Ознакомительная версия.
— Вешайтесь, салаги!
Наша точка считалась самой неуставной во всем округе. Я был сержантом, и меня, в общем-то, не трогали. А вот рядовым доставалось. Каждую ночь старики их поднимали и учили жизни.
А я лежал, слушал эти крики и думал, что могу сделать?
Я не мог вот так безучастно лежать и смотреть в потолок. Нет, конечно, я мог встать рядом с ними. Начать драться. Но в корне ведь ситуацию было не переломить.
Я думал, думал и, наконец, придумал. Я взял и написал статью в окружную военную газету. Я написал обо всем, что увидел. О дедовщине, о том, что офицеры сами поддерживают такую систему, о воровстве и очковтирательстве.
И надо же, эту статью напечатали. Она естественно вызвала резонанс. Приехала проверка. Полетели погоны.
У меня возникли большие проблемы с начальством. Кому же охота, когда сор из избы выносят!
Один из прапоров науськал старослужащих, что я — «стукач», и меня надо за это наказать. Стукач — это было самое страшное слово в Советском Союзе. Это клеймо на всю жизнь. Но тогда еще существовала такая организация как «комсомол». И я собираю всех на комсомольское собрание. Я говорю всем, что не согласен с таким определением. «Стукач» — это тот, кто нашептывает на ушко, а я сказал о наших проблемах открыто, я подписался под своими словами и готов за свои слова драться.
Готов, так дерись. И я дерусь. Дерусь ни один раз.
Не побеждаю, нет. У меня от тех драк остался шрам на руке от ножа. Но доказываю, что готов драться за свои слова. И меня начинаю уважать.
Вскоре из подручных средств я устраиваю в казарме тренажерный зал и продолжаю по своей зеленой тетрадке накачивать мускулы и разучивать замысловатые танцы китайских мастеров. «Длинный кулак», «Восточный кулак», «Стиль богомола», «Таньцзицуань», пьяный стиль.
Сначала все просто смотрят за моими чудачествами, а потом постепенно втягиваются в занятие спортом, и жизнь как-то налаживается.
По крайней мере, старослужащие больше не поднимают молодых ночью…
А когда увольнялся прапорщик со странной фамилией Чуй, он даже поблагодарил меня за все, что я сделал. Правда, сделал он это как-то странно. Перехватил возле машины, которая должна была отвезти меня на вокзал, сжал своими пассатижами мою кисть и коротко бросил.
— Спасибо тебе, гвардии сержант. И держись там!
* * *
Мне кажется это странным. Где там? Впереди ведь меня ждет гражданка. Это здесь им в лесу придется держаться.
В общем, я тогда не понял прапорщика.
Полтора года в глуши сделали из меня почти отшельника…
После демобилизации я даже не знал, как переходить улицу в городе. Но это еще полбеды. Выйдя за ворота части, я даже не догадывался, что призывался в одной стране, а вот демобилизовался совершенно в другой.
Я еду в Минск, в ту самую окружную военную газету, которая напечатала мои статьи, чтобы получить рекомендацию для поступления в МГУ, на журфак. И мне дают эту рекомендацию. Дают с искренними напутствиями, что сейчас, когда в стране начались такие глобальные изменения, ну там перестройка и демократия, ей, стране, как никогда будут нужны такие принципиальные и смелые журналисты, как я…
Какие изменения? Какая демократия? Для меня это пустой звук. За то время, пока я провел в белорусском лесу, единственным отголоском всех этих изменений было то, что наши радиостанции выключались на несколько часов, потому что мимо проезжала делегация американских военных.
Ну а в остальном, ведь ничего не изменилось.
Паек и денежное довольствие были те же. И их хватало на удовлетворения всех нехитрых солдатских желаний. Гонорары за мои статьи присылались почтовыми переводами без опозданий. Посылки из дома приходили тоже регулярно.
Вместе со сгущенкой и теплыми носками, родители присылали мне подшивки «Московского комсомольца». Мы всей ротой зачитывали газеты до дыр, и через них узнавали о том, что происходит в стране.
Каждый выходной мы сначала смотрели Кашпировского, а потом скидывались, и дежурный прапор привозил нам из города видеомагнитофон, чтобы крутить нам на нем «Эммануэль», «Рокки» и «Рембо». Мы называли это — «изучение поведения нашего потенциального противника».
И это не казалось нам каким-то страшным или ужасным. Наоборот, еще больше хотелось домой, казалось, что пока вот мы тут сидим в глуши, там происходят какие-то особо важные события, и мы можем не успеть.
* * *
В реальность меня вернули десантники из прославленной липецкой дивизии, которых я встретил на Минском вокзале. Я сидел на скамейке в зале ожидания и ждал поезда.
Их было семеро. Они окружили меня со всех сторон и нависли над моей головой как скалы.
— Привет, земеля?
— Привет.
— Ты кто?
— Человек.
— Где служил?
— РВСН.
Когда эти глыбы нависли надо мной, я, если честно, сначала и не понял, чего они от меня хотят. Поэтому, когда один из них спросил у меня:
— А деньги у тебя есть? — я честно ответил, что есть.
У меня почему-то возникла мысль, что им не хватает на билеты.
— Вот и отлично. Гони их сюда.
Я снова не понял и переспросил.
— А сколько вам надо?
— Все давай.
И тут, наконец, до меня дошло, что происходит. Я огляделся и увидел, что зал ожидания вдруг как-то странно опустел.
У меня за спиной было немыслимое количество драк. Иногда очень жестоких. Один раз даже с поножовщиной, но никогда, ни разу я не думал, что меня могут убить. Напугать, да. А вот сейчас я реально видел, что эти парни, в сущности, в точно таких же серых шинелях, что и я, были готовы убить меня за эти чертовы деньги…
Душа моя реально ушла в пятки и придавила к сиденью так, что я даже рукой не мог пошевелить. Можно даже сказать, что я просто обосрался. У меня нашлись лишь силы не отвернуться и удивленно посмотреть прямо в глаза тому, кто сказал: «Давай!».
Именно удивленно.
«Как же так? Ты только что назвал меня «земелей». Мы с тобой едем домой. И ты отнимаешь у меня деньги? Это же нечестно!»
Уж не знаю, почему десантники меня не тронули. Не знаю, но могу сказать точно, я больше не сказал ни слова и просто удивленно смотрел в глаза этому пьяному придурку…
В ответ же видел холодный и злой взгляд как дуло пистолета…
В этот момент в зал вошел еще один «дембель», связист. Форма у парня была просто клоунской. С первого раза и не поймешь, в каких войсках он служил. Какие-то аксельбанты, немыслимо выгнутая кокарда и… тельняшка, морская тельняшка с черными полосками.
Она подействовала на десантников буквально как красная тряпка.
Они отстали от меня и всей толпой навалились на него. Десантники заставили его снять тельняшку, сорвали аксельбанты, распотрошили дипломат и потом били коваными десантными сапогами, при этом повторяя, что они за свои тельники жизнью рисковали, а он — тыловая крыса.
Но форма — это всего лишь был повод…
Никого не стесняясь, десантники вывернули у связиста карманы, забрали все деньги и билеты на поезд, причем билеты их интересовали даже больше, тогда была большая напряженка с ними, а потом спокойно ушли в дальний угол зала ожидания, разложили газетку на свои дембельские дипломаты и принялись там мирно отдыхать.
Скоро оттуда раздался звон гитары, и зазвучали бравые десантские песни.
Почти сразу я почувствовал такую усталость, что буквально тут же уснул. Когда проснулся, ребят из десанта уже не было.
Почему десантники не вернулись ко мне снова, я не знаю. Наверное, они были уже слишком пьяными. А может быть, им все-таки был нужен какой-то повод, чтобы начать бить.
Они еще не до конца почувствовали свою безнаказанность, а может быть, в тот день меня просто хранил мой ангел-хранитель!
Не знаю, но так началась для меня перестройка…
* * *
В тот день, когда я приехал домой, по телевизор сказали, что комсомольская организация объявила о самороспуске. Не скажу, что в груди у меня в тот момент что-то всколыхнулось. От тоски там защемило или еще что. Нет, даже наоборот. Мне казалось, что вот сейчас-то и начнется самое интересно.
Было, правда, немного странно, смотреть на эту красную книжечку со своей фотографией, за потерю которой когда-то могли быть большие неприятности. И вот теперь ее можно было положить на полку, разорвать, сжечь, выкинуть в мусорное ведро или использовать в качестве сувенира.
Я положил билет на полку, на память. Все-таки ничего плохого мне эта структура ни разу не сделала…
Да и особо предаваться грусти не было ни времени, ни желания.
События развивались уж больно стремительно. Только успевай оглядываться.
В общем, нужно было срочно начинать думать, как жить дальше. Нужно было найти, на что опереться.
И думать, практически с нуля…
Как будто заново родиться…
* * *
Нет никаких тормозов. Кто смел, то и съел. Можно все. Но это оказалось не так-то просто. Получилось, что хорошо работать и зарабатывать деньги — это не одно и тоже. Для того, чтобы зарабатывать деньги, нужно было быть не просто смелым, нужно было быть жестоким. Нужно было забыть о таких понятиях, как честь, дружба и прочие сантименты. Ничего этого нет!
Ознакомительная версия.
