Нанкху обхватил голову руками. Перед ним, как воочию, стояло лицо Ди, и казалось, оно светится любовью.
— Мы боремся во имя жизни! — сказал Джо резко, сердито, как бы не желая признавать ужасный смысл, который таился в словах Нкоси.
Нанкху приподнял голову и подумал: «Но даже борясь во имя жизни, мы можем погибнуть, так и не узнав, принесет наша смерть какую-нибудь пользу или нет; все, что нам дано, — это быстро гаснущая вспышка сознания, которую мы зовем жизнью».
Послышался стук в дверь.
— Кто там? — вскрикнул Джо.
— Это я, — донесся слабый голос Старика Нанды.
Молодой Нанда вышел наружу, плотно затворив за собой дверь. Немного погодя он вошел и придержал дверь, пропуская старого Нанду.
— Отец хочет познакомиться с вами, — сказал он, обращаясь к Нкоси.
— Надеюсь, вы не возражаете? — спросил Старик Нанда, впиваясь взором в африканца. «Неужели этот коротышка — тот самый, из-за кого подняли такой переполох? Тот самый, кого называют неуловимым и бессмертным? А по мне, ничего особенного. Как две капли воды похож на любого другого африканца. Но, видно, в нем все же есть что-то, раз он так напугал белых. Ну, уж если они его поймают — зададут же они ему! Но тогда и мне не поздоровится».
— У моего сына гости, а я с ними не знаком… Вы понимаете?
— Я уже объяснил тебе, отец.
— Да, — сказал Старик, — но все-таки…
— Вы правы. — Нкоси поднялся и протянул руку.
Помедлив какое-то мгновение, старик пожал эту небольшую черную руку. Затем он повернулся к Нанкху.
— А, это вы, доктор? Кто же теперь заботится о вашей сестре и пациентах?
— Отец! — вскричал Джо.
— Как вам это нравится? — апеллировал старик к Нкоси. — Мой сын подвергает опасности всю нашу семью и еще возмущается! Я, кажется, не успел вам сказать, что не разделяю ваших общих взглядов.
— Извините, — сказал Нкоси. — Я предпочел бы, чтобы все было иначе.
— Тут я с вами совершенно согласен… Но объясните мне, пожалуйста, как вы собираетесь сбросить это правительство, которое забрало всю власть в свои руки?
— Ваш вопрос не по адресу, отец. Спросите меня.
— Я уже спрашивал тебя, Джо, помнишь? Ты ответил, что на это требуется время, а до тех пор много людей — и среди них мой собственный сын — могут погибнуть. Теперь я задаю тот же вопрос ему: ведь оп, говорят, неуловим и бессмертен. Почему мой народ, мой сын и доктор должны умирать за вас и ваш народ?
— Да замолчите вы, отец! — закричал Джо, придвигаясь к старику.
— Успокойтесь, — сказал Нкоси.
— Не за него и не за его народ, — выпалил Нанкху вне себя от ярости. — Как вы не понимаете? Мы делаем это ради себя. Ради таких людей, как вы.
Джо Нанда схватил отца за руку и повел его к двери.
— Подождите! — властно сказал Нкоси.
Джо остановился и отпустил отца. Старик нашел себе стул и уселся.
— Похоже, вы здесь единственный, кто уважает старость, — сказал Старик, обращаясь к Нкоси.
— На их месте я сделал бы то же самое, сэр. Так же, как, надеюсь, и они на моем месте. Может случиться, что я погибну или меня арестуют. Но что бы ни случилось, мы не должны допустить — мы трое и все участники борьбы против апартеида, — мы не должны допустить уничтожения Идеи, которую воплощает в себе Ричард Нкоси. В действительности меня зовут не Ричард Нкоси. Я только заимствовал это имя, как делали до меня и будут делать после меня другие, потому, что имя это стало выражением воли и духа сопротивления. Отныне оно — символ.
— А если вас арестуют?
— Тогда у них будет возможность доказать, что я тот, кто пользовался именем Ричарда Нкоси. И они смогут установить мою личность. А это грозит двумя последствиями: во-первых, будет развеян миф, во-вторых, погублена надежда на победу — надежда, питающая дух сопротивления.
— И вы рискуете своей жизнью ради этой сказки?
— Нет, сэр. Ради народа своей страны, но прежде всего — во имя своих идеалов. В этом, сдается мне, и состоит разница между человеком и животными.
— Мы не хотим быть животными, живущими в джунглях, — вступил в разговор Джо.
— Я думаю обо всех нас, — сказал Нкоси, — Обо всех человеческих существах на свете.
— Прикажете верить в волшебные сказки? — насмешливо фыркнул Старик.
— А почему бы и нет?
— Ваши люди убивают индийцев, белые зверствуют, все ненавидят друг друга — вот он, ваш сказочный мир. До сих пор вы говорили разумно, молодой человек, хотя я и не согласен с вами. Но сейчас… Это мечты!
— Да, — откликнулся немного погодя Нкоси. — Это мечты.
Он, видимо, признавал, что старик прав, — и все остальные почувствовали это. Старый Нанда настоял на этой встрече и вышел победителем из спора. Он метнул торжествующий взгляд на сына. Джо стоял, опираясь о стол; на лице его лежала хорошо знакомая отцу мрачная тень. Такое выражение бывало у него обычно, когда ему приходилось решать трудный вопрос или задачу, и в былые дни старик всегда испытывал огорчение, потому что сын не хотел разделить с ним свои заботы и даже не просил о помощи. То же чувство разочарования испытал он и сейчас: Джо отнесся с явным неодобрением к его маленькому триумфу.
«В джунглях нет места для мечтаний», — подумал Джо без особой, впрочем, неприязни к отцу.
Давуд Нанкху сидел, глубоко утонув в кресле, спина его изгибалась плавной дугой. «Мы должны смотреть в лицо неприятной для нас истине, — обобщил он про себя, — уродство и зло так же могучи, как красота и добро. Мечты, стремление к добру — для нас неотъемлемое свойство человеческий натуры, нечто естественное и не требующее объяснения. Сталкиваясь со злом и уродством, мы пытаемся объяснить их с помощью политических, исторических и социологических теорий. Но мы никогда не ищем объяснения благородству того или иного человека — например, никогда не спрашиваем себя, почему Неру мог сделаться, но все же не сделался диктатором Индии (если бы он стал диктатором, ученые мужи тотчас установили бы, каковы корни и происхождение этой диктатуры). То, что существует добро, представляется нам естественным; то, что существует зло, требует в наших глазах объяснения. Может быть, мы робеем перед реальностью мира, где добро и зло ведут бой на равных, так что каждое может одержать победу? Но ведь наши религии, наша история — все, что мы постигли, — предрекают конечное торжество добра над злом. Если добро и зло ведут бой на равных и каждое способно одержать победу…»
Ликование Старика угасало. Трое молодых людей готовы были допустить, что он выиграл очко, но это не произвело на них ни малейшего впечатления. Почему?
— Значит, вы поступаете глупо, рискуя собой, — заявил он чуть более вызывающе, чем хотел.
— Тут я с вами не согласен, — запротестовал Нкоси. — Признать, что все это — мечты, еще не означает признания, что мечтать — глупо. Ваше право считать, что это глупо. Но мы так не считаем.
— Тогда объясните мне, какой смысл в ваших мечтах! — нетерпеливо потребовал Старик.
— Я отнюдь не уверен, что мне это удастся. Как объяснить вам, почему я любуюсь цветком? Я не в силах объяснить это даже самому себе. Я, конечно, мог бы упомянуть о красоте и аромате, но убей меня бог, если я знаю, почему они будят такой отклик в моем сердце. Я только знаю, что они в самом деле будят отклик в моем сердце. Я далее не знаю, откуда берет начало моя духовная жизнь. Я только знаю, что я живой человек и, раз я живой человек, у меня та же потребность, что и у предыдущих поколений, снова и снова утверждать нерушимость человеческого духа — этой таинственной силы, которая порождает в нас нежность и злобу, любовь и веру в такие абстрактные понятия, как честь, справедливость и добро.
Вы только что доказали нам, что на свете существует и зло. И этого я тоже не могу объяснить. Но я знаю, что зло существует, и знаю, что стремление утверждать нерушимость человеческого духа может в критический момент потребовать, чтобы мы вступили в борьбу не на жизнь, а на смерть против гнусного произвола.
Наше поколение не первое и, думаю, не последнее, на которое возлагается подобная миссия. Теперь это наша святая обязанность, ибо нигде в мире не творятся такие страшные злодеяния, нигде в мире нет такой угрозы человеческому духу, как в нашей стране. Речь идет вовсе не о расе или цвете кожи. Вы, может быть, спросите, в чем суть. Вряд ли все участники нашего движения согласятся со мной, да я и сам не соглашаюсь со многим, что делается в нашем движении, хотя, видит бог, я совершил очень мало полезного по сравнению с другими. Так вот, суть, по-моему, состоит в том, что стремительное развитие Южной Африки, этот особый, полный внутреннего напряжения диалог между народом и землей, которая его создает, наделяет характерными чертами и кормит, может начаться лишь после* того, как наша страна покончит с гнусностью расового неравенства. Без этого немыслимо никакое движение вперед.
