15
Они еще долго сидели на скамье в круглой крепостной башне, пока не пришло время возвращаться к причалу: судно, на котором они собирались вернуться в Женеву, скоро уже должно было подойти. Пока они наблюдали, как судно боком приближается к самому причалу, к ним подплыл один из лебедей. Когда судно отошло от причала, они с Клод стояли на корме, и лебедь, словно провожая их, глядел им вслед. Клод тихонько проговорила, будто обращаясь к нему:
— Я еще вернусь!
Филипп принес на кормовую палубу два шезлонга, и, намазавшись кремом от загара, они удобно расположились в них. Над ними вновь кружили крикливые чайки, и так продолжалось до ближайшего причала, до Нернье.
Когда «Вилль де Женев» снова заскользил по озеру, Филипп сказал:
— У меня есть сын, его зовут Ким, ему двадцать два года. Вчера вечером его арестовали в Женеве. Он продавал героин…
Она не ответила и не повернула голову в его сторону, и Филипп продолжил. Рассказал о Киме, о том, что довелось пережить из-за него, рассказал о Кэт, которая умерла двадцать два года назад, и о том, как он ее любил. Он рассказал ей об Ирене, и она кивнула, когда он спросил, знакомо ли ей имя Ирены Беренсен — теперь ему незачем было рассказывать о ее трагедии, а нужно было только объяснить, до чего они разные, эти сестры, Кэт и Ирена, и что он никогда больше не вернется к Ирене и не будет жить в белой вилле на Хольцекке во Франкфурте.
Это был долгий и подробный рассказ, и Клод внимательно слушала его под равномерный стук мощных двигателей судна и во время стоянок у причалов маленьких городков. Филипп рассказал ей о своей работе в «Дельфи», о том, почему ему сейчас необходимо вернуться в Германию. Закончив, он сказал:
— Теперь вы в курсе моих дел, Клод. Вы мне столько о себе рассказали, что пришел и мой черед. Когда мы с вами сидели в Английском саду перед цветочными часами, я сказал вам, что нам нельзя больше встречаться, что нашим встречам надо положить конец, пока не случилось чего-нибудь плохого, потому что я со всеми моими проблемами и сложностями не имею права втягивать в такую жизнь и вас. Тогда вы еще ничего о моей жизни не знали и, страшно на меня обидевшись, ушли с оскорбленным видом, уехали на своей машине…
— Я проехала совсем немного. А потом остановила машину и плакала, — сказала Клод.
— Вы плакали…
— Потому что вы меня прогнали, — сказала она.
Они тихо лежали на шезлонгах, не глядя друг на друга, а под ними плескалась вода озера, которую вспахивали лопасти судна. — Я так надеялась, что мы опять увидимся и я смогу вам объяснить, почему… почему я такая… взбалмошная… и что меня мучает… и что все может еще измениться и все будет хорошо у меня… и у вас.
Долгое время слышался только плеск бьющейся за кормой воды.
Но вот Клод заговорила снова:
— Я сегодня утром сказала, что вы потеряли совесть… Мне очень жаль, Филипп, что у меня это вырвалось. Это вовсе не так. Не то… Просто вы долгие годы действовали вопреки тому, что говорит совесть.
— Сейчас я действительно с совестью в ладу, — сказал он. — Но только с самого недавнего времени. Тридцать лет я был глух к ее призывам.
— Но ведь теперь все по-другому.
— Да, теперь все иначе.
— Я понимаю, почему вы считали, что, будучи в такой ситуации, не имеете права со мной встречаться. Но это было позавчера. Это было до Ивуара. Или вы и сейчас убеждены в том, что мы должны расстаться навсегда?
— Я в этом больше не уверен.
— Вон там, впереди, уже виден фонтан, — сказала она. — Скоро мы причалим в Женеве. Знаете, что я еще хотела сказать вам, Филипп? Это очень важно… Если в ближайшие дни со мной что-нибудь случится… или с вами… Нет, мы оба вернемся в Женеву… Хотите знать, что я еще хотела сказать вам, Филипп?
Он повернулся к ней лицом, она вдруг быстро встала и сказала:
— Надо отнести шезлонги на место!
Потом они некоторое время стояли на площади возле набережной Монблан, рядом с причалом, а затем поднялись по крутым ступеням. Здесь, на набережной, в этот час толпилось много народа, и путь до отеля у них занял целых десять минут.
— Нам стоит немного отдохнуть и привести себя в порядок, — сказала Клод. — Встретимся в половине десятого?
— Когда вы пожелаете, Клод. И где вы пожелаете. Я провожу вас.
— Нет, — отказалась она. — Я дойду одна. Это совсем близко, вы же помните. А знаете вы, где отель «Англетер»?
— Да.
— Там рядом, на углу маленького переулка, есть бар. Он называется «Библиотека». Надо спуститься на несколько ступенек… Так в половине десятого?
— В половине десятого, — кивнул он. Он ощущал, что тело его буквально прокалено сегодняшним солнцем. Отступив на шаг в сторону, он хотел посмотреть, как уходит Клод. Но ее уже поглотила толпа.
Генрих VIII был сенбернаром, огромным и, конечно, очень породистым. Он был в берете, который, как и его белую манишку, украшали многочисленные драгоценные камни; к тому же на нем была красная жилетка и короткие красные штанишки, на шее — золотая цепь в два ряда, тоже вся в смарагдах, рубинах и алмазах.
На эту картину в позолоченной раме, висевшую в одной из ниш «Библиотеки», Филипп обратил внимание, едва зайдя в бар. Привыкнув к приглушенному свету, он увидел у стойки бара Клод, которая разговаривала о чем-то с мужчиной в белом пиджаке. Она подошла к нему. Клод была в ярко-красных туфлях на высоком каблуке и длинном до пят облегающем платье пурпурного цвета с разрезами до колена, глубоким вырезом и тонкими бретельками крест-накрест на спине. Лицо загорелое, тонкий запах ее любимых духов.
— Приветствую кровавую гиену Уолл-стрита, — пошутила она.
— А я — заслуженную убийцу рабочего класса, — в тон ей ответил он.
В кафе еще не было публики. Клод с Филиппом пересекли пустую танцплощадку.
В углу просторного зала молодой человек с пышными вьющимися волосами играл на рояле и напевал в микрофон:
— «When ever we kiss, I worry and wonder — your lips may be near, but where ist your heart…»[46]
— Старая песня из фильма «Мулен Руж», — сказал Филипп.
Молодой человек поклонился им.
— Жорж исполняет только старые вещи, — сказала Клод. — Красивые старые песни… Оглядитесь, Филипп!
Почти все стены были заставлены книжными полками, а на них вплотную, корешок к корешку, много старых книг в солидных переплетах. В нишах между полками перед низкими столиками маленькие диваны, а над ними — писанные маслом стилизованные портреты собак. В сером шелковом платье, увешанная драгоценностями, с диадемой на лбу скалится пуделиха — принцесса-наследница престола; во фраке, с хризантемой в петлице, с невыразимо печальными глазами повесил свои длинные уши бассет, ее принц-супруг; в огромном мускулистом доге с блестящей черной шерсткой сразу можно признать Отелло. Он сидит почти обнаженный, упираясь лапами в ляжки. Он в гранатовом ошейнике, красных трусах, через плечо у него перекинута ярко-красная орденская лента. Кроваво-красный фон картин позволяет угадать, какая трагедия его ждет. Гамлет, гончий пес в черном бархатном наряде и скромной черной короне, на которой всего несколько драгоценных камней, приник мордой к черепу, который поддерживает левой лапой. А вот взбесившийся дог в генеральском мундире с многочисленными рядами ярких орденов на груди и с пеной у рта; вот Чарли Чаплин, черный пудель в знаменитой черной шляпе, в распахнутой куртке, из-под которой вылезают курчавые волосы, у него аккуратно причесанные и слегка завитые брови и бородка, в правой лапе у пуделя-Чаплина палочка; блейзер с клубным вензелем, броский галстук, сигарета в оскаленных зубах — это уже другой гончий пес в роли жиголо.
Лишь в одной из ниш Филипп, заняв место рядом с Клод на диване под портретом Генриха VIII, заметил молодую парочку.
— Кто написал все эти картины? — спросил он.
— Никто не знает, — ответила она. — Странная история. Бар этот существует давно. Семь лет назад хозяева решили все в нем отреставрировать. Эти картины тогда уже висели здесь — без подписи художника. Реставраторы сделали все, чтобы его разыскать. Но все усилия оказались напрасными.
— А он, может быть, живет себе и не тужит где-нибудь на острове в Индийском океане с женой-аборигенкой.
— Singing in the rain[47], — начал наигрывать молодой пианист.
Подошедший к их столику мужчина в короткой белой куртке и черных брюках учтиво улыбнулся Филиппу.
— Это Робер Арто, Филипп. Эх, в скольких битвах нам пришлось сражаться вместе, правда, Робер?
— Да, что было, то было. Но если что, за нами и сейчас не заржавеет, — сказал бармен.
— Мой добрый верный Робер, — сказала Клод. — А это месье Сорель, наш друг.
— Очень рад, месье Сорель. Что вам будет угодно заказать? Мадам Клод просила подождать с заказом до вашего прихода.
