— Договорились, Ив? С тобой все в порядке? Как прошел день?
— Что? Мм… Ах да. Спасибо, отлично, просто здорово.
Вдруг, словно ее кто-то застиг врасплох, она испустила пронзительный визг, который быстро перешел в громкое и недвусмысленное хихиканье.
Потом подруга снова, правда безуспешно, попыталась закрыть ладонью мобильник, и я довольно отчетливо услышала ее голос:
— Отстань, Джез. Нет, отстань, говорю! Тсс, тихо, это Иззи.
Я тупо уставилась на телефон, будто на экранчике можно было увидеть нашу гостиничную комнату с темно-коричневыми изразцами и занавесками мышиного цвета. Интересно, зажгли они одну из ароматизированных свечей, которые Ив привезла с собой, или отдали себя в заложники суровой шестидесятиваттовой лампочке, которая свисала с потолка без всякого абажура? Сдвинули ли они две односпальные кровати или теснятся на узеньком матрасе Ив, переплетясь всеми своими голыми конечностями и лоснящимися от пота тренированными телами?
— Ох, Ив!..
Я вдруг почувствовала, как устала и опустошена.
— Что? Что ты сказала? С тобой все в порядке? Где ты?
— Да нет, ничего, все хорошо. Я с Таибом, у нас что-то вроде вечеринки в одной деревне к югу от города. Не знаю, долго ли будем добираться обратно, но ты за меня не волнуйся, хорошо?
Я дала отбой, и меня вдруг охватило отчаянное чувство полного одиночества. Я ощутила себя маленьким островком посреди огромного человеческого моря. Некоторые музыканты уже грели кожу своих барабанов у костра, а женщины играли на струнных инструментах, похожих на маленькие скрипочки странной формы. Детишки у их ног сосали финики. Вернулся Таиб об руку с человеком немного постарше, с сединой в волосах и густыми усами.
— Это Мустафа, он отвезет вас в Тафраут, — сказал он без всяких предисловий.
Таиб казался утомленным, словно уговорить Мустафу в том, что это сделать необходимо, ему стоило большого труда. Я во все глаза глядела на него, и мне стало еще более одиноко.
— Вы что, смеетесь? Я же совсем его не знаю. Кто он такой, откуда и так далее.
— Это мой дядя. С ним вы будете в полной безопасности. Кроме того, с вами поедет моя тетя с тремя дочерьми.
— А вы что, намерены оставаться здесь, гулять до утра?
— А я повезу Лаллаву в пустыню. — Он глубоко вздохнул. — Это ее последнее желание, а у меня есть и время, и транспорт. Я должен сделать это для нее.
Челюсть у меня так и отвалилась, по крайней мере мне так показалось.
— А-а-а… — сказала я, но на большее меня не хватило.
Он присел рядом со мной на корточки.
— Видите ли, сначала я собирался спросить у вас, не хотите ли вы прокатиться со мной, посмотреть Сахару, ведь до нее отсюда всего несколько часов езды, потом подумал, что это было бы сущее безумие. Вы едва меня знаете, а Лаллаве, несмотря на весь ее стоицизм и мужество, наверняка потребуются внимание и уход. Вы в Европе к этому не привыкли, у вас так не принято, вот я и подумал, что лучше попросить Мустафу доставить вас до гостиницы. Но если вы не хотите с ним ехать… — Он вздохнул и беспомощно развел руками. — Извините. Раз я обещал доставить вас в Тафраут, то сдержу свое слово. Едем сейчас, а завтра я вернусь за Лаллавой.
— Нет.
У меня было такое чувство, что это сказала не я, а кто-то другой, отчаянный и безрассудный. Я словно смотрела на себя со стороны. Вот моя рука касается губ Таиба, чтобы он молчал и не говорил ни слова.
— Нет, — повторила я. — Я поеду с вами. Я тоже хочу посмотреть пустыню. С вами и с Лаллавой. Возьмите меня в Сахару.
У меня было такое чувство, словно я сорвалась с цепи или, держась за веревку, шагнула в пропасть. Так или иначе, но дело было сделано, и с этой минуты жизнь моя покатилась совсем по другой колее.
Последующие дни и даже недели все мысли Мариаты были заняты только одним. Она пробуждалась к новому, чувственному миру, с которым ее познакомил Амастан. Девушка снова и снова думала об этом, и порой ей казалось, уж не злой ли дух засел у нее в голове и как-то по-новому изобретательно преследует ее, не давая ни минуты покоя. Каждая подробность свиданий с Амастаном, словно некая галлюцинация, преследовала ее воображение. Она переживала их опять и опять как душой, так и телом. Например, как они лежали под олеандрами, окутанные их густым запахом, и Амастан нарочито спокойно, не торопясь разматывал свой тагельмуст. С какой жадностью Мариата разглядывала черты его лица, открытые для нее во второй раз, но уже совсем в другой обстановке. Их щеки соприкоснулись. Мариата едва не потеряла сознание, потом почувствовала его горячее дыхание на лице, а чуть позже и на груди. Вспоминая об этом, девушка снова дрожала от восторга и наслаждения, с нетерпением предвкушая новые ласки.
Теперь она другими глазами смотрела на остальных членов племени. Интересно, они тоже переживали такое чудо? Чем пристальней Мариата вглядывалась в них, погруженных в дневные дела и заботы, тем менее вероятным ей это казалось. Вот старый Таиб, сидит себе на камне, ковыряет иголкой кусок какой-то цветной тряпки. Билось ли его сердце от одного взгляда на кого-нибудь так сильно, что готово было сейчас же выскочить из груди? Или вот Надия, коричневое лицо которой от солнечных лучей и частого смеха избороздили морщины. Муж ее теперь ушел с караваном. Думает ли она о нем, лежа в своем шатре и сунув руку себе между ног? Или вот вечно злая и вздорная Нура. У нее шестеро детей, она наверняка чувствовала нечто подобное к Абдельрахману, хотя, глядя на них теперь, такого не скажешь. Они вечно ругаются то из-за моли, которая завелась в шерсти, то из-за кончающегося сахара. Трудно представить, что эта пара тоже когда-то не могла наглядеться друг на друга, как теперь они с Амастаном. А уж когда женщины перемывали косточки новобрачным Хедду и Лейле, то говорили про них не с завистью и горячим томлением в голосе, но с грубыми и грязными непристойностями. Все-таки, когда Лейла вышла из шатра жениха, глаза ее влажно поблескивали, а щеки пылали, да и потом Мариата видела, как она смотрит куда-то в пространство или на пламя вечернего костра и чему-то про себя улыбается. Девушка поняла, что не только она испытывает эти чувства. Мир для нее словно окутался удивительным, ослепительным туманом. Она с трудом понимала, где находится и что делает, день перепутался с ночью. Выполняя ежедневную работу, Мариата не видела, чем занимается, разум ее блуждал где-то далеко. Хлеб постоянно подгорал, курам она высыпала за раз недельную порцию, проспала, когда настала ее очередь доить коз, возненавидела дневные часы и с нетерпением ждала ночи. У нее пропали все желания, кроме одного: лежать в темноте, обнявшись с Амастаном, и чувствовать, как в унисон бьются их сердца. Иногда, правда, девушка замечала устремившийся на нее строгий взгляд сощуренных глаз Таны, но женщина-кузнец больше не заговаривала о том, что ей надо покинуть племя. Теперь Мариате казалось, будто ничто не может нарушить удивительное, прекрасное состояние непрерывного счастья, укрытого от любой опасности мощным щитом ее чувственности, в котором она купалась днем и ночью. Девушка не встревожилась, даже когда увидела, как однажды вечером, на закате, Амастан вместе с другими мужчинами племени разговаривал с какими-то двумя незнакомцами в темных одеждах, подъехавшими к селению. Ее нисколько не смутило то, что эти двое были перетянуты патронташами крест-накрест, а за спинами у них торчали стволы винтовок. Когда в ту ночь он пришел к ней позднее обычного, она сразу позабыла, что хотела спросить, кто были те чужаки, настолько мощной была волна желания, повлекшего ее к нему.
Но когда молодой человек уже наматывал лицевое покрывало, собираясь потихоньку вернуться на мужскую половину селения, Мариата взяла его за руку и поинтересовалась:
— С кем это ты сегодня разговаривал? Кто они?
— Так, друзья… Просто друзья. — Амастан скосил глаза в сторону. — Тебя это не должно волновать.
— Потому что я женщина, да? — Мариата старалась держать себя в руках.
— Потому что тебя это не касается.
— Не надо так говорить! Все, что важно для тебя, небезразлично и мне!
— Есть вещи, которые могут касаться только меня одного.
— Например, Манта? — От ревности у нее перехватило дыхание.
— Я всегда буду чтить ее память.
— А я заставлю тебя забыть ее! — Она охватила его голову руками, притянула к себе и крепко поцеловала.
Амастан не сразу, осторожно оторвался от нее, с нежностью положил ладонь ей на щеку и произнес:
— Сердце мое теперь принадлежит тебе, но Манту я все равно никогда не забуду.
— Так, значит, мы поженимся?
Она смотрела на него во все глаза, во взгляде ее сверкал вызов. Слово было сказано и требовало ответа. Но Амастан молчал, и лицо его было непроницаемо.
Прошло несколько долгих секунд.
