Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов

Ознакомительная версия.

Спецназовец козырнул.

Мотор «Волги» негромко заурчал.

– Простите, – опять козырнул спецназовец. – А как с этим?

– С террористом?

– Да, с террористом.

– Разве я не сказал?

Подумав, спецназовец понимающе кивнул:

– Разрешите выполнять?

– Разрешаю.

– Внимание, внимание!.. Команда восемь отменяется!..

Отдуваясь в усы, худощавый снайпер осторожно и недовольно обнял свою винтовку. Что это вдруг команда отменяется? Террорист решил сдаться? Или решили начать с ним долгие переговоры?

Снайпер не любил таких отмен.

– Не пойму я вас, Лыковых, – сплюнул он, пожав плечами. – Дунька говорит – хорошо, а Ванька говорит – плохо.

Чернильно черный «мерседес», блестя, как только что вымытый, осторожно скатился по трапу на причал. Обезумевшего Коляку рывком, как репу, выдернули из машины, скрутили, заткнули рот и в одно мгновение перебросили в грузовик спецназа.

Наступила тишина.

Теперь все настороженно смотрели на трап, на котором появились в обнимку Николай Петрович и Валентин.

– Ты в бога веришь? – осторожно ступая по трапу, спросил Валентин Николая Петровича.

– Умеренно. Так, на всякий случай, – хмыкнул тот. – Тебе сдаваться пора, а ты о боге. Неровен час, выстрелит кто-нибудь. А затянешь дело, тоже нехорошо. Спецназовцы рассердятся. Они ведь ребята строгие, занятые. Им торчать на причале на виду у толпы ох как неохота. Это на первый взгляд у них все больше развлечения, не работа…

– Заткнись.

Николай Петрович заткнулся.

– Кто тебя должен встретить, крыса?

– Меня все встречают… Видишь, народ… Это они меня встречают, переживают за меня…

– Ну? Так вот прямо все? – хмуро усмехнулся Валентин. – Огорчительно расстраивать сразу всех.

– Это почему же? – насторожился Николай Петрович, косясь на Валентина и осторожно ступая по трапу.

– Да потому, что я сам сейчас без всяких снайперов отстрелю тебе то, что ты называешь головой.

– Так нельзя! – рассудительно заметил Николай Петрович. – Ты ведь сам говорил, что отдашь меня в руки правосудия. А самосуд… Какое же это правосудие?…

– Заткнись.

– Но ты же сам говорил…

– Заткнись, – хмуро повторил Валентин. – Не сбивай меня с толку. Я сам уже ни хрена не понимаю… Но если это правда, что тебе сейчас домой, а мне на нары в СИЗО, тогда я уж лучше сам отстрелю тебе голову. Чтобы правосудие не мучилось. И считаю, учти, что это будет в высшей степени справедливо. Как только гроб раскроют, как только журналисты увидят, что там у тебя припрятано, так я тебе и отстрелю голову.

– Одумайся!.. Угрожаешь?…

Валентин кивнул.

– Послушай, Валентин Борисыч, – быстро заговорил Николай Петрович. Волна холодного унизительного страха вновь накатила на него. – Мне ты можешь верить. Если я обещаю, то делаю то, что обещаю. Оставь эти свои мысли. Неправильные они. Ты никогда не был силен думать. Сдайся властям, не глупи. Болтай с журналистами о чем угодно, делай, что хочешь, это твое дело, только сегодня же исчезни из Питера. Никто тебе в этом не будет мешать, это я тебе твердо обещаю. Живи как хочешь, живи, где хочешь, только не маячь перед глазами. Ты же должен понимать, у нас в стране каждый день что-нибудь особенное происходит. Ну, подумаешь, пристрелишь ты какого-то директора крематория, так завтра об этом никто и не вспомнит. Мне все равно, тебе все равно, а вот на Деле это отразится. Даже очень отразится. Ты пойми, я не просто какой-то там человечек, я – нужное звено в Деле. А Дело, оно для всех! И для тебя тоже, кстати. Не глупи, сдайся властям. Твердо обещаю тебе, из порта тебя незаметно, но сразу препроводят на самолет. Лети, куда тебе только вздумается. Лети любым рейсом. Если хочешь, для особой надежности я сам тебя провожу. И вообще никто никогда больше не вспомнит об этой истории.

– Заткнись, – повторил Валентин. – Как раз забывчивости я и не хочу. Да и журналисты нынче, ты знаешь, въедливые. Им бы только что-нибудь такое. Они нынче, если вцепятся, крупно потрепать могут.

– Это верно, – согласился Николай Петрович, все так же быстро выговаривая слова. – Это верно, журналисты нынче въедливые и крупно потрепать могут. Только ты одного никак не можешь понять. Существует просто память, и существует рабочая память. Слышал о таком? Если сказали журналисту с особой строгостью – забудь! – он забудет. Он ведь, журналист, он работает не просто так, не просто на себя или на обывателя, он, прежде всего, работает на страну, в не просто зарабатывает на кусок хлеба. Если ему очень убедительные люди строго скажут – забудь! – он сперва, быть может, взъерошится, а потом все равно забудет. Почему? Да потому, что сообщаемые им сведения могут нанести вред нашему государству, нашей стране. нашему народу. Журналисты, Валентин Борисыч, действительно нынче въедливые, только все равно понятливые. Они-то прекрасно знают, что такое рабочая память… А соответственно, Валентин Борисыч, ты сам получишь свое, только поступай здраво. Хорошая машина, хорошая квартира, хорошая дача, это само собой, это все мелочевка, это я тебе прямо сейчас гарантирую. Захочешь, получишь любую спортивную школу в Подмосковье, новых чемпионов вырастишь, тебе будет кем гордиться. И стране будет кем гордиться. А захочешь, так вообще отправим тебя куда-нибудь подальше, хоть в Эмираты, хоть в Индонезию. Выращивай чемпионов. Они ведь там тоже хотят выращивать чемпионов.

– Ну? Чего ты молчишь? – чуть не выкрикнул он. – Чего ты хочешь?

Валентин не ответил.

Он увидел внизу под трапом сгрудившихся журналистов с телекамерами и с микрофонами.

Он попытался разглядеть среди них Татьяну Уткову, но сильно мешали вспыхивающие блицы.

Где Татьяна?

Разве его условия не приняты?

Валентин облегченно вздохнул: в свете прожекторов вдруг высветилось в группе встречающих бледное встревоженное лицо Татьяны Утковой.

Крепко, как друга, обнимая левой рукой Николая Петровича, Валентин хмуро усмехнулся и хотел сказать: ну, кажется, все, приехали, но Николай Петрович вдруг странно дернулся и тяжело, как мясная туша, обвис на его руке.

– Ты чего?… – начал было Валентин и осекся.

Из крошечной ранки на лбу Николая Петровича, совсем на первый взгляд крошечной, негусто выступила кровь.

Прижав к себе мертвеца, Валентин остановился на трапе.

Выстрелив в Николая Петровича, Игорек, не торопясь, поймал в прицел неровно подбритый висок Валентина. Пора, наконец, и упрямому быку отдать свой должок.

Но в последний момент Игорек не нажал на курок.

Почему?

Он сам не понимал себя.

Как так? Ну, в самом деле. Этот бык унизил его, он отнял у него личное оружие, он чуть не пришиб его какой-то дурацкой дверью, сорванной им с петель. Этот тупой бык не был ему никем, ни другом, ни родственником. Просто быдло с улицы. Этот тупой бык не сумел даже отправить тихонечко за борт того же Николая Петровича…

И все же Игорек не нажал на курок. Хотя понимал: не выстрелить он уже не может. Для профессионала вернуть долги – это святое.

Сорванная дверь, разбившая ему лицо… Утеря пистолета с вызолоченным курком… Смерть Хисаича… Унижения в крематории… Есть, есть за что шлепнуть этого тупого быка…

Но, с другой стороны…

Разве не бык вытащил его, Игорька, из крематория?…

Игорек нажал на курок.

Он видел в прицел, как дернулась голова Валентина.

Вот так, сказал себе Игорек, злобно ощерясь. Они там внизу на причале еще ни хера не поняли. И не сразу поймут. Они начнут сейчас проверять винтовку каждого снайпера. Они там внизу сейчас поднимут большой хипеш. Они ведь считали, что это они ведут игру, а все остальные вокруг – пешки. Но только он, Игорек, не пешка. Когда Серега Кудимов вызолотил ему курок, это и было счастливым знаком: он, Игорек, больше уже не пешка.

Игорек усмехнулся.

Дело сделано.

Не придется Николаю Петровичу вспоминать поутру свои вчерашние хлопоты. Что ему теперь бык? Что ему теперь валюта? Что ему теперь страна? Что ему теперь даже Дело?…

А бык…

А бык что?

Бык пусть живет. Хрен с ним. Отметина на его виске останется на всю жизнь. Такой слабый шрамик. Такой узкий след пули, ударившей по касательной. Отметка профессионала. Его, Игорька, отметка. «Жить, говорит, будете, петь, говорит, никогда…» Пусть живет… Хрен с ним… Эта отметка – плата за его, Игорька, страх, за его, Игорька, унижение.

Щелкнул замок.

Удобная штука кейс.

Сплюнув для удачи, Игорек неторопливо вышел в коридор, пустой, как всегда, и запер за собой дверь.

По узкой казенной лестнице, замусоренной окурками, так же неторопливо он спустился во внутренний дворик.

Ни разу не оглянувшись в сторону морвокзала, подошел к старенькому пикапу, борт которого украшала выведенная синей краской незатейливая надпись – «БУТЕРБРОДЫ».

Ознакомительная версия.