Немецкое радио (ГДР).
У Леонарда похолодело в животе.
– Они не могут обнародовать это.
– Так мы считали. Что они потеряют лицо. Но комендант советского гарнизона в Берлине сейчас в отъезде. Его заместитель, малый по фамилии Коцюба, должно быть, псих. Для него главное – пропаганда. Они будут выглядеть полными идиотами, но это их не смущает.
Леонард думал о своей недавней шутке.
– Не может быть, – повторил он.
Кто-то снова отвлекал Гласса от разговора. Он заторопился.
– Завтра у них пресс-конференция. В субботу они поведут корреспондентов в туннель на экскурсию. Хотят открыть его для свободного посещения. Туристская достопримечательность, памятник коварству американцев. Леонард, они выжмут из этого все, что смогут.
Он дал отбой, и Леонард поспешил в туалет.
Джон Макнамй назначил Леонарду встречу в «Кемпински» и выбрал столик снаружи. Не было еще и десяти утра, и все прочие посетители сидели внутри. День снова обещал быть солнечным и холодным. Всякий раз, как солнце пряталось за огромным белым кучевым облаком, воздух становился ледяным.
В последнее время Леонард плохо переносил холод. Его непрерывно знобило. Наутро после звонка Гласса он заметил, что у него дрожат руки. Это была не просто мелкая дрожь – его трясло, как паралитика, и на застегивание рубашки ушло несколько минут. Он решил, что это запоздалый мышечный спазм, вызванный перетаскиванием ящиков. Придя в закусочную на Райхсканцлерплац, чтобы поесть в первый раз за два с лишним дня, он уронил сардельку на тротуар. Чья-то собака тут же съела ее вместе с горчицей.
В «Кемпински» он занял место на солнце, но сидел не снимая пальто и сжимал зубы, чтобы они не стучали. Он боялся, что не сможет удержать чашку с кофе, и взял пива, которое тоже было ледяным. Макнамй, похоже, прекрасно себя чувствовал в твидовом пиджаке, надетом поверх тонкой рубашки. Когда ему принесли кофе, он набил трубку и закурил. Ветер дул в сторону Леонарда, и от запаха дыма и связанных с ним ассоциаций его замутило. Он вышел в уборную, чтобы потом незаметно пересесть. Вернувшись, он выполнил свое намерение, но теперь оказался в тени. Запахнув поплотнее пальто, он подсунул под себя руки. Макнамй передвинул к нему нетронутое пиво. Стеклянная кружка запотела, две капельки пробирались по ней ломаным параллельным курсом.
– Ну, – сказал Макнамй, – давайте поговорим.
Леонард чувствовал, как его руки дрожат под ягодицами. Он сказал:
– Поскольку мне не удалось ничего разузнать у американцев, я стал проверять кое-какие собственные идеи. Начал собирать схему в свободное время. Я действительно надеялся, что смогу отделить от кодированного сообщения эхо ясного текста. Ради безопасности я работал дома. Но у меня ничего не вышло. Да и сами идеи оказались устарелыми. Тогда я повез все на склад, чтобы демонтировать у себя в комнате, где я держал запасные детали. Мне и в голову не пришло, что меня станут так тщательно обыскивать. Но у ворот дежурили два новичка. Это бы неважно, но со мной был Гласе. Я не хотел, чтобы он увидел мои заготовки. Мне трудно было бы объяснить, какое отношение они имеют к моим прямым обязанностям. Извините, если пробудил у вас неоправданные надежды.
Макнамй постучал черенком трубки по своим корявым желтым зубам.
– Часок-другой я таки поволновался. Решил, что вы каким-то образом раздобыли нельсоновский прибор. Ну да ладно. Я думаю, на Доллис-хилл не сегодня-завтра дойдут до всего своим умом.
Теперь, когда ему поверили, Леонарду хотелось уйти. Он должен был согреться, а также просмотреть сегодняшние газеты.
Но Макнамй настроился порассуждать. Он заказал еще одну чашку кофе и липкий яблочный пирожок.
– Я предпочитаю думать о плюсах. Мы знали, что это не может длиться вечно, а ведь эксплуатация продолжалась почти год. На обработку накопленного материала в Лондоне и Вашингтоне уйдет несколько лет.
Леонард потянулся за пивом, но передумал и убрал руку.
– С точки зрения международного сотрудничества и всего такого прочего хорошо уже то, что мы успешно работали с американцами над серьезным проектом. После Берджесса и Маклина они не слишком нам доверяли. Теперь все изменилось к лучшему.
Наконец Леонард улучил момент, извинился и встал. Макнамй остался сидеть. Вновь набивая трубку, он поднял глаза на Леонарда, в спину которому светило солнце, и прищурился.
– Похоже, вам не мешает отдохнуть. Вы, наверное, знаете, что вас отзывают. Ответственный за перемещения свяжется с вами.
Они обменялись рукопожатием. Леонард замаскировал свою дрожь наигранным энтузиазмом. Макнамй, кажется, ничего не заметил. Его последней фразой, обращенной к Леонарду, было:
– Вы хорошо себя проявили, несмотря ни на что. Я замолвлю за вас словечко на Доллис-хилл.
– Благодарю вас, сэр, – сказал Леонард и поспешил вверх по Курфюрстендамм к газетному киоску.
Он проглядел газеты, пока ехал в метро на «Котбусер тор». Прошло два дня, но интерес восточногерманской прессы к истории с туннелем еще не угас. И «Тагесшпигель», и «Берлинер цайтунг» давали полные развороты с фотографиями. На одной были видны усилители и край стола, под которым находились ящики. По какой-то причине телефоны в камере прослушивания еще работали. Репортеры пытались звонить, но не получали ответа. Освещение и вентиляция тоже были в исправности. Приводились подробные описания участка туннеля от шоссе Шенефельдер до мешков с песком, обозначающих границу с американским сектором. За мешками была «сплошная тьма, в которой мерцали только два сигаретных огонька. Но наблюдатели не ответили на наш оклик. Наверное, им было совестно». В другом месте Леонард прочел: «Весь Берлин возмущен закулисными махинациями отдельных американских офицеров. Только когда эти агенты оставят свою провокационную деятельность, в городе наступит мир». Один заголовок гласил: «Загадочные помехи на линии». В статье под ним рассказывалось, как советская разведка обратила внимание на шумы, мешающие нормальному телефонному сообщению. Был отдан приказ раскопать несколько участков кабеля. В тексте не говорилось, почему выбор пал именно на шоссе Шенефельдер. Когда военные ворвались в камеру прослушивания, «все позволяло сделать вывод, что шпионы ретировались в панике, бросив свое оборудование». На флюоресцентных лампочках стояло английское клеймо «Оз-рам», «явно попытка навести наложный след. Но отвертки и разводные ключи выдали позорную тайну: на всех были слова „Сделано в США"“. Внизу страницы жирным шрифтом: „Представитель американских вооруженных сил в Берлине отвечает на вчерашний запрос: «Мне ничего об этом не известно!“
Он бегло просмотрел все репортажи. Задержка сообщения о находке ящиков угнетала его. Возможно, газетчики рассчитывали придержать эту историю и тем самым добиться большего эффекта в дальнейшем. Наверно, расследование уже началось. Если бы не его дурацкая выходка в разговоре с Глассом, от заявления русских о том, что ими обнаружено расчлененное тело в двух чемоданах, легко было бы отмахнуться. Если восточногерманские власти втихую передали дело западноберлинской Kriminalpolizei, им стоит только спросить у американцев, и ящики сразу выведут их на Леонарда.
Даже если американцы откажутся сотрудничать, полиции несложно будет опознать Отто. Должно быть, по анализу любой ткани его тела легко определить, что он пил. Скоро заметят, что он не показывается там, где обычно ночевал, что он не явился за пособием, что он больше не заходит в свою излюбленную Kneipe, где свободные от службы полицейские угощали его пивом. Несомненно, после обнаружения трупа в полиции первым делом изучают список пропавших без вести. Между Отто, Марией и Леонардом существовали бесчисленные и сложные бюрократические связи: расторгнутый брак, спор о жилье, обнародованная помолвка. Но в этом смысле, разумеется, ничего бы не изменилось, даже оставь Леонард ящики на станции «Цоо». О чем они тогда думали? Сейчас трудно было вспомнить. Их станут допрашивать, но никаких противоречий в их рассказах не будет, и в квартире Марии не удастся найти ни единого следа. Возможно, на них падет подозрение, но и только.
Да и в чем, собственно, он виноват? В том, что убил Отто? Но это была самозащита. Он вторгся в спальню, он напал первым. В том, что не сообщил о его смерти? Но это было всего лишь самым разумным, если учесть, что им никто бы не поверил. В том, что расчленил тело? Но Отто все равно был уже мертв, так что какая разница. В том, что спрятал труп? Но это было абсолютно логичным шагом. В том, что обманул Гласса, часовых, дежурного офицера и Макнамй? Но он просто хотел уберечь их от неприятных фактов, которые их не касались. В том, что выдал туннель? Печальная необходимость, с учетом всех предшествующих событий. А теперь и Гласе, и Макнамй, и все прочие говорят, что это рано или поздно случилось бы. Это не могло длиться вечно. Они и так эксплуатировали туннель почти целый год.
