— Стоп, стоп, стоп, стоп!!! — неожиданно заорал Лёва, обхватив голову руками. — Николай Василич, дорогой вы наш, вы что же, решили нас укокошить этой вашей просветительской лекцией?! Да мы понятия о таком не имеем, вообще, слыхом ни о чем подобном не слыхивали и глазами своими ничего из этого всего не щупали даже!
На этот раз Аделина не стала противиться Лёвкиному демаршу, пожалев сочувствующим взглядом обхваченную мужем голову.
— Знаете, Николай Васильевич, — вежливо проговорила она, направив глаза уже в привычную для нее зону потолка над письменным столом, — мы с Лёвой даже представления не имели, что вы настолько продвинутый юзер. Мы по сравнению с вами просто малообразованная и бесперспективная шелупонь.
Остановившись было, экран тут же заработал вновь.
«Не говорите так, Аделина Юрьевна, не унижайте себя, вы того не заслужили. Это дурное слово, полагаю, вы попросту не вполне в курсе его значения…»
— Да-да, это я погорячилась, — быстро согласилась Ада, — просто на себя же и злюсь: живем, ни черта не понимаем, а вы, можно сказать, гость нашего времени, ориентируетесь в этом непростом деле не хуже любого профессионала.
«У меня элементарно не было выбора, милые мои, но зато благодаря этой своей упертости, как нынче модно изъясняться, мне удалось зарегистрировать домен Gogol.net.»
— Но как, черт возьми?! — вскричал Лёва, едва сдерживаясь. — Что значит это ваше «зарегистрировал»?!
«Легко. Я всего лишь изменил порядок и численность нулей и единиц на сервере хостингового регистратора».
— Так, ку-ку, приехали… — Гуглицкий резко встал и так же резко сел обратно. Однако на этот раз экран не прекратил выдачу букв, а продолжил и дальше преобразовывать их в слова.
«…А затем придумывается имя почтового ящика и вписывается в панель управления того же хостингового регистратора. В итоге образовался мой адрес, известный вам как [email protected]
Дальше же начались мои опыты общения в Сети, о которых я, кажется мне, уже упоминал. К тому времени библиотека наша — и это делает ей честь — приобрела к имевшемуся уже компьютеру, открывшему мне эти возможности, еще и «Ваком», невероятным образом облегчивший для меня само писанье. И теперь следует, вероятно, задержать ваше вниманье на деталях, какие изначально беспокоили Лёвушку, касательно моих умений воздействовать на твердые предметы. Наверно, пришло время прояснить и это.
Хочу заметить, что не вы, милейшие друзья мои, сделались первыми свидетелями необъяснимых вещей, причиною которых был ваш покорный слуга.
Первой была — и вследствие того, к моему великому огорченью, уволилась — библиотекарша Маргарита Марковна, в присутствии которой мне довелось усильем оболочки так продвинуть к краю стеллажа том Виссариона Белинского, что тот упал. К слову сказать, с Виссарионом Григорьевичем у меня имелись особые счеты, так что выбор мой тот случайным не стал. Жаль, однако, что событие это имело место в рабочие часы, что усугубило неприятность.
Тогда я всего лишь начинал мои упражненья, и оттого не мог еще с бесповоротной уверенностью предвосхитить плоды всякого моего опыта. Однако этот случайный успех уже значительно продвинул меня к осознанию верных приемов воздействия на предметы. Все дело в концентрации оболочки, самого́ «легкого тела», в весе его. Понятие «вес» не матерьяльно, скорее это термин духовного значения, однако в исключительных случаях «вес» этот и на самом деле «весит», хотя и ничтожно мало; таким образом, этот мизерный матерьяльный вес, какой имеет далеко не всякая душа, при сложенье воли ее с абсолютной и безоговорочной необходимостью действа может сделаться движителем, в самом сущностном значенье этого слова…»
— Нет, ты поняла? — Лёвка очумело посмотрел на жену. — Воздух сам себе приказал, и на тебе — кастрюля падает головой вниз. Беспредел!
— Не мешай, — отмахнулась Адка, — дай почитать.
«…Затем был чай, весьма горячий и крепко настоянный, с добавкой бергамота, что я, к несчастью, также не принял во вниманье, будучи чрезвычайно увлечен испытаньями обнаружившихся возможностей на разнообразных предметах. Никто особенно не пострадал, однако реферат Вероники Георгиевны оказался чувствительно залитым и основательно намок. Таким образом, не успев распечатать новый экземпляр, эта милейшая женщина не смогла принять участие в конференции, за что совершенно безвинно была лишена квартальной премии.
Этот огорчительный факт стал очередным неприятным ударом для меня, однако ж и его мне пришлось пережить во имя высшей цели своей. Именно тогда, после второй своей удачи, я перешел к освоению клавиатуры и мыши. Тумблер «on/off» остался единственно неподвластным для меня, как я ни пытался сконцентрироваться. Слишком уж мал и упруг. Оттого и сделался я заложником неких персон, каковые имеют к нему доступ, — от выказывающих леность и забывчивость, что, как можно уяснить, лишь на руку мне, до взыскательных и педантичных, каковые ничего, кроме раздражительности по отношению к ним, вызвать в душе моей не могли.
Далее… А далее затеялось исправленье усадьбы Толстых. За сей труд принялся подрядчик, постановивший началом дел своих ограду, что охватывает усадебную землю. Свалил ее наземь тем же днем и более не давал о себе знать в течение полуторанедельного срока. Подобная счастливейшая для меня безответственность и позволила оградке оной пребывать в вывернутом состоянии все это время, благодаря чему Лёвушка, прогуливающий преданнейшего Черепа, сумел отыскать нашу ручку на брошенной калитке».
— Ну и как тебе? — Лёва спросил так, будто только что покинул космический корабль, приземлившийся после сотни оборотов вокруг Меркурия, и затянулся очень специальной сигареткой. — Нет, вообще, как это все тебе, Адусь?
— Я-то с этим давно живу, — тихо ответила Аделина, — для меня гораздо важней, чтобы сам ты все понял окончательно. Скажи мне, теперь душа твоя на месте?
Вместо ответа Гуглицкий обернулся к стенке — к зоне примерного нахождения черта:
— Николай Василич, вы нам так убедительно все разъяснили, что не поверить в это ну совершенно невозможно. Но только скажите, успокойте мою душу окончательно — при чем здесь пишущая машинка, которую вы калечили и уродовали, пока мы от нее не отказались совсем? Это чтобы просто навредить нам, что ли? Там у вас Белинский этот Виссарион с рефератом и бергамотом, тут — ковшик для яиц, «Оптима» с кастрюлей и сползающее одеяло. Это вы так тренировались на нас, что ли? Личные магнитуды отрабатывали?
Едва заметная рябь возникла над дощечкой, потекли буквы, островерхие и наклонные, — как всегда.
«Вот мы и добрались, Лёвушка, до первостепенного. Хотя, если быть откровенным, полагал, такая подробность уже давно сделалась вам ясною. Именно затем и наносил я непоправимый вред печатающему устройству, чтоб вы, наконец, отвергли его и завели себе в дом компьютер, и непременно с выходом в Сеть. Впрочем, это уже само собой разумелось.
Помилуйте, Лёвушка, княгиня! Ну как еще мог бы я достучаться до вас, как не посредством Сети? Да никак, сколько безобразий в вашем милом доме я бы ни устраивал!
И еще. Посудите сами, просто проследите мысленно всю цепь счастливых и неслучайных совпадений: Лёвушка обнаруживает ручку и в тот же миг безошибочно определяет принадлежность ее к моей скромной личности, тем самым открывая мне в каком-то смысле доступ к вашему дому. Это первое.
Я перемещаюсь в ваш дом и обнаруживаю там великолепную птицу, имя которой совпадает с моим, несмотря на нелицеприятные обвинения в грехах, мною не совершаемых. И это два.
Открывается родство ваше, Аделина Юрьевна, с моим добрым знакомым Михаилом Александровичем Урусовым. Это было третьим.
Далее идем. Оба вы, что один, что другая, оказываетесь людьми чрезвычайной культуры и образованности. Об этом кроме всего прочего говорит прекрасное собранье старинного оружия и предметов древности. Подобные изумительные экспонаты оказали бы честь любой, самой изысканной музейной коллекции, и в этом у меня нет ни малейших сомнений. И то было четвертым в перечне счастливых совпадений.
Пятым же удивленьем стала для меня семейная ваша фамилия — Гуглицкие, и этот неслучайный факт в свете моих компьютерных изысканий также примечателен.
И, наконец, последнее, шестое. Вы, княгиня, окончательно поразили воображенье мое, когда я, переместившись вслед за вами в гимназию, имел честь и наслажденье присутствовать на вашем литературном классе, где вы с горящими от восхищенья глазами беседовали с детьми, столь еще незрелыми сердцем и неопытными душою, такими непохожими, однако уже ставшими такими самостоятельными — не по возрасту, но рассужденьями своими. Вы говорили с ними о прекрасном, о подлинном, о самом главном — о великом русском языке. В том числе и о моей скромной писательской личности. И не скрою — мало от кого слыхал я подобные слова за все мои литературные годы. А все оттого, княгинюшка, что служил я не искусству, а отечеству моему — уж не укоряйте за возвышенный штиль…»
