— Здесь на нее будет падать солнце, — проговорил он с улыбкой.
Не услышав ответа, он повернул голову и посмотрел на свою гостью.
— Пойдемте-ка в дом, милочка, — сказал он, заметив, что она плачет.
Когда Геба Джонс снова сидела на диване, согревая пальцы о чашку со свежезаваренным чаем, она рассказала Реджинальду Перкинсу о том страшном, кошмарном дне и под конец прибавила:
— Мы так и не похоронили останки. Не смогли выбрать место. Никто из нас не нашел в себе силы заговорить об этом.
— И где они сейчас?
— Так и стоят на дне шкафа.
Теперь уже Реджинальд Перкинс держал чашку с чаем, который остыл, пока он слушал рассказ гостьи. Он поставил чашку на стол и откинулся в кресле. Подумав немного, он сказал:
— У вас хотя бы есть муж. Это должно утешать.
Геба Джонс поглядела на скомканный бумажный платочек в руке.
— Уже нет, — ответила она и рассказала, как ушла из крепости с чемоданом и с того дня больше не разговаривала с мужем. — Я не могу ему простить, что он ни разу не заплакал.
Старик поглядел на нее.
— Мы можем любить друг друга одинаково сильно, — сказал он, — но это не значит, что мы одинаково переносим горе.
Геба Джонс посмотрела на него сквозь пелену слез:
— Я невольно задаюсь вопросом, любил ли он его вообще когда-нибудь.
Реджинальд Перкинс поднял скрюченный палец.
— А вы задавались этим вопросом, когда ваш сын был жив? — спросил он.
— Ни разу.
— Вот вам и ответ, милочка, — проговорил он, опуская руку.
Сидя на железном стуле, выкрашенном белой краской, преподобный Септимус Дрю оглядывал крепость из своего садика на крыше. Сквозь оголившиеся за зиму кустики шалфея четырех разных сортов он наблюдал за группой туристов, застывшей на лобном месте, и еще за одной, выходящей из казарм Ватерлоо и до сих пор ослепленной блеском сокровищ Короны. Он перевел взгляд на церковь и снова вспомнил о том, чту Руби Дор сказала ему в Колодезной башне. В самом деле достоин ли он называться слугой Господа? Этот вопрос отравлял ему жизнь с самого начала литературной карьеры, однако превращения, происходившие с его подопечными грешницами, которые ухаживали за огородом лучше, чем за собой, неизменно гнали сомнения прочь.
Преисполненный сожалений, что его взаимоотношения с хозяйкой таверны завершились, не успев начаться, он представил, как спустя много лет сидит на диване с выскочившей пружиной все в той же меланхоличной гостиной холостяка. Не в силах больше выносить это видение, он вскочил на ноги и затопал вниз по лестнице. Открыв дверь кабинета, он сел за письменный стол, чтобы набросать черновик проповеди. Но вдохновение не шло. Он встал и поискал его за окном, затем рассмотрел половицы, затем заметался из стороны в сторону. Когда вдохновение все равно не вернулось, он уселся в потертое кожаное кресло и закрыл глаза, дожидаясь, пока оно упадет с небес. Но упал только покрытый пылью дохлый паук с аккуратно сложенными лапками. Капеллан поднялся и постоял на подпаленном в нескольких местах коврике у камина, глядя на изображение Девы Марии, написанное так, что отец купил его в подарок молодой жене в их медовый месяц. Однако воспоминания о счастливом браке родителей немедленно вернули его мысли к Руби Дор, и его терзания усилились. Взгляд упал на белое тисненое приглашение на церемонию вручения премии за эротическую литературу, стоявшее на каминной полке. Он взял карточку и посмотрел на нее, и золоченые края заблестели в лучах догорающего солнца. Поддавшись минутному безумию, которое он позже списывал на смятение чувств, святой отец снял рясу и пасторский воротник, надел пальто и вышел из Тауэра, намереваясь купить себе парик.
Превратиться в Вивьенн Вентресс оказалось легче, чем предполагал капеллан. Он прекрасно знал, куда идти, потому что проходил мимо этого магазина бесчисленное количество раз, направляясь в любимую мясную лавку. Продавец-испанец, облаченный в платье, которое нисколько не украшало фигуру, расплывшуюся от неумеренного употребления patatas bravas [19], сейчас же поспешил ему на помощь. Подобрав темный парик с волосами до плеч, продавец принялся выискивать на вешалках что-нибудь для выхода в свет — миленькое, но в то же время достаточно скромное, чтобы не привлекать лишнего внимания. Преподобный Септимус Дрю взирал на все новые платья с все возрастающим ужасом, отказываясь примерять. Продавец вернулся к вешалкам и яростными, отрывистыми движениями раздосадованного человека принялся передвигать их на второй заход. Святой отец выбрал простое черное платье с длинными рукавами, с которым и отправился в примерочную. И даже те трудности, с какими он столкнулся, влезая в платье со своими поразительно длинными ногами, не удержали святого отца от этого безумия.
Когда он отдернул занавеску, нацепив на голову парик, продавец захлопал в ладоши и подвел капеллана к зеркалу посреди магазина. Оба мужчины склонили головы набок, и немедленно признали, что не может быть ничего лучше этого длинного черного платья с очаровательными жемчужными пуговками. Разрешив деликатный вопрос нижнего белья, продавец исчез в подсобном помещении и вернулся с большой картонной коробкой. Церемонно сняв крышку, он продемонстрировал пару черных туфель-лодочек такого огромного размера, что в них смогла бы отправиться в плавание целая колония крыс. Когда продавец отошел от него, убирая обратно в косметичку орудия пыток, преподобный Септимус Дрю, поглядев на себя в зеркало, нисколько не усомнился, что выглядит привлекательнее, чем бородатый лорд Нитсдейл, бежавший из крепости в юбках.
В тяжелом пальто он стоял на другой стороне улицы напротив отеля «Парк-лейн», где шла церемония, и чувствовал, как ветер пробирает сквозь колготки. Наконец собравшись с духом, он перешел дорогу нескладной походкой мужчины, не привычного к женским каблукам. Не смея поднять глаза с ресницами цвета воронова крыла, он быстро показал приглашение женщине в дверях и проскользнул в бальный зал, где все уже сидели за накрытыми столами. Остановившись в глубине зала, подальше от света свечей, он одно за другим отклонял приглашения присесть, исходившие от одиноких джентльменов. Когда началась церемония награждения, он подавил в себе желание помолиться о победе, обратившись вместо того к языческой богине удачи и держа пальцы крестиком. Прислонившись спиной к стене, чтобы уменьшить боль, вызванную новой обувью, он наблюдал, как победители один за другим поднимаются на сцену, и его единственным утешением было то, что на нем самое элегантное платье в зале.
Когда распорядитель сошел со сцены и официантки внесли первое блюдо, святой отец выскользнул в ближайшую дверь и оказался в баре. Он опустился в кресло и только успел вспомнить, что коленки надо держать вместе, как к нему подошел официант, чтобы принять заказ. Капеллан просидел в том кресле больше часа, позабыв о боли в ногах из-за обрушившегося на него камнепада поражения. В итоге к действительности его вернул голос официанта, предлагавшего принести еще горячительного, и он встал, собираясь отправиться домой. Проходя мимо двери в бальный зал, он заглянул внутрь и увидел, что распорядитель вечера снова поднимается на сцену.
— А теперь, — произнес он, придвигаясь к микрофону, — момент, которого все мы ждали. Я с огромным удовольствием объявляю имя абсолютного победителя…
Преподобный Септимус Дрю пробрался в зал, готовясь к последнему унижению. Мужчина в галстуке-бабочке открыл конверт, поднял глаза и произнес два слова, которые повергли капеллана в шок. Он даже не услышал последовавших затем хвалебных слов уникальной прозе Вивьен Вентресс: игривые недоговоренности, оставляющие простор для воображения читателя; морализаторский тон, до сих пор никогда не встречавшийся в этом жанре, и неколебимая вера в существование истинной любви, которая придает ее работам совершенно особое качество, так что конкурентам остается лишь безуспешно ей подражать.
Только заметив, что его издатель поднимается с места, собираясь получить награду от имени мисс Вентресс, капеллан рванулся к сцене. Он плавно взошел по ступеням, склонив голову, и принял награду, хлопая ресницами цвета воронова крыла. Несмотря на громкий хор голосов, выкрикивавших слово: «Речь!» — он сошел со сцены, не проронив ни слова. И хранил сдержанное молчание весь путь до двери, через которую стремительно выскочил раньше, чем издатель успел пожать его волосатую лапу.
Преподобный Септимус Дрю уже давно спал, и награда стояла на ночном столике рядом с ним, когда Бальтазар Джонс поднялся на крепостную стену, чтобы выгулять бородатую свинью. Посреди их прогулки под луной он остановился и сел на пол. Привалившись к холодной древней стене, чтобы его не заметил часовой, он был признателен за тепло свинье, которая лежала, прижавшись к его ноге, и из носа у нее вылетали облачка пахнущего брюквой пара, уплывавшие в небо, усеянное алмазами. Перебирая в пальцах поводок, он снова задумался над словами капеллана, сказанными в Кирпичной башне. Наконец, приняв решение, он потихоньку потянул задремавшую свинью за поводок и, убедившись, что их никто не видит, повел обратно в башню Девелин, чтобы она спала дальше.
