Мои замечания Чарли выслушал без удовольствия. Суть в том, что я не мог обсуждать с ним подробности совершенно секретной операции, и поэтому некоторые мои пожелания выглядели неубедительными. После того, как мы минут пятнадцать, а может быть, и полчаса, полаяли друг на друга, я снял разногласия, уведомив его о том, что мои поправки обсуждению не подлежат.
Он назвал меня занудой.
Так как я был не в настроении выслушивать подобное от чиновника его уровня, то напомнил ему, что Джон Эрлихман сказал одному из составителей речей Никсона: «Вас, сочинителей, на цент дюжина».
– Потому-то у Никсона все речи были никчемными, – рявкнул Чарли. – Но хотя бы у Эрлихмана были мозги.
– Итак, Чарли…
– Отдайте это Петерсону. Он напишет вам миленькую безделушку, какие вам по нраву.
Я пометил себе: заглянуть в медицинскую карту Чарли. У меня сложилось впечатление, что ему недостаточно тех успокоительных таблеток, которые ему дают.
В три часа десять минут пополудни мне позвонил Клэй Кланахан.
– Случилось еще кое-что. Но пусть об этом сообщит президенту кто-нибудь другой.
Я понял, дело серьезное.
– Догадайтесь, кто сейчас на Бермудах, – сказал он.
У меня не было ни малейшего представления, кого он мог иметь в виду.
– Братец.
Должен сказать, я тоже не горел желанием сообщить об этом президенту. Дэн Такер добрался до бунтующих островов, представьте себе, на лодке.
Люди Кланахана взяли его под наблюдение. Ничего удивительного, что он отправился прямиком в здание суда на Франт-стрит, которое теперь служило Политическим департаментом. Клэй понятия не имел, что брат президента там делал, однако у него были кое-какие подозрения.
Президент разговаривал со спикером Ферраро и руководителями операции «Беспредел», когда я тихонько проскользнул в Овальный кабинет, чтобы сообщить ему неприятную новость.
Судя по выражению лица мистера Ферраро, разговор был не из легких. Мне удалось перехватить взгляд президента и сделать знак, что у меня для него важное и срочное сообщение.
– Ну? – спросил он, когда мы остались одни.
Я сказал. Президент молча подошел к своему письменному столу.
– Напомните мне, Герб, он все еще мусульманин?
– Нет, сэр. Он жил в Мичигане с Бхагваном.
– Ах, да. – Президент вздохнул. – Правильно. На Рождество Дэн прислал нам сыр собственного изготовления. Неплохой сыр, надо отдать ему должное. Вот только немного комковатый. Кард говорит, его там делают из соевых бобов.
Мне было очень жалко президента.
Надо поговорить с Гербом младшим об учебе, воровстве и обо всем прочем.
Из дневника. 16 октября 1992 года
Остаток ночи, после того как президент произнес свое историческое обращение к нации, я опять провел на кушетке в кабинете. Еще не было шести, когда меня разбудило легкое пощелкивание по лбу. Оказалось, это Хлопушка. Он был в пижаме и держал в руках фунта четыре комиксов. Не долго думая, он залез ко мне под одеяло и вручил пару комиксов. Так – с чтения вслух комиксов «Ньюболд, Волшебный Слизняк» и «Титановый малыш» – начался для меня один из самых важных дней в американской истории.
Оперативная группа Военно-морского флота США полным ходом шла к Бермудам, и, естественно, зрелище это не могло не привлечь внимание мировой общественности. В утренних газетах журналисты высказывали различные мнения о речи президента. Меня передернуло, когда я увидел заголовок в «Пост»: «АМЕРИКА ИДЕТ К ВОЙНЕ». В речи президента не было ни слова о войне, и хотя он ясно дал понять, что больше не позволит водить себя за нос, операция «Беспредел» оставалась тайной за семью печатями. Целью обращения было убедить «М-энд-М» в том, что в случае, если он продолжит свои «шуточки», не миновать ему снарядов шестнадцатидюймовых пушек с линкора «Нью-Джерси».
Советский посол Василий Крыткин, относительно недавно назначенный в Вашингтон, в девять часов утра прибыл в Белый дом. Это был плотный мужчина с водянистыми глазами и крепким запахом одеколона. Его мучила какая-то кожная болезнь, и он постоянно чесался. (Я посоветовал ему пару мазей.)
Крыткин приехал с намерением предупредить президента, что Советский Союз будет «вынужден ответить ударом на удар», если Соединенные Штаты атакуют Бермуды. Президент кивнул и перевел разговор на экзему или на какую-то другую болезнь, мучавшую посла, чем совершенно его обезоружил. Аудиенция закончилась тем, что президент от души стукнул посла по спине и посоветовал не чуждаться американцев. Я же проследил, чтобы он не ушел без фирменных спичечных коробков Белого дома. Их всегда с улыбкой вручали послу, когда выпроваживали из Западного крыла.
В одиннадцатом часу мне позвонил офицер из охраны Белого дома и настойчиво попросил срочно прийти в комнату 103 Административного здания, чтобы разобраться с «нештатной ситуацией».
Войдя в офис, я обнаружил двух офицеров, которые крепко держали Чарли и старались его успокоить. Он же вцепился им в галстуки и что-то с ожесточением внушал. Кто-то из врачей Белого дома пытался измерить ему давление. Дико озираясь, Чарли хрипло дышал, и еще я обратил внимание на его растрепанные волосы.
Один из офицеров доложил мне, что с Робином Петерсоном как будто все в порядке, но на всякий случай его увезли в клинику Университета Джорджа Вашингтона, чтобы сделать рентген.
Он же доложил, что их вызвала секретарша Петерсона, которая сказала в точности следующее: «Мистер Манганелли зашел в кабинет мистера Петерсона, и оттуда доносятся странные звуки, похожие на удары».
От Чарли мне почти ничего не удалось добиться – он был не в том состоянии. Однако надо было решать проблему с речью. Я попросил Петерсона поработать над черновиком Чарли, и у него все отлично получилось. Это он добавил фразу в духе Кеннеди: «Мы не должны уклоняться от применения силы, также как не должны никого отталкивать от себя силой», – хотя Чарли приписывает ее себе. Писатели очень чувствительны – даже слишком чувствительны, на мой взгляд.
Отправив Чарли в больницу, я позвонил доктору Саладино в университетскую клинику. У Петерсона не оказалось ничего серьезного, никаких переломов, разве что разбита нижняя губа и под левым глазом большой синяк. Пришлось попросить доктора Саладино сохранять тайну, и он заверил меня, что пресса ни о чем не узнает. Очень милый человек.
В час дня пришел Кланахан.
– Еще одна новость, и почище прежней, – сказал он. – Каин выступает сегодня с речью по телевидению.
«Каин» – наше с Кланаханом кодовое обозначение Дэна Такера.
У меня не было ни малейшего желания сообщать о «Каине» президенту, и мы несколько минут поспорили о том, в чьи обязанности это входит. Воистину, такое в Вашингтоне случается нечасто: два высокопоставленных чиновника стараются убедить друг друга в том, что не один, а другой ближе к президенту. Естественно, ближе был я, но в тот момент меня это совсем не радовало. В конце концов, мы бросили монету. Бросал я, и выпал «орел», тогда как Кланахану досталась «решка». Он не поверил мне, и пришлось обратиться за помощью к Маршаллу Бременту, нашему общему верному другу и помощнику Государственного секретаря в вопросах, касающихся внутренней политики. Не посвятив Маршалла в суть проблемы, мы попросили его бросить монету. Я проиграл.
– Еще новость, – сказал я, входя в Овальный кабинет и стараясь, чтобы мой голос звучал по-скаутски бодро.
Президенту новость не понравилась.
Фили целый час просидел на телефоне, уговаривая телевизионщиков отменить прямой эфир. Не тут-то было!
Даже теперь, через много лет, мне иногда снится это выступление. Джоан говорит, что знает, когда это случается, потому что я начинаю бросать подушки в зеркало на туалетном столе.
Президент, Фили и я слушали Дэна в Овальном кабинете. Нас было трое, так как президент не пожелал больше никого пригласить.
Не знаю, что подвигло Дэна на выступление, но он был явно не в себе. Не знаю также, не выполнял ли он данное им в дурную минуту обещание стать публичной жертвой, когда первые американские десантники коснутся бермудской земли. Дело в том, что «М-энд-М» ни за что не позволил бы ему отказаться от обещания, если оно было дано. И президент назначил еще одно совещание чрезвычайного комитета.
Я всем сердцем жалел его. Он ведь прилагал максимум усилий, чтобы не довести дело до войны в Северной Атлантике, а его собственный родной брат грозил облить себя бензином и поджечь.
Для начала президент принес свои извинения членам комитета за создавшееся «щекотливое» положение. Мне показалось, что Ллеланд едва заметно усмехнулся. Адмирал Бойд и Гилули старательно отводили взгляды от лица президента. Думаю, им тоже было его жалко.
