Словом, сразу вспыхнувшим в сознании Моргана, было название болезни, унесшей его отца. Лили говорила о ней с уважительным трепетом, и нечто подобное испытывал Морган, когда писал ответное письмо. Писать его оказалось нелегко, зато полученный ответ был предельно лаконичным. Мохаммед понимал, что у него чахотка, хотя доктора и не говорили ему об этом напрямую, боясь огорчить. Болезнь и ее неизбежные последствия его не слишком беспокоили – смерть, как он писал, стала бы для него лучшим средством избавления от этой муки.
Когда Моргана посетило настоящее горе, он вдруг обрел спокойствие. Мягкий в обращении и усердный в деле, он продолжал свою обычную работу, появлялся везде с неизменной улыбкой, но центр его внимания пребывал далеко.
Еще один доктор, оплаченный Морганом, принес ободряющие известия – он полагал, что болезненное состояние было диагностировано вовремя. При достаточном уходе и здоровом образе жизни молодой человек должен справиться с болезнью. Моргану очень хотелось в это верить. И когда в декабре, вскоре после перемирия, он вернулся в Мансурах, ему показалось, что Мохаммед прибавил в весе. Да и настроение его не казалось мрачным. Он воспользовался шансом, предоставляемым экономикой военного времени, а также ссудой от Моргана, чтобы открыть торговлю хлопком, который он покупал в сельской местности, а потом перепродавал дилерам в городе, и работа приносила ему радость и удовольствие.
Да и брак каким-то образом удерживал его в этой жизни. Изменения в нем были очевидными, хотя и недоступными точному определению. Моргану мельком удалось увидеть жену Мохаммеда, Гамилу, очень молодую, хорошенькую, почти девочку, – та покинула комнату, как только Морган вошел. Подобно маленькому лесному существу, она готова была стремглав умчаться при первых признаках опасности. Но с Гамилой Мохаммед казался счастливым, и Морган слышал, как жизнерадостно они смеются, когда его не было с ними, – звук, вызвавший в душе Моргана сложные чувства.
Но могла ли жизнь сложиться иначе? Он хотел своему другу счастья, ради чего самому ему приходилось уходить из его жизни. Со времени последнего визита Моргана в доме произошли изменения: арендатор переехал вниз, освободив более просторный второй этаж – две комнаты, мощеный холл, кухню и ванную. Молодые переехали наверх. Теперь не было нужды спать в одной комнате – у Моргана появилась собственная.
Тем не менее чувство, которое они питали друг к другу, оставалось самым искренним, а может быть, более глубоким и даже обновленным. Жизнь более или менее определилась и устоялась, и, хотя между друзьями неизбежно возникла некая дистанция, появление ее было вполне уместным именно сейчас. Смотреть в будущее с оптимизмом – долг человека, и Моргану при всех сложностях его жизни помогала уверенность в том, что в основе их с Мохаммедом отношений лежит нечто простое и первичное. И в определенном смысле основа таких отношений оставалась неизменной. К нынешнему моменту это оказалось главным событием его жизни, и он был горд подобным обстоятельством. В некоем трудно определимом смысле он вырос и стал мужчиной. В его жизни произошло что-то действительно существенное.
В понимании этого обстоятельства Морган находил утешение все последние два месяца – в противном случае они стали бы непереносимо трудными. Он должен был подготовиться к будущему. Великие события истории, словно странный, ни на что не похожий вихрь, бросили его сюда. И теперь тот же ураган истории должен вернуть его назад, на родину. Морган страшился возвращения. Конечно, он радовался окончанию войны, но подозревал, что мир неузнаваемо изменился и что изменения вряд ли приведут к лучшему. Он многое узнал о том, что произошло в Англии за время его отсутствия, и понял, что страна превратилась в весьма неприятное для проживания местечко: манеры, нравственность, мысли – война изуродовала все, все было проникнуто новым, темным, разлагающим духом.
С другой стороны, как ни сопротивлялся он такому прозрению, Египет оказался ему гораздо ближе, чем он мог помыслить. Трудно было смириться с мыслью, что сюда он уже может никогда не вернуться. Он начал сочинять книгу об Александрии, и в процессе письма город для него обрел новую значимость. Теперь у него появилась история, он зажил собственной жизнью, и немалая ее часть для Моргана была связана с Мохаммедом.
Над книгой еще предстояло работать и работать, но эту часть рукописи он решил взять с собой в Англию. Все остальное останется здесь. Поскольку отъезд был неизбежен, Моргану почти хотелось исчезнуть из Египта без сцен прощания – просто сесть ночью на корабль и раствориться в кромешной тьме.
С Мохаммедом все будет хорошо, думал он. Чахотка, даже если это она, теперь побеждена. Когда Морган приехал в Мансурах в последний раз, его друг пребывал в отличной форме. Радостно было видеть, что здоровье его так поправилось. Он прибавил в весе, уже много недель кровь не шла легкими при кашле, чувство постоянной усталости оставило его.
Все складывалось отлично, и Моргана уже не так, как раньше, беспокоил смех Мохаммеда и его жены, доносившийся из соседней комнаты. Он оставлял своего друга гораздо более обеспеченным, чем тогда, когда они встретились в первый раз и Мохаммед работал простым трамвайным кондуктором, жил почти без денег в съемной квартире и был совершенно одинок.
Хотя, когда они утром на второй день отправились гулять в поля за городом, Мохаммед выглядел печальным. Разве они плохо жили все это время в Египте? И разве Морган не может остаться здесь? Почему он хочет ехать домой? Мохаммед задавал подобные вопросы в своих последних письмах – он знал, как бить по больным точкам.
– Полагаешь, я об этом не думал? – спрашивал Морган. – Я не хочу уезжать, но, боюсь, должен. У меня обязательства. Мать осталась одна.
– Привози свою мать в Египет. Она и мне будет матерью.
– Невозможно, – улыбнулся Морган, но одновременно испытал боль в душе. Как же мало знает Мохаммед о том, как устроена жизнь в Англии! Как бы ему, Моргану, хотелось совместить две жизни и две страны. А может, привезти в Англию Мохаммеда, познакомить с друзьями и родственниками, и пусть думают что хотят? Каким бы облегчением было на все наплевать!
Но Лили он впервые сообщил о своем египетском друге всего две или три недели назад, причем писал с должной осторожностью и мимоходом сообщил о его женитьбе.
– Разве ты не сможешь найти мне работу в Англии? – спрашивал Мохаммед. – Я сразу же приеду.
– Я попытаюсь, – отвечал Морган, и голос его звучал не очень искренне. – Но не думаю, что ты будешь очень счастлив.
– Где бы ты ни нашел работу для меня, я буду тебе благодарность. Даже в Индии. Когда ты поедешь туда в следующий раз, я бы поехал с тобой.
– Возможно, мы так и поступим, – говорил Морган.
Но и эта идея была неосуществимой. Индия – иная жизнь, иная любовь, и Морган не представлял, как сможет привезти туда Мохаммеда.
Долина с теряющимися в тумане купами деревьев и фермами, где они гуляли, напоминала окрестности Кембриджа. Они спустились на дно дренажной канавы, где Мохаммед расстегнул брюки и позволил Моргану вдали от людских глаз несколько минут ласкать себя. Он не слишком возбудился, да и Морган не особо усердствовал. Они молчали о том, что между ними происходит, а довести дело до конца обоим казалось не столь уж важным.
Спустя две недели Морган, держась за поручни, стоял на палубе корабля, увозящего его из Египта. Во все стороны простиралась вода, земли не было видно ниоткуда. Ничего твердого и основательного, на чем задержаться взгляду. Прощание прошло трудно, как Морган и предвидел, отчасти потому, что ритуал не содержал особого смысла – все, имеющее значение, уже произошло до этого. Сожалеть о чем-то было бессмысленно, а потому, вероятно, в мыслях Моргана царил не Мохаммед, а поэт.
За несколько дней до отъезда Морган отправился навестить его на Ру-Лепсиус, чтобы попрощаться. Они стояли на балконе, попивая ракию, и смотрели на восточную гавань. В сгущающихся сумерках исчезли все уродства города, мягкий бриз дул с моря. Они болтали в своей обычной бессвязной манере на исторические темы, но вскоре на балконе воцарилось молчание. Затем Кавафис сказал:
– Итак, вы едете домой.
– Да, – кивнул Морган.
– Как бы я хотел поехать с вами! – произнес поэт. – Я всегда считал себя подданным Англии, хотя я и эллин.
Он удовлетворенно вздохнул и продолжил:
– Но я привык к Александрии. Даже будь у меня деньги, я все равно не переехал бы, хотя это место мне порядком надоело. Маленький город иногда бывает большим бременем, вы согласны? Для такого человека, как я, для необычного человека, существенно важно жить именно в большом городе.
– Мне трудно вас понять, – сказал Морган. – Сам я никогда не жил в большом городе.
– Конечно, мне следует сменить квартиру, – продолжил Кавафис. – Хотя, с другой стороны, здесь есть все, что мне нужно. Внизу публичный дом, где всегда можно найти плоть. Рядом собор Святого Саввы, где мне могут простить мои грехи. А напротив – больница, где я могу умереть.
