Но вдруг в зале что-то произошло. По рядам побежала какая-то волна, люди стали оборачиваться, и, прежде чем Мария что-либо поняла, возле сцены возник Марат. С огромным букетом цветов. И горящими глазами. Этот его взгляд, полный восхищения, поразил ее куда больше, чем цветы, хотя букет оказался шикарным – она потом подсчитала – семьдесят пять роз. Тяжеленный веник, который она едва удержала. Марат тут же подхватил, помог донести цветы до рояля. А зал аплодировал стоя. Все эмоции, которые публика так ревностно экономила весь концерт, в один момент выплеснулись на сцену. Впоследствии она задавалась вопросом, тронуло ли вообще людей, пришедших в зал, ее пение? Действительно ли они ждали финала и оценивали молодую певицу? Или все решило неожиданное, никем не предполагаемое появление любимца всей Республики Марата Агдавлетова? И если бы он поднялся на сцену с цветами к фальшивящему на каждой ноте крокодилу, крокодила тоже потом носили бы на руках?
Но это все – детали, до которых никому уже нет дела. Она поблагодарила Марата в микрофон и не удержалась:
– Очень приятный сюрприз! Но раз уж вы появились на сцене, зрители не простят, если я отпущу вас без песни!
Он на секунду растерялся. Не готовился петь, он даже одет был не в концертный костюм. Правда, его повседневная одежда ничем не уступала сценической в плане элегантности: рубашка была расстегнута на две пуговицы, но под ней виднелся черный шелковый платок, смотревшийся на шее куда шикарнее, чем набивший оскомину галстук. Узкие брюки на узких бедрах. Фигура у него все-таки идеальная. И этот смущенный румянец на щеках. А ведь на сцене стоит Народный артист Республики, без пяти минут Народный Советского Союза – слухи о том, что Агдавлетову со дня на день должны дать самое желанное по тем временам звание, упорно ходили среди артистов.
А зал уже скандировал, требуя песню от любимого певца. Ситуация двусмысленная. С одной стороны, хозяйка вечера сама попросила что-то спеть. А с другой, популярность у них несравнимая, зал явно выразил свои предпочтения, и один номер Марата мог свести на нет все старания Марии завоевать публику.
– Хорошо, я спою, – застенчиво улыбнулся Марик. – Но только вместе с Марией. Машенька, вы согласитесь? Например, «Подмосковные вечера»?
Песню он выбрал неслучайно, сориентировался, что им удобно и легко спеть вдвоем без репетиций. В то время шлягер Соловьева-Седого знали абсолютно все, его пели на семейных посиделках, на концертах художественной самодеятельности в клубах и, конечно же, на большой сцене. Мария кивнула, аккомпаниатор тоже дал понять, что справится. Они встали вдвоем у микрофона.
На какую-то долю секунды Мария испугалась, что Марат задействует все свои вокальные возможности, весь объем своего великолепного голоса, от которого, когда он поет «эта песня с тобой навсегда», по коже бегают мурашки, а в окнах дрожат стекла. И на его фоне ее скромное сопрано просто потеряется. Но нет, Марик вел партию очень деликатно, стараясь, чтобы его баритон только оттенял хозяйку концерта. И «Вечера» прозвучали у них так нежно и проникновенно, будто они признавались в любви друг другу, а не подмосковным закатам.
Грохот тех аплодисментов еще долго стоял у Марии в ушах. Она слышала его раз за разом на следующих концертах в Республике. На них Марат уже не появлялся, он ждал ее за кулисами, не раскрывая публике своего присутствия – не хотел мешать. Но в городе, а может, и во всей Республике певицу Марию Беляеву уже все воспринимали как невесту их обожаемого Марата Агдавлетова. И заочно полюбили, выражая любовь цветами, аплодисментами и полными аншлагами на всех концертах. И честно сказать, Марию такое положение вещей абсолютно не расстраивало. У нее даже не было времени над ним раздумывать – все ее мысли отныне занимал Марат.
* * *
Казалось, что во дворе Агдавлетовых собрался весь город, а на самом деле Марик просто собрал своих школьных друзей. Соседи тоже пожаловали на огонек, причем со своими стульями, потому что вся мебель из дома дедушки Азада, на которой можно сидеть, уже переместилась во двор. Сам дедушка Азад устроился во главе стола, по правую руку от него расположилась Гульнар-ханум, и только потом Марик и Маша. И Марат ловил себя на мысли, что впервые бабушка не суетится во время застолья, бегая от кухни к столу. Теперь уже возраст не тот, чтобы бегать. Накрывать помогала мама Рудика, а угощение по большей части они заказали в ресторане. Где тоже работали старые друзья Марата, тут же бросившие все дела дабы помочь ему накормить гостей. Стол ломился от шашлыков, люля-кебабов и казанов с пловом, в воздухе стоял запах хорошо промаринованного мяса и гранатового соуса, которым обильно поливалось любое блюдо, а бутылки с вином просто никто не считал. Как и бутылки со всем остальным – Марик вино не признавал, они с Рудиком налегали на напитки покрепче, но если Марат и пьянел, то только от счастья. Любимые люди, по которым он очень соскучился, привычные с детства декорации, вкусная еда и, конечно же, Маша. Красивая, чуть смущенная незнакомой обстановкой и шумной компанией, в которую так внезапно попала. Марик давно заметил, как одобрительно поглядывает на нее бабушка Гульнар, и его захлестывали эмоции. Хотелось петь, сейчас бы он дал два, а то и три концерта в один день, не задумываясь! Жаль, что Мопса нет рядом, да и не планировали они никаких выступлений, наоборот, из-за поездки домой Марат отменил несколько гастрольных концертов. Но оно того стоило!
Каждый день они с Машей гуляли по городу, иногда выезжали недалеко за его пределы – к четырем часам ей надо было возвращаться, чтобы успеть хоть немного отдохнуть и привести себя в порядок перед выступлением. Но днем они успевали многое: Марат водил ее в парк на горе, откуда весь город просматривался как на ладони, и в маленьком местном кафе с открытой верандой они пили горячий чай из гнутых стаканчиков с колотым сахаром вприкуску и говорили обо всем на свете. Маша оказалась чудесным собеседником – тонким, деликатным, умеющим слушать. А главное, она могла поддержать разговор о музыке, о вокале, у них находился миллион общих тем. Они гуляли по Площади фонтанов, катались на колесе обозрения, бродили по узким улочкам старого города, которые казались Маше ожившими театральными декорациями. На третий день во время уже ставшего традиционным променада они завернули в маленькую лавку дяди Адиля. Когда-то сын дяди Адиля учился с Мариком в одном классе, и все знали, что Адиль из кожи вон лезет, чтобы сын выучился музыке, и удивлялись, откуда в семье потомственных ювелиров появился талантливый скрипач. Стал ли сын дяди Адиля виртуозом смычка, Марик уже не помнил. А вот лавку ювелира помнил очень хорошо. Они иногда заходили туда посмотреть на красивые перстни и блестящие камушки. Но, никогда ничего не покупали. Сегодня же он впервые шел к дяде Адилю с конкретной целью.
– Давай заглянем сюда. – Он распахнул перед Машей деревянную с железным окладом дверь.
Они оказались в маленьком помещении с низкими потолками. На затянутых красным бархатом витринах сияли кольца, серьги, кулоны, каких в Москве было не найти – с восточным колоритом, с неповторимыми узорами «бута», символизирующими языки пламени, по-местному нескромные, иногда даже слишком массивные для повседневного ношения. Но у артистов немного другой вкус и другая система ценностей. То, что в жизни может выглядеть громоздко, на сцене смотрится идеально и не теряется в свете софитов.
Дядя Адиль встретил их с распростертыми объятиями, тут же убежал варить кофе для дорогих гостей, оставив наедине со сверкающими витринами.
– Выбери то, что больше всего нравится, – предложил Марик, отчего-то смущаясь.
Однажды в Москве он был свидетелем, как Андрей Кигель дарил своей супруге на годовщину свадьбы бриллиантовые серьги. Ценности подарка никто тогда не удивился – Андрей пахал на гастролях как проклятый, не отказывался ни от какой работы и зарабатывал немало. Марик хорошо запомнил, с каким лицом Андрей делал этот подарок, какая уверенность сквозила в его жестах, чувство собственного достоинства. Нет, он очень любил жену и искренне хотел ее порадовать. Но подарок служил и подтверждением его состоятельности. Он тогда сказал: «У каждой женщины должны быть бриллиантовые серьги, запомните, ребята».
