В заключение я скажу, что Европа — это поразившая мир язва, что вы, приняв в Америке все лучшее, что может предложить Европа, надеялись при этом избежать худшего, «насвистывая мелодии Дикси», как выразились вы в присущей вам туземной американской манере. Все ваше пропитанное Богом мышление есть точная реплика религиозной структуры, выстроенной европейскими церковниками на фундаменте воображаемой жизни древнего Ближнего Востока, все ваши социальные трения суть не более чем наследие колониальной порабощающей экономики европейского делового мира, все ваши метафизические головоломки были состряпаны для вас европейскими интеллектуалами, вы дважды пересекали океан, чтобы принять участие в мировых войнах на потребу европейским политиканам, и таким образом внедрили у себя в республике милитаристский угар, который сжигал наши города со дней Адриана.
Зачем я вам это говорю? Мой собственный гений, как гений творца лингвистической философии двадцатого века, поскольку он был признан в вашей стране теми, кто был в состоянии его понять, если можно так выразиться, подобен гению Людвига ван Бетховена, он тоже стал искупительным. Не важно, европейцы или нет, но некоторые из нас все же сделали в этой жизни что-то хорошее. Я пытался спасти язык и мышление от афазического разума наших философов. Например, я отделил предметы, которые инертно существуют в своей положенности, от фактов, которые являются предложениями вещей в их отношениях, в том же духе, что и Флобер (хотя он и француз, но достоин уважения), который открыл, как предметы привносятся в жизнь, показав это в своих произведениях: предметы начинают жить, только взаимодействуя с другими предметами. Колесо — это предмет, но не факт, и мощеная дорога это предмет, но не факт, но если колесо начинает катиться по дороге, то и дорога и колесо оживают, превращаясь в факт. Даже если этот факт существует только в уме. Солнце есть не что иное, как существительное, и окно тоже есть не что иное, как существительное, но если солнце светит в окно, то оба эти предмета проявляются в жизни как положительный факт.
Однако отделить предметы от фактов… не так просто, как кажется на первый взгляд. Однако с помощью подобной техники анализа я оставил языку только то, что он может в пределах разумного, и, таким образом, определил все, что находится за его границами, лишь как реакцию на наше тупое преклонение. Это означает, что я освободил ваше мышление от тяжких цепей европейской культуры. Бессмысленный идеализм Канта и Гегеля? Кончено, kaput! Метафизическая болтовня всех философов, начиная от Плотина и кончая Декартом? Выметено, как никому не нужный хлам. Мои достижения послужили интересам рассматриваемой природы мира в той же степени, что и достижения Эйнштейна. Мы оба революционеры, он опрокинул ложную космогонию Ньютона, а я покончил с Платоном и всеми его последователями.
Естественно, я заинтересован только в истине, а не в славе. Славу я охотно оставляю другим. Но я все же удивляюсь, почему меня, который вернул безмятежность плотнику у верстака и уверенность в себе крестьянину в поле, не узнают продавцы книжных магазинов. Я не завидую звездной славе Эйнштейна, ее следовало ожидать, учитывая наивное уважение, которое в нашем столетии люди испытывают к научному способу мышления. Но сказать вам правду, старый морж не так уж глубок в своих рассуждениях.
В самом деле, позвольте мне высказаться по поводу теоретической физики, и не только Эйнштейна, но и других европейцев, которых вы, американцы, вознесли гораздо выше меня — Планка, Резерфорда, Ферми, де Бройля, Бора и так далее… У них есть метод, в этом нет сомнения, правдивый эмпиризм, который ныне находится в большом почете. Но права собственности, которые они предъявляют на вселенную, оскорбляют меня. Они не больше меня пользуются достижениями старых философов, но делают это с одной лишь целью — занять их место. Я спрашиваю вас: что может быть существеннее для значения, чем предположение о том, что предмет не может одновременно быть собой и не-собой? Разве это не начало всякой логики, разве этот факт не есть выражение фундаментальной структуры человеческого разума? Однако они ставят опыт, в котором доказывают, что свет состоит из потока дискретных частиц, или квантов… После этого они ставят другой опыт, которым доказывают, что эти кванты проявляют свойства не частиц, а волны. В зависимости от того, как именно вы собираетесь наблюдать свет на субмикроскопическом уровне, он и будет реагировать по-разному: то есть свет проявляется во взаимно исключающих друг друга состояниях своего существования!
О эти европейские ученые, мой ум отказывается служить мне при одной мысли — а ведь они утверждают, что это факт, — при одной мысли том, что не только свет, но и вся материя в ее субмикроскопической сущности, весь твердый остов вселенной так же неопределим, как и свет. Самое толстое дубовое бревно, например, точно так же подвержено законам электронного хаоса своей дубовости, и если набраться терпения и выждать достаточное время, то его можно проткнуть насквозь пальцем!
Вы спросите: это магия? И я отвечу, испустив крик отчаяния: нет, хуже, это наука.
Вы, те, кто изучает звездные скопления, галактики, планеты и их луны, вы, кто попирает землю и датирует скалы, вы, кто просеивает песок пустыни и ныряет в глубины океана, чтобы рассмотреть слепых созданий, живущих там… всех вас я приглашаю, я бросаю вам вызов: идите со мной, как шел Данте с Вергилием, и я проведу вас по самым адским закоулкам человеческого разума, по разрозненным, несопоставимым обломкам сознания… по отбросам реальности, ткну вас носом в наш нелепый роман с Богом. Этот ад разверзается там, где начинается ваше познание.
* * *
Я испытываю сомнение, стоит ли нарушать уединение Сары. Может быть, дело в том, что сейчас она одна, без Пэма, и я чувствую себя неустойчиво, оказавшись в каком-то двусмысленном положении. Должен признать, что я нахожу ее весьма привлекательной, а это, согласитесь, не вполне профессиональное чувство, и, видимо, во мне есть что-то общее с Пэмом: и он, и я хотим чего-то наполовину и тешим себя надеждами, которые вряд ли сбудутся. Частично этим и объясняется мое нежелание тревожить Сару Блюменталь.
Я буду очень рад, когда он вернется. Увлекшись кражей распятия, как сюжетом рассказа, и подружившись с добрым отцом, я как бы отдался на милость его жизни. Я, если можно так выразиться, литературно зависим от того, что сделает Пэм и когда он выберет время для очередной встречи со мной. Если я оставлю эту идею, то, может быть, в первый момент он испытает чувство облегчения, но потом возмутится тем, что я его покинул. Он любит внимание, даже если и опасается, что я его обкрадываю, пользуясь его умом, его внутренней сутью.
Что ж, это возможно.
Но нет ничего предосудительного в том, чтобы в пятницу посетить службу в синагоге Эволюционного Иудаизма. На этот раз дискуссия касалась вопроса о вечной жизни души. Тему затронул тот престарелый господин, которого сын ежедневно приносил на службу на руках, а потом также на руках выносил его из зала. Рабби подошла к этому человеку, села рядом и взяла в свои ладони его парализованную руку.
— Ортодоксы полагают, — заговорила она, — что есть душа, которая превозмогает смерть, и что наступит время, «конец дней», когда душа воссоединится с восставшим из праха телом.
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, когда он многозначительно кивнул в ответ. Потом Сара встала и вернулась на свое место.
— Какое прекрасное слово душа, не правда ли? — сказала она. — Оно несет такую большую смысловую нагрузку, оно выражает реально существующее стремление к единению с Богом, к окончательному решению всех наших вопросов, к приходу домой, к глубокому благословенному покою сияющего истиной ответа.
— Это только слово? — спросил кто-то.
Сара сложила руки на груди.
— Это идея. Вероятно, впервые как религиозное предложение она была высказана Филоном Александрийским, греческим иудеем, жившим во время Иисуса. Но в его понимании это была скорее платоновская, греческая идея, нежели еврейская. Христианская традиция пошла дальше, отделив душу от тела, тело превращается в прах, душа возносится к небесам и ведет там праведную жизнь в награду за соединение с Богом. Еврейская традиция меньше склонна к воздаянию, человек ведет праведную жизнь ради нее самой, это внутренне присущее человеку добро, не подверженное воздействию скрытых мотивов. Да и вообще мы, в отличие от христиан, не очень любим… образность.
Сара сочувственно посмотрела на старика, стараясь этим взглядом смягчить то, что собиралась сказать.
— Вероятно, из-за того, что на этот теологический вопрос нет ответа и мы ничего не знаем о предмете, природа души представляется больше поэтической идеей, которая будит сильные эмоции, но не порождает знания… Реформационное учение, например, заключается в том, что, да, душа существует, она есть, но ее не следует понимать так буквально, как это делают ортодоксы. И, наконец, идея Реконструкции отвергает всякое подобие тому, что мы могли бы назвать сохранением личности в какой бы то ни было иной форме.
