— Что удавалось?
— Я был мастак определять, кто есть кто.
— Ну что же, отведите мне место на самой нижней полке.
— Там, где стоят самые ценные призы[2]? — усмехнулся он.
— Не уверен, что тяну на ценный приз, — сказал я, горько улыбнувшись, и провел рукой по волосам. Теперешняя седина не более, чем намек, но на исходе холодных 80–х снежная белизна навсегда покроет мою голову.
Его взгляд скользнул по моим волосам, бледному, как у Януса[3], лицу, расстегнутому вороту голубой джинсовой рубашки, слегка потертому пиджаку, синему джемперу под ним, коричневым вельветовым брюкам. И голос моего собеседника прозвучал одновременно сурово и доброжелательно:
— Судя по одежде, вы принадлежите к академической среде, но не занимаете высокого положения. Скажем, аспирант или сотрудник библиотеки.
— То есть впечатление чего‑то запыленного?
— Ну, не то что бы вы совсем покрылись пылью или грязью, но вы не процветаете. Одеты без претензий на моду; одеваться модно, вероятно, средства не позволяют. Но вот… Что‑то не сходится. Что‑то в вашей внешности есть такое, что делает вас похожим на частного предпринимателя. Правда, дела, кажется, идут неважно.
— Точно.
— Но меня несколько смущает ваша зеленая шляпа, думаю, вы проводите много времени на свежем воздухе, как если бы вы были инженером. Или что‑то в этом роде.
Нам принесли еду, и я обрадовался этой небольшой передышке. Надо, чтобы впечатления улеглись.
Ялмар Нюмарк крошил пальцами хрустящие хлебцы, Как будто делал облатки[4], только он не раздавал их, а макал в рагу и ел исключительно сам. При этом он не переставал говорить.
— Я легко могу представить вас владельцем, скажем, оптовой конторы скобяных изделий, вряд ли у вас есть возможность держать помощника, и я не думаю, чтобы заказов было много, хотя…
Я решил, что выслушал уже достаточно, и резко перебил его:
— Я детектив, частный сыщик.
На мгновенье он замер, глядя в тарелку. Потом проглотил то, что было во рту, схватил свернутую в трубочку газету и ударил ею по краю стола.
— Ну и дела! Черт побери!
— Что ж, можно и черта кликнуть. Он вроде всегда где‑то поблизости, правда, когда надо, его не дозовешься.
Он развел руками.
— В таком случае, из нас двоих специалистом должны быть вы. Ну‑ка, скажите, а чем занимаюсь я?
Я окинул его взглядом: белая рубашка с широким галстуком, коричневый костюм по моде 60–х годов, желтые от никотина пальцы с обкусанными ногтями.
— Вы — пенсионер, — изрек я.
— Правильно. А чем я занимался раньше?
— Если судить по вашей наблюдательности, вы работали в полиции, — сказал я.
— Верно.
— Таким образом, мы с вами в некотором роде оба специалисты.
— Да, так сказать, коллеги.
— Да, и притом я порядочный неудачник, а вы — давным–давно пенсионер.
Какое‑то время мы ели молча. Потом я спросил:
— Сколько лет вы уже на пенсии?
— Десять. Я вышел на пенсию в семьдесят первом.
— И как коротаете время?
В его глазах вспыхнули искорки, и он посмотрел на меня с хитроватой усмешкой.
— Да ворошу потихоньку старые дела. Нераскрытые.
— Вы служили в уголовной полиции?
— Ага. — Он кивнул и продолжал есть. В тот день он больше ничего не рассказывал мне, а потом мы стали частенько встречаться за одним столиком.
Жизнь моя тогда шла размеренным ходом. Пять дней в неделю я проводил в конторе. Провернул несколько дел для страховой компании. Это дало мне возможность держаться на плаву, хотя плавал я по мелководью. Три–четыре раза в неделю я заглядывал в кафе, и мне часто доводилось беседовать с Ялмаром Нюмарком. В другие вечера занимался бегом на длинные дистанции, по гравию и асфальту, и в солнечные дни, и в дождь, и в слякоть. Дома, после пива, выпитого в кафе, меня так и тянуло глотнуть акевита[5], но изнурительные пробежки все же позволяли мне сохранять форму: если я и катился по наклонной плоскости, то все же достаточно медленно. Раз в месяц ко мне приезжал Томас, которому уже исполнилось десять лет, он смотрел на меня серьезными умными глазами и рассказывал о футбольных матчах, которые я не видел, и о книгах, которых я не читал. Моя жизнь с Беатой постепенно становилась для меня таким же далеким воспоминанием, как и те места, где я во времена детства проводил летние каникулы. Наиболее ярким событием в те дни, когда началось наше знакомство с Ялмаром Нюмарком, было появление в зубном кабинете, что рядом с моей конторой, новой ассистентки. Прошло совсем немного времени, и она мне уже улыбалась при встречах.
В начале мая неожиданно пришло настоящее лето. Внезапная жара совершенно сбила всех с толку. Люди ходили с красными, распаренными лицами и снова мечтали о прохладе. Их желание исполнилось. К 17 мая[6] лето кончилось, и вернулось ненастье. Через несколько дней стало казаться, что солнца никогда не было и никогда уже теперь не будет.
Однажды, в один из таких дней, когда город лежал за кутанный в небо, как в серое промокшее шерстяное одеяло, позвонил какой‑то человек, не пожелавший назвать свое имя.
— Это вы беретесь за разного рода дела, Веум? — спросил он.
— Не за все подряд, — ответил я.
— А за какие именно дела вы не беретесь?
Разговор начинал действовать мне на нервы.
— Скажите лучше, чего вы хотите от меня?
— Мне кажется… У меня такое чувство… Что жена мне изменяет.
Я не ответил. На другой стороне Вогена стояла старая парусная шхуна «Министр Лемкулль», она кишела туристами. Шхуна походила на чучело лебедя, облепленное насекомыми.
— Мне, вероятно, понадобится… Мне бы хотелось убедиться, — продолжал голос в телефонной трубке.
— В чем? — спросил я рассеянно.
— В том, что она обманывает меня. Моя жена.
— За такие дела я не берусь.
На мгновенье стало тихо. А потом раздалось возмущенное:
— Какого же черта вы мне сразу не сказали?
Потом он опомнился и произнес несколько спокойнее:
— Это из‑за принципов или из‑за сложности?
Я не смог сдержать смеха:
— Будем считать, что и по той и по другой причине.
— Я буду вынужден позвонить в другое бюро, — пролаял он.
— Пожалуйста. Видимо, там‑то это никого не остановит.
— Что не остановит?
— Принципы.
— Тьфу, — сказал он на прощанье и повесил трубку. А я остался наедине со своим телефонным аппаратом. Больше всего меня поразила угроза обратиться в другое бюро, ведь такого мне еще никогда не доводилось слышать.
В этот день я рано накрыл контору и направился прямо в кафе. Ялмар Нюмарк был уже там и, как только я вошел в вал, замахал мне рукой, приглашая к своему столику. Он сидел в одиночестве.
Прошло всего несколько недель со дня нашего знакомства, а нам уже стало казаться, что мы давние друзья. У нас было много общего, хотя душу мы друг другу не изливали.
Разговор часто заходил об уголовных делах, раскрытых а нераскрытых. Говорили обо всем, о чем могут говорить люди с тридцатилетней разницей в возрасте.
Иногда я замечал, что он становится как‑то по–особенному серьезным, а однажды он спросил:
— А когда же, собственно, вы родились, Веум?
— В 1942 году, — ответил я.
— Значит, войну совсем не помните?
— Не очень‑то.
Он долго сидел молча, глядя перед собой. В другой раз он спросил:
— Послушайте, Веум. Название «Павлин» ни о чем вам не говорит?
Я медленно покачал головой. Оп продолжал:
— Фабрика красителей «Павлин». Она находилась на Фьесангервеен. В, 1953 году там произошел сильный взрыв. Вся фабрика сгорела, было много жертв.
— Авария?
Он мрачно кивнул.
— Считается, что так. Я занимался расследованием. Трудное это было дело.
Позднее в тот же самый вечер он неожиданно произнес:
— Бывают такие дела, которые как‑то особенно задевают тебя. Они врезаются в память и не дают тебе покоя. — Он ударил по столу газетой. — Никогда не дают покоя.
Во время разговора в его глазах то и дело загорался огонек, некий намек па шутливую интонацию, он как бы хотел сказать, что, если мы и сидим здесь и рассуждаем о трагических вещах, то все же это, Веум, история, это уже история! А когда огонек в его глазах угасал и он становился совершенно серьезным, я начинал понимать, что события эти еще не стали историей, что они живы, во всяком случае, для него. Он как будто хотел рассказать о чем‑то важном, но никак не решаясь совершить этот прыжок.
— Призрак — это имя говорит вам о чем‑нибудь, Веум?
Я покачал головой.
