оказалось неподходящим. Ведь я готовилась сказать нечто совсем другое, а не то, что сказала. А при здравом размышлении решила: то, что не сказала, пусть так и останется несказанным никогда.

Он не понял бы меня и чего доброго обиделся бы, скажи я ему, что он зажилил кое-что, что мог бы мне и оставить.

В начале 1998 года что-то не заладилось на фондовом рынке, и Виктор с головою ушел в компьютер.

Он почти не разговаривал ни с Леной, ни с Татулей, что было и к лучшему — слишком сделался он раздражителен. Сбережения таяли, а Виктор преодолел все уровни Carmageddon’а и с утра до вечера давил виртуальных зомби уже бесцельно.

— Черт, придется дом продать! — сказал он однажды.

И это были первые вразумительные слова за три месяца.

— Так все плохо? — спросила Лена.

— Плохо! — рубанул он.

Пришлось отложить разговор.

В апреле он не дал денег на школьную экскурсию Татуле, и тогда Лена решилась:

— Может, тебе еще чем-нибудь заняться?

— Чем, Лена, чем?! — лицо его скривилось, словно от боли.

Он поставил игру на паузу. Зомби, придавленный виртуальным «феррари», застыл в нелепой позе.

— Ну, вот хоть частным извозом займись пока, — промолвила Лена.

— Ты че?! Совсем дура?! — заорал Виктор.

Через два дня Лена осталась одна с ребенком в маленькой «двушке» на Соколе, которую после покупки коттеджа как-то руки не дошли продать. Десять тысяч долларов и старенькую «хонду», как поняла она, Виктор выделил им на оставшуюся жизнь.

— А! С квартирой, с машиной! Какая невеста! — с колоритным акцентом восклицал Мераб, сосед по лестничной клетке.

— И с дочкой в нагрузку, — отшучивалась Лена.

Она знала от участкового, что Мераб — вор в законе. Таковой статус подтверждался вечным скопищем дорогих иномарок у подъезда и снующими туда-сюда деловыми людьми с мордами, сосредоточенными, как у немецких овчарок.

К концу июля Лена истратила три тысячи. Как сократить расходы, она не знала. Как заработать — тем более. И тут появился Владик, бывший однокашник. Он зарабатывал — и, судя по виду, неплохо — на форексных сделках.

— Лен, тут дело такое. Проигрывают только лохи, — объяснял он. — Те, кто нервничают, дергаются раньше времени. Сама посуди, ну, открыла ты позицию, а курс не в ту сторону пошел, ну и что?! Ну, сиди спокойно и жди, пока курс в твою пользу изменится. Ну, конечно, кому деньги срочно нужны, он начинает позицию закрывать, фиксирует убыток…

— Мне деньги только через месяц понадобятся, — сказала Лена.

— Ой, да за месяц я тебе столько наколбасить успею! — заверил Владик, укладывая пять тысяч долларов в портмоне из крокодиловой кожи. — Сегодня же размещу, а с понедельника следи за курсом, — сказал он на прощание.

Понедельником было 17 августа.

Вечером Лена отвезла дочку к родителям. Вернувшись домой, она сложила под зеркалом тоненькой стопочкой две тысячи долларов, прошла в ванную, отправила в рот первую горсть таблеток и запила водой из-под крана. Взглянула на себя из зеркала побитой собакой и разрыдалась. Представила печальные глаза матери, отца. Знай они, непременно бросились бы на помощь. Но чем, чем они могли ей помочь?!

Она бросила в рот еще одну горсть таблеток и запила их водой. Лицо в зеркале сделалось совсем несчастным, потерянным. Вспомнила, как посоветовала Виктору заняться частным извозом. Хороший был совет, ничего не скажешь. А что ж сама не пойдешь продавщицей или маникюршей работать? Она вставила два пальца в рот, метнулась к унитазу, ее вывернуло, и вот с этого-то момента ей и поперло.