Помните, как в пьесе?
Санитарка. А что, если вам добровольно перестать быть пророками? Без операции?
Иисус. Это все равно, А что, если вам добровольно перестать быть пророками? Без операции?
Иисус. Это все равно, как если бы я спросил: а что, если тебе добровольно перестать дышать, милая женщина?..
Магомед. Пока мы тебя не удавили…
Нет, я не ищу славы. Зачем же я тогда пишу? Я ищу собеседников. Я готов публиковать свои книги анонимно, пусть только их читают люди. Пусть они им не нравятся. Пусть они их раздражают. Пусть они меня поносят… (Я имею в виду не вообще, а по существу.) Но только пусть читают. Потому что мне нужны собеседники, или хотя бы один собеседник…
ЛЮДИ! АУ! ВЫ ГДЕ?
А, вот вы где! Вы меня читаете! Спасибо… Тогда я попытаюсь ответить на вопрос, зачем я пишу, проследив, как возникла идея пьесы «Исцеление пророков» и каким образом она была написана за три коротких, но столь многое вместивших дня!
Недавно мой редактор организовала запись глав из моего романа «Маськин», пригласив народного артиста России Ивана Краско. Я позвонил ему накануне и попросил, чтобы он читал с любовью… Иван Иванович рассмеялся и сказал: «Ну а как еще? Как можно не любить вашего Маськина? У меня у самого маленькие дети. Я и им буду эту книжку на ночь читать!»
Ах, как он читал! Послушав его запись, я понял, какую силу может иметь слово, когда он вложено в уста блестящего артиста!
Так я решился ступить на шаткое плато драматургии. А тут еще по случаю недорого купил шеститомник Мольера на французском, 1818 года издания. Ну, дурной пример, как говорится, заразителен. Недурной – тоже. А пьесы Мольера очень недурны, хотя в современном мире, конечно, на любителя… Эти книги оказались такими старыми… Их могли бы держать в руках поздний Наполеон и ранний Пушкин. Кстати, вы знаете анекдот о Пушкине и 1812 годе?
В одесской школе учительница задает классу вопрос:
– Дети, кто знает, что было в 1799 году? Кто знает? Как вам не стыдно такого не знать! В 1799 году родился великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин! Дети, а кто знает, что было в 1812 году?
Встает Изя и отвечает:
– Мне кажется, в 1812 году у Александра Сергеевича была бармицва[44]…
Кстати, раз уж мы вспомнили Пушкина… Вспомним и его поэму «Гаврилиада». Если ему простили такое, сказанное о Богоматери:
Он улетел. Усталая Мария
Подумала: «Вот шалости какие!
Один, два, три! – как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу».
И даже такое, сказанное об архангеле Гаврииле:
По счастию, проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым бес грешил.
Лукавый пал, пощады запросил
И в темный ад едва нашел дорогу.
…то и мне как-нибудь простят мои, гораздо менее кощунственные, пусть и более сомнительные в литературном плане, художества…
Итак, полистав пьесы Мольера, я подумал, а почему бы, собственно, мне не написать пьесу? Дальше – проще. О ком же должна быть пьеса? Ну конечно же, о себе самом… О ком еще наша пишущая братия может сочинять?
Я бы тоже написал пьесу в стихах, но подумал, что времена стихотворных пьес прошли… Увы… Да и стихи мои почему-то далеко не всем нравятся… Хотя я старался… (Вру, ничего не старался. Писал, как душа велела. Не моя вина, что некоторым моя душа не по нутру…) Итак, решил: лучше уж в прозе. Так надежнее…
А дальше началось самое интересное. Мне захотелось выразить все борющиеся во мне противоположности. Вот так и оказалось, что все они: Иисус, Мухаммед, Будда, Вечный Жид, Сатана, Главврач и даже Санитарка (особенно Санитарка) – это я!
Санитарка вообще все время говорит моими стихами и рассказывает семейные истории-легенды про Первую мировую войну… которые мне рассказывала моя бабушка!
В этой пьесе Иисус выражает мои наклонности к любви и милосердию. Но особенно мне интересна, разумеется, его Накроватная проповедь, основанная на Нагорной проповеди Христа. Может, это прозвучит самонадеянно, но я, проведя десяток лет на Святой Земле, сросся с ощущением присутствия пророков буквально у себя под боком. Я восходил, и не раз, на ту самую гору[45], где Иисус произнес свою проповедь. Там до сих пор звучат эти проникнутые мистической энергией слова. (Я это не фигурально выражаюсь, а на полном серьезе: там крутят запись Нагорной проповеди на всех языках.) На меня не раз снисходило чувство божественного умиротворения в одинаково святых для еврея, христианина и мусульманина местах… Я действительно считаю себя человеком всех религий и всех разновидностей атеизма. А обвинить автора всегда найдется за что. (Особенно если он ко всему им написанному еще и оказался евреем, что уже само по себе граничит в современном, да и не только современном, мире с сумасшествием!) Знаете, как в одном анекдоте:
– Погода паршивая!
– Это из-за Гольфстрима.
– Он еврей?
– Нет, не думаю. Это – течение.
– Масонское?
– Океаническое.
– Из Израиля?
– Нет. Из Америки.
– Так я и знал. У них, у евреев, небось, солнышко светит, а мы тут гнить должны.
– Да нет. Там сейчас ночь.
– А ты откуда все знаешь? Ты что, еврей?!
Нагорная проповедь ответила мне на мои вопросы в духе: а может, мне помолчать в тряпочку? или, может быть, пообщаться с пророками тайно, на домашнем уровне?.. «Нет! – говорит мне Иисус. – Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме». И я повторяю эти слова для вас, хоть их вам уже повторяли несчетное число раз.
Меня не перестают поражать эти речи. А в пьесе меня поразили даже не сами эти бессмертные слова, а реакция на них Санитарки, то есть моя в ее лице. Самая что ни на есть мирная проповедь подвигла миролюбивую, богобоязненную женщину избить Главврача поварешкой! И не важно, что в пьесе Главврач – это тоже я, и таким образом вы стали свидетелями самобичевания. Я, ей-богу, не знал, что все так случится. Просто эта поварешко-избивательная реакция возникла сама собой, естественно и непринужденно. И тогда я подумал, что, каковы бы ни были наши проповеди, невозможно предсказать, какую реакцию они вызовут в разных людях и даже в нас самих.
Магомед отражает мою деятельную, чтобы не сказать решительную, сущность. «Хватит висеть на крестах! Хватит сидеть в позе лотоса!» Скольких обидят эти дерзкие фразы? Так что мусульманам нечего на меня обижаться. Я описал Мухаммеда в себе, я принял его в качестве выразителя своих устремлений, сомнений и чаяний. Более того, в тот самый день, когда на мою маму летели ракеты Касамы в Ашкелоне, я романтизировал образ пророка Мухаммеда, читал Коран и писал арабские стихи… Я – подонок. Я – предатель. Эдакий новоявленный Иосиф Флафий, предавший свой собственный народ, а потом скрупулезно и со вкусом записавший историю его поражения…
Я, конечно, не оправдываю жестокую сущность террора, направленного на навязывание своей веры… Но Магомед, пожалуй, был первым и последним настоящим мусульманином. Он тверд, но старается найти истину. Отсюда и столько амбивалентности в Коране по отношению к иудеям и христианам – людям Писания.
Он, конечно, живой человек, он галлюцинирует, мучается в судорогах, не раз терзавших его и являвшихся явными симптомах недуга, но все же он искренне страдает душевно и сомневается… Чего не скажешь о многих его последователях! Вместе с Мухаммедом в исламе умерло сомнение.
Практически все в пьесе основано на тех или иных фактах из мусульманской традиции. Когда читаешь о Мухаммеде, начинаешь видеть в нем живого человека, и часть этого упорного существа, видимо, бьется и в моем сердце! Я верю, что мне есть за что его поблагодарить… И есть чего ждать!
Я даже написал ему записку по-арабски:
что означает: «Большое спасибо! Я буду ждать!» Надеюсь, что ответ придет не в виде очередного террориста-самоубийцы… Какая невыдержанная форма ведения теософского спора…
Будда в пьесе – это тоже я. С его верой в нереальность реальности… И желанием сделать людей умнее или глупее… Или это была не его идея? В том-то и дело, что всю пьесу я мог бы записать в виде собственного монолога…
Сатана в пьесе – тоже я. Вы заметили, что Сатана не произносит ничего особенного? Только «Браво, няня!» с намеком на тот старый анекдот:
Еврейская семья на опере «Евгений Онегин». Бабушка спрашивает у зятя:
– Скажи, Мойшенька, а Онегин – еврей?
– Нет, Софа Марковна, он русский.
Проходит пять минут.
– Скажи, Мойшенька, дорогой, а Ленский-то еврей?
– Нет, Софа Марковна, русский.
Проходит еще пять минут.
– Мойшенька, сынок, а Татьяна, я вижу, еврейка?
– Нет, что вы, Софа Марковна. Она чисто русская.
